— Я сейчас вас здесь всех поубиваю! — вякнула женщина и потянулась к сковородке, но массивная кровопотеря не дала ей исполнить задуманное до конца. Я подошел и носком ботинка отпихнул сковородку в сторону.
— Ну, что тут у вас? — в двери показались два необычно быстро приехавших милиционера в сопровождении Краснощекова.
— Да вот, двое пьяных с кровотечениями не желают госпитализироваться, а надо бы, для их же собственного блага, — отрапортовался Зарабский.
При виде звезд и шевронов лица героев великой сковородочной битвы посетило выражение подобострастного законопослушания. Если бы они в унисон проскандировали: "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство", то картина была бы полной.
— А ну, быстро выполнять указания врачей! — сказал, видимо, старший из милиционеров, судя по густоте усов, подковой свисающих над пухлыми губами, — собирайтесь и езжайте в больницу.
— Да, мы сейчас едем, — покорно пролепетала женщина и попыталась встать.
Попытка не увенчалась успехом и нам с Краснощековым пришлось помочь ей, подхватив под руки, но пострадавшая начала упираться, подобно строптивому коньку-горбунку. В результате этих бесполезных телодвижений она уткнулась обильно пропитанной кровью повязкой прямо в относительно чистый китель сержанта.
— Что б тебя, гнида такая! — сквозь зубы процедил сержант и, сдернув скатерть со стола, принялся ею вытирать изгаженную форму.
Мужичок, спотыкаясь и пошатываясь, тихонечко матерясь себе под нос, пошел самостоятельно.
Щелкнул французский замок, и мы наконец-то оказались в полумраке площадки третьего этажа. Идущий впереди сержант тянул за грудки кровоточащую бабу, а мы придерживали ее с боков.
Оказавшись за пределами своей берлоги, женщина, видимо очнувшись, заголосила с прежним усердием и стала упираться ногами в выщербленные кафельные плитки, создавая тем самым изрядный затор. Степень алкогольного опьянения не дала злобному сожителю вовремя остановиться, и он с ходу налетел на свою визжащую подругу. Та заверещала еще больше, и одним резким движением, сорвав с головы повязку, забросала всех вокруг теплыми, мерзкими кровяными сгустками.
Я даже не успел выматериться как следует, так неожиданны и нелепы были последующие события. Снизу послышалось характерное клацанье когтей о каменные ступени, сопровождавшееся частым, хриплым дыханием. Инстинктивно, еще не видя опасности, я попятился назад, и липкий страх вцепился мне между лопаток. С площадки второго этажа послышался крик "ко мне…" и одновременно с этим перед сержантом возник огромный, рычащий "ротвейлер". На мгновение монстр застыл, демонстрируя недвусмысленность своих намерений. Шерсть на загривке встала дыбом, и из-под подрагивающей верхней губы по клыку сползла крупная капля пены.
Дальнейшее происходило как на раскадровке моего зачуханного Джи Ви Си. Едва заметным, закамуфлированным движением, на которое способны только воры-карманники и сотрудники правоохранительных органов, сержант извлек из кожаного ложа табельный "Макаров", щелкнул затвор и усатый, подобно Клинту Иствуду, не прицеливаясь, с бедра, дважды выстрелил в прыгнувшего на него пса. За спиной послышался Настин крик, грубый мат Зарабского и звук скатывающейся по ступенькам медицинской сумки. "Ротвейлер" жалобно заскулил, упрямо пополз к перилам, оставляя на кафеле широкий кровавый след, и там затих.
Не успел я опомниться, как снизу, со стороны хозяев "Ротвейлера" мужчины и шедшей за ним женщины, раздался сухой щелчок. Тут же сержант, с театральной аффектацией, схватился за лицо и, стеная от боли, повалился на бок, суча при этом ногами.
Прекрасно понимая, чем может закончиться перестрелка в замкнутом пространстве, я бросился на пол, увлекая за собой больную.
С мертвецки бледным лицом молодой напарник сержанта скованными, угловатыми движениями перегнулся через перила и направил ствол "Калашникова" на стоящего с опущенными руками хозяина собаки.
"Только бы он не начал стрелять", — мысленно обратился я к всевышнему.
Судя по всему, всевышний услышал мою просьбу. На нижней площадке произошла рокировка: обалдевшего от происшедшего мужика, по-матросовски, с мужеством, на которое способны только женщины в критической ситуации, заслонила своим телом его спутница.
— Не стреляйте! — крикнула она, — это не настоящий пистолет! Это "удар" с перцем!
