И тут доблестный витязь Керт Кобейн из старинного рода Кобейнов сломал шестопер о колено, потому что при размахивании шестопер разбил сулею «Карданахи», а такое святотатство никакому, даже самому заслуженному шестоперу не прощается. И вот уже витязю Керту Кобейну против моего меча и не устоять!.. Да и женщины нет. Нет повода! Повода нет! Для честного (ударение на предпоследнем «о»). Так что можно сесть и по-человечески, как интеллигентные витязи, порастекаться мыслью по древу, сизым соколом по поднебесью. Мол, ты откуда, а вы? Тем более что Кощей уже обмолвился, что некий Михаил Федорович через его замок лет через сорок проследовал. С девицей Эмми Уайнхауз. И это сообщение заставило меня протрезветь, но не сильно, а то обидно столько пить, и ни в одном глазу. Потому что этого Михаила Федоровича я откуда-то знал и, кажется, упоминал где-то в самом начале моего повествования. Но был этот Михаил Федорович не лет через сорок тому вперед, а лет двадцать тому назад.
И тут выясняется, что Керт Кобейн с этим Михаилом Федоровичем выпивал на берегу в Замудонск-Камчатском в восемьдесят третьем году. И я начал терять голову, потому что я-то пребывал в шестьдесят шестом или шестьдесят седьмом. А пытать Кощея на предмет выяснения хотя бы о приблизительном времени его пребывания смысла нет. Не в теме чувак.
И тут появился старший лейтенант милиции Джилиам Клинтон, которого я недавно видел и о котором у меня сохранились смутные детские воспоминания. Да и по взгляду Керта определил, что и Керту старший лейтенант милиции Джилиам Клинтон не совсем незнакомый безликий милицейский старший лейтенант. И этот старший лейтенант окинул нас взглядом (в отличие от пустоглазого взгляда Кощея, взгляд Клинтона был очень даже глазонаполненнным и тянул на генерал-лейтенантский). И после этого взгляда мы с Кертом как-то поуспокоились по части разновременности своего пребывания в этом мире, потому что какая, господа, джентльмены, синьоры, разница, когда именно ты выпиваешь с хорошим человеком, своим ровесником. Главное, чтобы хорошие люди пребывали в этом сомнительном мире во все времена. Ибо времена, когда не с кем будет выпить, будут последними из времен по причине утраты смысла человеческого существования.
И мы выпили, и теплым взглядом проводили к воротам замка трехногого пса.
И тут ворота распахнулись, и в них вошла слегка подержанная Девица, ведя за руку пятерых разновозрастных пацанов, довольно сильно смахивавших друг на друга и на правителя Тридевятого замудонского царства, Тридесятого (обратно замудонского) государства Рейнхардта-царевича. Керт как-то странно глянул на них, а потом подошел к старшему улыбчивому здоровенному кабану и радостно воскликнул:
– Джинго? Рейнхардт?
Тот посмотрел на Керта, и стало отчетливо видно, как поршни в его голове пришли в движение и вытащили на волю воспоминания о будущем. Он улыбнулся во весь рот, откуда вылетела пожилая ворона, пробормотала слово «сука» и улетела восвояси. Что она делала во рту у Джинго Рейнхардта и что такое «восвояси», осталось неизвестным. Джинго Рейнхардт продолжал улыбаться во весь рот, но больше никто оттуда не появился, чтобы улететь восвояси.
– Никак Керт? Никак Кобейн?
– Никак!!! – подтвердил Керт и стиснул лыбившегося Джинго в объятиях. А потом лыбившийся Джинго в знак алаверды стиснул в объятиях Керта. После чего Керт упал наземь (оземь?) замертво (мертвецки?). И лежал мертвый, но дышал. Мы с Кощеем уже собирались его в хрустальный гроб, но тут Девица нанесла ему жаркий поцелуй, и хрустальный гроб не понадобился, да и не было его в наличии. И Керт вернулся в этот мир и жарко ответил на поцелуй Девицы, за что и получил в лоб от Джинго. И по затылку – от Кощея. Чтобы выбить застрявшие в черепе от удара Джинго глаза Керта на место. И Керт рассказал, что через десять лет вперед или тридцать пять лет назад эта пятерня пацанов образует (образовала) пятерку братьев Рейнхардт, силовых акробатов, из коих Джинго таскал остальных на себе с виртуозно откинутыми в стороны руками и ногами, сильно смахивавшими на новогоднюю елку. И при этом еще подпрыгивал на одной ноге. А так как остальные стояли у него на голове и подпрыгивали на ней, то с разнообразием эмоций у Джинго было не густо. На каждое существо он смотрел с двух позиций: можно ли его схавать, а если нельзя, то можно ли отодрать. (У меня в штате Кентукки живет такой приятель, гениальный писатель, между прочим.)
