и долго стою, глядя на плечо, спину, шею, руки. Датчики, которые собирают данные, все еще на месте.
Не знаю, как долго я так стою. Стою, пока не насмотрюсь. Пока полностью не высохну. Мое полотенце висит на крючке двери.
* * *
Я открываю дверь в нашу спальню. Грета лежит в постели. Она встает, но ничего не говорит. Закрывает за мной дверь, берет меня за руку и ведет к кровати. Она снимает с меня рубашку и кидает ее на пол. Стягивает с меня шорты. Укладывает меня на кровать. Снимает свою футболку, потом шорты. Стягивает нижнее белье, оно съезжает до лодыжек, и она сбрасывает его.
Она ложится на кровать рядом со мной. Садится на меня сверху, седлает. Кладет руку себе между ног и насаживается на меня. Наклоняется вперед, хватает меня за запястья и кладет мои руки себе на спину. Я пытаюсь прикоснуться к ее лицу, но она пихает мои руки обратно, куда только что положила. Снова наклоняется вперед, кладет голову на матрас справа от меня. Упирается руками в стену над кроватью. Она стонет. Я тоже.
Так мы и продолжаем, пока она не скатывается с меня, тяжело дыша.
Мы не целовались.
Она лежит на спине и смотрит в потолок.
– Почему люди остаются вместе? – спрашивает она через несколько минут.
В смысле в долгосрочных отношениях?
– В браке, – уточняет она.
Потому что любят друг друга, потому что выбрали друг друга. Взаимоподдержка. Брак дает ощущение комфорта, безопасности.
– Нет. Люди решают быть вместе, потому что этого от них ждут, потому что других вариантов они не знают. Они пытаются работать над отношениями, терпят и в конечном итоге живут как будто под моральным наркозом. Живут, но ничего не чувствуют. И чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что нет ничего хуже такой жизни. Отчужденной, неизменной. Такая жизнь безнравственна.
Я чувствую, думаю я. И отчуждения у меня нет.
Брак – тяжелый труд, говорю я. Надо прилагать много усилий, чтобы жить долгое время с другим человеком. Нельзя просто сдаться, когда тебе тяжело.
Она перекатывается на бок.
– Я знаю, ты веришь в свои слова. В принципе, может, ты и прав. Но я не про, что надо сдаваться, когда тяжело. А о том, как нам приходится держаться за то, что давно прогнило.
Что давно прогнило, повторяю я про себя.
Надеюсь, это не намек на наши отношения, говорю я. Очень на это надеюсь. Тебе ведь понравилось, чем мы только что занимались?
Она касается моей руки.
– Об этом можешь не беспокоиться. Все было прекрасно. Все прошло как надо.
Грета, в последнее время я чувствую к тебе что-то настоящее. Что-то новое и невероятное. Не могу даже описать.
Она кладет руку мне на живот.
– Попробуй, – предлагает она. – На что это чувство похоже?
В мире так много всего, Грета, так много предметов, вещей и людей. Те же цветущие поля канолы и все, что в них обитает. Зерно на заводе. Или город и все, что там есть – магазины, квартиры, машины. Все эти экраны у людей. Вообще всего, любого объекта, который ты можешь себе представить, слишком много. Но ты одна такая, и это чудо.
Она ничего не говорит, придвигается ближе и обнимает меня за талию. Затем наклоняется и целует мою обнаженную грудь. И лежит, прижавшись ко мне. Я закрываю глаза. Хочу отпечатать этот момент в памяти и вспоминать его, когда улечу.
– Прошлой ночью мне приснился кошмар, – говорит она пару минут спустя. – Очень реалистичный. И ужасный. Мне с самого начала было страшно. Я знала, что это сон. У меня было осознанное сновидение: я могла делать все, что хотела, вроде как могла все контролировать, но легче от этого не стало. Я находилась в большой комнате. Видела стены, границы, но еще знала, что комната бесконечная. Я была в безграничном пространстве, но никуда не могла пойти.
Ужас какой, говорю я.
– И самое худшее – я хочу, чтобы ты это понял, – я была не одна. Самое ужасное – я была там не одна.
* * *
Они оба спят. Грета и Терренс. И мне бы стоило. Не знаю, сколько времени, но уже поздно. Стоит глубокая ночь. Но я не устал. В доме тихо. Но не бесшумно. После того, как провел в кресле столько ночей, я понял, что ни один дом, даже в такое позднее время, не замолкает. Надо только прислушаться.
Даже сейчас, в темноте, все мне кажется ясным и четким, потому что мой разум прояснился. С каждым часом я все больше и больше ощущаю себя самим собой, все больше и больше понимаю, кто я такой, чему не уделял достаточно внимания.
После слов Греты о браке мысли у меня в голове понеслись галопом. Она рассказала мне о своих чувствах, о своих тревогах, и все же я знаю, что мы с Гретой – одна команда. Мы стали лучше благодаря друг другу, несмотря на все то, что она наговорила. Вот что такое брак. Мне стоило так ей и сказать, когда она подняла эту тему. У нас разные роли, разные сильные стороны, но мы полагаемся друг на друга. Я спокоен за будущее, потому что знаю, что она всегда будет рядом. Мы нужны друг другу.
Я – корабль, рассекающий волны. Грета – якорь. Мой якорь. Моя сила, моя стабильность.
Я двигаю кресло и поворачиваю его к стене. Предпочитаю сидеть именно так. Если кто-то войдет в комнату, то не сможет увидеть мое лицо, не поймет, хмурюсь я или улыбаюсь, не поймет, открыты мои глаза или закрыты. Им придется пройти ко мне, в дальний угол комнаты, чтобы увидеть. Терренсу то есть. Терренс не сможет увидеть выражение моего лица. Точнее, не сразу.
Корабль не может без якоря. Вода сметет его с верного пути, и он потеряется в море. Вот что мне тоже следовало сказать, когда мы лежали в постели. От этих слов она бы почувствовала себя намного лучше. Я уверен. Они бы напомнили ей о нашей связи.
Моя гипотеза на самом деле больше не гипотеза. Гипотеза – это предположение, а я докопался до правды. Я теперь все понимаю. И намерен доказать, что Терренс нам не друг. И никогда им не был.
Стоит об этом рассказывать Грете или нет? Интересно, может, она сама догадалась? Чем больше я убеждаю себя в том, что он представляет угрозу, тем меньше мне хочется ей говорить. Меньше
