И Джоди окунулась в воспоминания… А нас с Кертом заинтересовало местонахождение эрогенных зон Михаила Федоровича, для стимулирования коих требовались сразу три русалки. Судя по заинтересованному взгляду глазных дырок Кощея, этот интерес был присущ и ему. И Джоди, знавшая Кощея многие сотни лет, этот интерес почуяла…
– А эрогенные зоны, милый, у Михаила Федоровича были всюду. Такой у него был стрип. Ни какие-то примитивные зеленые черти, караван розовых слонов и хоровод брауншвейгских колбас. А русалки, теребящие хвостами его эрогенные зоны. Эстет! Ну и я, стимулирующая его восемнадцать сантиметров ведущей эрогенной зоны уже не помню каким способом. И совместными усилиями, тут еще Калабашка подоспела с Кикиморой, девки искусные, и прочий фольклор, он наконец кончил. И вернулся из стрипа. И перестал криком кричать, ремни рвать, пену выплевывать, жилами лицо разбухать, воздухом задыхаться и успокоился враз. И задышал ровнехонько, ровно младенчик, и глазки свои в кровяных прожилках прикрыл, и ногти из ладошек своих вытащил и уснул наконец. Так что, милый, – завершила свой рассказ-исповедь Джоди, – сношались мы с Михаилом Федоровичем в его стрипе… Вот и все…
Джоди замолчала, как и все, включая пятерку братьев Рейнхардт, от которых, правда, и до этого никто живого слова не слышал. Но Джоди сама и прервала молчание:
– Но это никоим образом не умаляет роли русского фольклора в выведении отдельного еврея Липскерова Михаила Федоровича из стрипа. В его русской разновидности. Именуемой delirium tremens. Но проблемы со сном у него остались. Мы же сами проводили его с девицей Эмми Уайнхауз в местечко Вудсток, на остров Буян, в часовенку с камнем Алатырь, исполняющим желания… А сейчас пойдем, милый, в покои, взойдем на ложе супружеское и проверим на эрогенность твои застоявшиеся в разлуке эрогенные зоны. Пошли…
И она коснулась перстами Кощеевой руки.
У КОЩЕЯ ВСТАЛО ВСЕ!
– А как же мы?! – хором спросили мы с Кертом. – Как нам пройти сквозь замок?
– В сельцо Вудсток? (Это я.)
– На остров Буян?(Это Керт.)
– В часовенку? (Опять я.)
– К камню Алатырь? (Опять Керт.)
– Исполняющему желания? – (Вместе.) – Ламца-дрица-оп-цаца?
– Да пошли вы на хрен, – отвещал Кощей.
А Джоди добавила:
– Джилиам, проводи дорогих гостей на хрен. В сельцо Вудсток, на остров Буян, в часовенку с камнем Алатырь, исполняющим желания.
И они с Кощеем ушли. А нас с Кертом проводил к exit'у из Кощеева замка старший лейтенант Джилиам Клинтон. Мы вышли на стежку-дорожку. Вслед нам махал лапой трехногий пес. А рукой нам махал какой-то пацан, чем-то напоминающий меня в детстве. И Михаила Федоровича. Которого я никогда в жизни не видел. По-моему.
– Тихо, лошадь, тихо… Нельзя скакать, очертя голова. У тебя уже пена падает. Как снег все равно. Плохо. Снег в поле. Всюду снег и всюду поле. Где укрыться? Под каким небом? И ветер, ветер… Куда скачу, не знаю. И этот пес трехногий где? Куда ускакал? Как он на трех ногах? Когда лошадь на четырех спотыкается. Холодно, холодно, холодно… А ведь только что был весна…
А ведь и правда весна… Куда девался снег, куда девался поле, куда девался пес этот бедный? И лошадь пропал. Хороший лошадь был… А может быть, он где-то есть? Лошадь не человек, просто так пропасть не может. Его искать будут. Он полезный. А человека кто искать будет? Когда вон их сколько! И всегда еще родить можно. Это когда яйца есть. У человека, у семья, у народ… А когда у народа яйца пропадают, кто тихти-пихти делать будет? А без тихти-пихти народа не получается. И тогда тихти-пихти весь народ. И пустое место остается…
Не знаю, что это за город. Был такой город у меня. И еще такой был. Много такой город был. Когда футбол играешь, много разных городов. Только каждый город – это стадион, гостиница и девочки. Разные девочки. Беленький, как снег, черненький, как вот… черненький, одним словом, ну и рыженький… Этот редко. У меня рыженький девочка, если честно, не был. Сто, может, стадионов, сто, может, девочек беленький, черненький, а рыженький не был. Один раз рыженький девочка мимо меня прошел с пустыми бутылками. Хороший девочка. Он мимо меня прошел после игры и вздрогнул. Чего вздрогнул, не знаю, но я этот девочка помню. Рыженький!!! Аллах!.. Это же тот самый город! А как его зовут? Слушай, отец, честно тебя прошу, как этот город называется?
Замудонск-Сибирский? Слушай, отец, а ты случайно такой рыженький девочка не знаешь? Какой-какой! Я ж тебе русским языком говорю – ры-жень-кий… Что тут не понять? Зайти в сауну брата Мика? А… брат всех девочек в городе знает? А как туда дойти? Собачка проводит? Аллах! Это же тот трехногий собака, который в степи пропал.