И вот эти братья Рейнхардт в доакробатском состоянии стояли с пожилой Девицей перед столом, где мы выпивали-закусывали и ждали решения Кощея на предмет пропуска к местечку Вудсток, где остров Буян, часовенка с камнем Алатырь, исполняющим желания. И тут выяснилось, что эту Девицу – вовсе и не девица, какое, на хрен, девичество при сыновьях, будущей пятерке братьев Рейнхардт, – кличут Джоди. И это ее лет… не будем при женщине, сколько-то умыкнул тот самый Иоанн (или еще какой, поразвелось ворья! А уж среди Иоаннов – и говорить нечего) – царевич. Перестрелял несметное количество уток и зайцев и обрушил биржу Nasdaq, завалив рынок дешевым щучьим мясом и сталью в виде миллиардов переломанных иголок.
И вот теперь неизвестноименный царевич по фамилии Рейнхардт помер, а Джоди забрала нажитых от Рейнхардта будущих акробатов и вернулась к Кощею. Потому что он хоть и состарился до костного состояния, но производящий аппарат имел безукоризненный и семенем своим вливал в Джоди и в окружающий мир жизнь, дабы не переводились на Святой Руси кощеи, витязи, бабы-яги, кикиморы и лешие.
Как бы ни старалась их извести Русская православная церковь. Не понимая, что Слово Божье обеспечивает жизнь вечную отдельному русскому человеку, а семя Кощеево дает бессмертие всему народу. И когда вместо кощеев, василис и так далее придут покемоны, орки и гарри поттеры, то сгибнет Третий Рим, уволочив за собой Велесову книгу, Слово о полку Игореве, Руслана и Людмилу, Войну и мир, брательников Карамазовых, Незнакомку, Аньку с Маринкой, Володьку с Сережкой, Борьку с Оськой. И вместо одушевленной земли останется одна большая труба с присосавшимися к ней миллионами особей, которых и людьми-то назвать будет западло, потому что без родовой памяти люди уже не люди, и никакая вера эту память заменить не в силах. Нет у веры, при всей моей к ней любви, такой возможности. По разным департаментам человеческой души эти хреновины проходят…
Ну да ладно, Джем Моррисон продолжает свою линию.
Прежде чем удалиться вместе со своим законным мужем Кощеем для отдания скопившихся супружеских долгов, Джоди поинтересовалась у перебирающего ногами в нетерпении Кощея, что здесь делают эти два мудака в дурацких доспехах. (Это она имела в виду меня, Джема Моррисона, и Керта Кобейна.)
– А это, милая, – сучил ножками от переполнявшего его семени Кощей, – не два мудака, а два витязя из разных временных, мать их, континуумов, пересекшихся в этом, мать его, замке, кроссроудсе всех витязей и витязь (это он имел в виду Эмми Уайнхауз), странствующих в Вудсток на остров Буян в часовенку, где дремлет камень Алатырь, исполняющий желания.
– Ну, эту девку я помню, она с Михаилом Федоровичем приезжала… Ах, какой был мужчина, настоящий полковник, хоть и всего старший лейтенант…
– Милая, что, и с Михаилом Федоровичем…
– Да ты что, с ума сошел?! Чтобы я с Михаилом Федоровичем?! Из хазар?! Да ни за!.. А ты что, милый, антисемит?
– Упаси Бог! Какой антисемит, когда Агасфер – в ближайших корешах…
– Ну, пару раз было. С Михаилом Федоровичем. Когда он был в стрипе. После «Прокопана-5», упаковки «релашки» и флакона «Имбирной». В пятой реанимации. Все никак кончить не мог. Пришлось русалок на помощь звать. Они хвостами его эрогенные зоны стимулировали…
И Джоди окунулась в воспоминания… А нас с Кертом заинтересовало местонахождение эрогенных зон Михаила Федоровича, для стимулирования коих требовались сразу три русалки. Судя по заинтересованному взгляду глазных дырок Кощея, этот интерес был присущ и ему. И Джоди, знавшая Кощея многие сотни лет, этот интерес почуяла…
– А эрогенные зоны, милый, у Михаила Федоровича были всюду. Такой у него был стрип. Ни какие-то примитивные зеленые черти, караван розовых слонов и хоровод брауншвейгских колбас. А русалки, теребящие хвостами его эрогенные зоны. Эстет! Ну и я, стимулирующая его восемнадцать сантиметров ведущей эрогенной зоны уже не помню каким способом. И совместными усилиями, тут еще Калабашка подоспела с Кикиморой, девки искусные, и прочий фольклор, он наконец кончил. И вернулся из стрипа. И перестал криком кричать, ремни рвать, пену выплевывать, жилами лицо разбухать, воздухом задыхаться и успокоился враз. И задышал ровнехонько, ровно младенчик, и глазки свои в кровяных прожилках прикрыл, и ногти из ладошек своих вытащил и уснул наконец. Так что, милый, – завершила свой рассказ-исповедь Джоди, – сношались мы с Михаилом Федоровичем в его стрипе… Вот и все…