В воздухе повисла звенящая тишина. Молодой милиционер с каким-то сомнением отвел ствол в сторону от живой мишени, и тут всех прорвало…
В течение последующих пяти минут ни одного цензурного слова произнесено не было. Усатый сержант матерился и с помощью также матерящегося Краснощекова, пытался отлепить клейкую субстанцию от лица. Зарабский просто, без интонаций, выговаривал весь известный ему матерный лексикон. Позабытая всеми и внезапно протрезвевшая больная влепила оплеуху сожителю и между ними завязалась жизнеутверждающая перебранка.
— Кому поменять памперсы? — дрожащим голосом спросила испуганная, но не унывающая Анастасия.
Я же, схватив сумку, отправился вниз, к машине, по дороге пожав руку находившейся в прострации женщине.
— Вы, молодец! Крепитесь! — сказал я, понимая, что их злоключения на этом не окончены благодаря опрометчивому поступку ее спутника.
* * *
— Где вы ковырялись так долго? — возмущенно произнес Вислоухов.
Журчание рубиновой жидкости, наполняющей стаканы, действовало подобно баховскому браденбургскому концерту, одновременно успокаивая и настраивая на лирический лад.
— Ох, мужики! — обращаясь к Лапкиной и Вислоухову, сказал Зарабский, — что было — не поверите. Краснощеков, расскажи им.
Алексей, презрев уважение к благородному напитку, залпом опрокинул в себя стакан и начал повествование, сопровождая речь бурной жестикуляцией.
Слушать его я уже не стал. По мере поступления в мой организм вина до боли знакомая комната начала сжиматься до куполообразного пространства над столом, в котором витали чувства и эмоции всех нас, таких разных и в то же время таких похожих друг на друга людей. В стройный ряд моих умиротворенных мыслей вдруг вонзилась заноза ощущения, что я прощаюсь навсегда с этой комнатой, ставшей, по существу, моим вторым домом, и этими людьми, к которым я искренне и навсегда привязался.
"Странные мысли, как будто чужие", — подумал я.
— Двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь… — Щербина в паркете то приближалась, то удалялась от моего покрасневшего лица. Я делал утреннюю гимнастику, впервые за полгода. С первого дня отпуска я решил вести здоровый образ жизни и почаще мыть шею, правда мыть шею придется холодной водой, так как горячая отключена на лето с профилактической целью. Через двадцать семь минут, если верить моему будильнику, за мной должен заехать Краснощеков и увезти в аэропорт. Рюкзак, с собираемыми весь вчерашний день вещами, стоял в углу комнаты на низком старте.
— Хватит отжиматься, давай чуть-чуть за отъезд, — в дверном проеме материализовался сосед, держащий в руках бутылку пива, — я завтрак приготовил. Как ты относишься к яичнице из двух яиц с соевым соусом?
Я ничего не имел ни против яичницы, ни против прощального бокала пива, но для начала меня ждал ледяной душ.
Приняв утреннюю порцию адреналина и вдоволь наоравшись, я вылетел из ванной и плюхнулся за стол.
— Осталось пятнадцать минут, — сказал Данила, чокаясь со мной пивом, — вспоминай, ничего не забыл?
— Если я чего забыл, то вспомню об этом только в самолете, да и то могу забыть.
— Ну, давай тогда одевайся и посидим немного на дорожку. Я тут все уберу.
Минута в минуту, в назначенный срок прозвучал наглый, настырный, продолжительный звонок в дверь.
— У тебя, что? Палец к звонку прилип? — спросил я у ввалившегося в квартиру Краснощекова.
— Такси внизу ждет, давай быстрее! — проорал Алексей и пронесся вихрем в туалет.
— Ну, Михаил, не упади там в грязь лицом, помни, что у нас особенная стать. Постарайся приучить тамошних аборигенов к великой русской культуре и не перепутай: Чайковский — это писатель, а Лев Толстой — выдающийся балетмейстер, — протараторил Данила и, усадив меня на стул, велел поднять ноги. К нам незамедлительно присоединился, застегивающий на ходу ширинку, Краснощеков.
— Ты наверное пописал мимо унитаза? — поинтересовался я.
— Сейчас это не имеет никакого значения, — ответил напарник.
— Для кого как, — произнес Данила и мы замолкли секунд на десять.
— Ладно, — сказал я, наконец, собравшись с духом, — целуй, Данила, кактус, поливай бабушку. Мы поехали.
— Береги его, Краснощеков! — проорал сосед, закрывая за нами дверь.