Идем, собачка, как я рад, что ты живой. Я тебя не спрашиваю, как ты здесь оказался. Я понимаю, у меня – свой тайна, у тебя – свой тайна. Ты мне яйца откусил. Ну, откусил, откусил, куда идти, к кому идти по-честному сказал. Ты только покажи, где сауна брата Мика, а уж потом к Михаил Федоровичу. И этот маленький русский шлюшка, извини, девочка, отыскать, а потом… да ты сам знаешь.
Ох красота! Скажи, это ты брат Мик? Здравствуй, брат… Здравствуй, брат, здравствуй, сестра, здравствуй, брат, здравствуй, брат, здравствуй, здравствуй, здравствуй… Скажи, брат Мик, ты тут такой рыженький девочка не видел? Нет, не наш девочка, русский… Лет пятнадцать – тридцать… Молодой… Я ее один раз видел. На стадионе. Бутылки собирал. Он собирал, я футбол играл замудонск-мартановский «Спартак». Сам ты мудак. И от себя добавлю – вонючая ослиная задница. А вот по яйцам ты мне зря. У меня там, кроме обиды, ничего нет. Ой, извини… Это я что, тебя ножичком?.. Что? В живот?! Ой, извини, я туда и хотел. Брат Мик, ты извини, что я у тебя тут напачкал. Он не меня обидел. Он весь народ кавказской национальности обидел. Он всему народу кавказской национальности по яйцам ударил. И весь народ заплакал. От обиды. Потому что его по яйцам. А он – далеко. Он же не знает, что Джемми Хендрикс здесь. Что Джемми сейчас его кишки его же яйцами фаршировать будет. Так что, кто-нибудь мне скажет, рыженький девочка видел? знает? кто? И Михаил Федорович… Рыженький девочка был? Давно? В каком году? Да я недавно здесь играл! И этот девочка видел…Как, говоришь, ее звали?.. Джанис Джоплин?.. Красивый имя… У русских вообще красивый имя. Тина, Элла, Кристи. И куда этот девочка делся? Уехал… Куда, зачем? Михаил Федорович искать??? Он же и мне нужен. Ну, и рыженький девочка… Джанис… Помню ее. Рыженький. И еще один девочка мне нужен. Ну, этот девочка Эмми я знаю, где искать. Он в Замудонск-Тверской уехал. Я за ним погнался на лошадь, разный люди встречал, некоторых убил, а то как можно – много людей встречал и ни одного не убил? А потом рыженький девочка Джанис вспомнил и здесь оказался. Меня собака трехногий привел. Ты его знаешь? Лет пятнадцать здесь ошивался, а потом пропал? Наверное, меня искать ходил. А куда Джанис, говоришь, ушел?.. В Замудонск-Машлык… Понял. Вон на том маршрутном такси ушел? Сейчас пойду сяду… Хорошо, не буду торопиться. Только там не один такси. Там много. И люди много. Странные люди… Шаровары, сапоги, ус длинный, волос на голове длинный, сабля на боку длинный, очень злой…
Да и вы, братья, на вид тоже злой. Зачем молодой человек в баре в папаха сидеть, черкеска сидеть, карамультук сидеть, сабля длинный сидеть? Вы что, эти люди с длинным волосом на голове убивать будете? Я понимаю, как получится. Ай-яй-яй, как нехорошо получилось… Не кричи все вместе! Научились здесь в России не по-человечески. Кто из вас здесь старший? Ты? Как тебя зовут? Хукер? Рассказывай…[10]
– Так вот, Джемми, объясняю тебе как человеку новому, футболисту (я не имею ничего против футбола), но от транспортных проблем российских городов далекому и в способах перемещения человеческого фактора по российским дорогам осведомленному не во всех тонкостях, суть сложившейся еще полтора века назад проблемы с общественным транспортным в городе Замудонск-Сибирском. Когда указом Его Императорского Величества, не помню его имени и порядкового номера, наших предков впервые эскпортировали в эту отдаленную камеру тюрьмы народов, местный люд промышлял розничной торговлей: иголками, ситцем, гребешками для волос, пудрой и губной помадой. Все это красноречиво описано народным поэтом-демократом Николаем Алексеевичем Некрасовым в его народной песне «Коробейники», закончившейся тихти-пихти между продавцом и покупательницей. Именно в этом состояла сущность розничной торговли в царской России. Но передвижение коробейниками пешим ходом сужало торговые перспективы и ограничивало количество тихти-пихти, в результате чего народонаселение Сибири росло медленно. А питаец не дремал. И вот по всей Сибири на вдохновенное «…твою мать» уже не звучало темпераментное и гордое «…свою – дешевле обойдется», а медленно телепалось безликое и равнодушное «моя твоя не понимай». И тут меня сюда выслали. Я тогда был молодой, но суть проблемы оплодотворения Сибири принял всем сердцем. Через месяц у меня была дюжина умиротворенных лошадей Пржевальского, которых я и использовал в качестве гужевого транспорта для перевозки коробейников к покупательницам. Которые после интенсификации торгового процесса стали плодоносить регулярно, отчего по всей Сибири стал растекаться народишко и возникать остроги и посады, куда на теплые места стали прибывать народовольцы с целью просвещения местного люда, включая одомашненных тунгусов и нанайцев. Отчего, по одной из версий, нанайцы стали самым культурным народом. У них на душу нанайского населения приходилось больше всего певцов в лице Кола Бельды. Нанайца воинственного, грозившего местным дамам увозом в тундру, которой он, отродясь, не видел, если они не дадут ему тихти-пихти по месту проживания.
