Фотограф - Гектор Шульц

– Виски? – тихо спросил я, осторожно прикасаясь к Вив. Та подняла на меня глаза, и я увидел, что боль, хоть и плещется еще в них, уменьшилась. Вив снова надела маску, превратившись в привычную Вив.

– Конечно, дружок, – кивнула она и, криво улыбнувшись, добавила: – Уважь старушку.

– Иди в пизду, Вив, – отмахнулся я и, рассмеявшись, двинул её в плечо, вызвав удивленную улыбку. – Чего?

– Тебя не удивил мой рассказ?

– Удивил. Но я видел вещи и покруче, чтобы меня можно было испугать столетней бабкой в теле злобной стервы, – фыркнул я. Вив расслабилась и, вздохнув, рассмеялась.

– Ты и впрямь странный, Адриан. Не зря Он тебя выбрал.

– Слышал уже. Дай зажигалку.

Она протянула мне требуемое и, когда я закурил, положила голову на плечо. Я поцеловал её в макушку и задумчиво посмотрел в окно. Рассказ Вив длился долго, и крышу соседнего дома уже окрасили оранжевые цвета, а небо значительно посветлело.

– Спать пора, иначе ты вырубишься где-то в середине района и влетишь в столб.

– Да и насрать, – Вив сделала попытку подняться с дивана, но я притянул её к себе и, обняв, закинул на неё правую ногу. – Ты меня не отпустишь сегодня?

– Не-а. Поспи для начала, протрезвей, а потом езжай куда хочется, – я выпустил к потолку «колечко» и, посмотрев на притихшую Вив, улыбнулся. Она спала, приоткрыв рот и положив голову мне на грудь. Затушив сигарету в пустой банке из-под пива, я лег поудобнее и свободной рукой укрыл нас пледом. Вив заворочалась, выругалась, снова заставив меня улыбнуться, и вновь засопела.

Какое-то время я просто лежал, уставившись в окно на поднимающееся из-за крыши солнце. Оно почти сразу спряталось в облаках, но мне было плевать. Вив бурчала что-то во сне и так и не отпустила мою руку. Вздохнув, я закрыл глаза и моментально уснул. И пусть нам приснятся только добрые сны. Разве мы с Вив их не заслужили?

И хотя Вив в чем-то была права, когда говорила, что мне надо менять жизнь, я так и не смог себя заставить. Потому что поменять свою жизнь значило то, что я стану таким же, как Вив. Безликим слугой, фотографом на службе у Него. Я же предпочитал работать на Него, а не служить Ему. Да и что-то свербящее в груди после каждой съемки не давало принять все это.

Иной раз у меня возникало ощущение, что я всего лишь пешка, а мои фотосессии несут в себе куда более глубокий смысл, нежели просто изменение душ или их коллекционирование. Вив на мои предположения отмалчивалась или резко огрызалась, советуя не думать об этом слишком много, пока не поехала крыша. Но когда душа сходит с ума от боли и льда, поневоле задумаешься об этом.

Но жизнь менялась и без моего участия. Вив взяла под контроль всех новых клиентов, рекламные компании и организационные моменты. Не лично, конечно. Она просто перепоручила мои дела своим многочисленным помощникам, чтобы я мог сосредоточиться на фотосъемке, благо что поток желающих становился все больше и больше.

Дни сменяли друг друга, работа захватила меня, и я все время пропадал на съемках. От нескончаемого обилия сочащихся говниной душ начинало мутить, но боль в моей груди становилась сильнее, и я не мог отказываться от предложений, поставляемых Вив. Но гребанная боль становилась сильнее с каждым днем, и я понял, что камера хочет еще больше. Одного портрета в неделю ей было мало, и счет постепенно начал увеличиваться. Сначала три в неделю. Потом камера стала требовать по портрету в день, и если я пропускал съемку, расплата была мгновенной и необычайно болезненной. От ебаной боли и льда в груди я лез на стену, выл так, что соседи вызывали легавых, думая, что меня убивают. Ну или я кого-то убиваю. И всё всегда происходило по одному и тому же сценарию.

Сначала особой боли не было. Немела левая сторона груди, и лед начинал медленно расползаться по венам, забираясь в каждую клеточку тела. Потом этот лед начинал жечь. Жечь так, что хотелось разорвать себе грудь и влить в обнаженную рану пол-литра кипятка, пока с конца моча не закапает. Обычно я заливался в говнину пивом и забывался пьяным, беспокойным сном. Но со временем пиво перестало помогать, и я перешел на виски. Бутылку я выпивал залпом, обжигая все внутри, но жар почти моментально сходил на нет, и на смену ему приходил лед. И везло мне, если к тому моменту я был пьян настолько, чтобы отрубиться. Просыпался я от той же боли, только к ней еще добавлялись и все минусы классического похмелья. Да, странно все это. Высадив две бутылки виски залпом, я просыпался на утро, меня корежило от боли и тошноты, но я по-прежнему был жив. Жив, черт возьми! Я не мог сдохнуть! Вообще… Ради интереса я принял душ с тостером. Током переебало так, что во всем доме повыбивало пробки и сожгло проводку, но я выжил. То, что убивало обычного человека, меня не брало. Закончилось все тем, что даже пистолет подвел меня во второй раз. И когда я выл, царапая ногтями грязный пол, то, клянусь, слышал Его смех. Снисходительный и ледяной. Пробирающий до костей. Я не принадлежал себе. И Вив однажды это подтвердила. Она пришла ко мне, когда шли вторые сутки моей добровольной изоляции. Она нашла меня в ванной, где я сидел с бутылкой виски, плакал и трясся от боли. С ней пришел и менеджер, которого я сфотографировал, тщетно пытаясь унять дрожь. И боль ушла. Затаилась, блядь, на несколько часов, потому что не такая душа нужна камере. Не такая душа нужна Ему. И Вив это подтвердила. Это и многое другое, о чем я думал, сгибаясь от жутких спазмов.

– Зачем ты себя мучаешь? – тихо и с плохо скрываемой болью в голосе спросила она, когда врубила холодный душ, обжегший мое и так искалеченное тело. – Смирись и прими всё это. Иначе сойдешь с ума.