Все герои марусиных романов, а по преимуществу это жизнерадостные гомики, только и думают о том, у кого бы еще на халяву отсосать, кому бы полизать зад или вставить пистон, а также они не прочь облапошить любого зазевавшегося простака, пожрать за его счет и повеселиться, а вместо благодарности, как это обычно бывает у нормальных людей, они способны в любой момент своего благодетеля кинуть, подставить, опустить, а может быть, даже и замочить. Стоит героям Маруси кого-нибудь увидеть, первое, что им приходит в голову — это мысль: «Хоть разок с ним посношаюсь!» И им совершенно не важно, кто перед ними: такой же, как они сами, извращенец-гомосексуалист, или же пожилой уважаемый человек, ветеран войны, пенсионер, заслуженный работник искусств, деятель культуры, ученый, капитан дальнего плавания, учитель, космонавт, милиционер, донской казак, член ЦК КПСС, депутат Государственной Думы, рабочий или колхозник, — им на это глубоко плевать, и они любыми средствами стараются добиться своей цели, об этом, собственно, и написаны романы Маруси. Пределом мечтаний подобного рода героев, помимо сношений, отсасывания и подставления собственного зада, естественно, является попадание за бугор, а для этого они готовы еще на большее и худшее, на такое, что даже трудно себе представить человеку в здравом уме, то есть для того, чтобы жить в Париже или в Нью-Йорке, они готовы ехать туда в коробках из-под говна, пустых контейнерах из-под радиоактивных отходов, багажниках машин или даже просто спрятавшись в просторном чемодане какой-нибудь доверчивой старушки. Верхом извращения, совершенно неправдоподобной, но весьма характерной, рецензент считал, например, историю о том, как один из марусиных персонажей решил переправить себя за границу по частям, для чего он последовательно отрубал себе руки, ноги, эта затея, естественно, провалилась, все закончилось на голове, а тем временем его безутешный друг-хирург, который должен был его там собрать и сшить, напрасно ждал его в Тель-Авиве. Ну а о таких само собой разумеющихся вещах, как угон самолета, кража загранпаспорта, фиктивный брак или же незаконный переход границы, тут и говорить нечего. Из всего этого уже и так видно, что они не очень любят свою родину, а поэтому они делают здесь, что хотят. Они могут насрать своему начальнику на стол, потому что их совершенно не интересует собственное будущее, служебное положение, успехи в работе, они вообще не хотят работать, а только отдыхать и веселиться, в любой момент они способны подложить свинью своему ближнему, причем не только в переносном, но и в самом прямом смысле, так как в романах Маруси этим типам не лень бывает ради этого съездить куда-нибудь в отдаленный колхоз и украсть там настоящую живую свинью, потом связать ее, заткнуть ей рот и подложить кому-нибудь в постель, чаще всего, женщинам, которых они тоже совсем не любят, всячески третируют их, унижают и достают. Любимым же их развлечением у себя на родине, помимо траханья, кувыркания и стояния на ушах, является, опять же, публичная демонстрация своих гениталий, во всяком случае, автор рецензии насчитал в ее романах не меньше восьми сцен, когда ее герои умудрялись бить друг друга своими членами по лбу…
И это была только малая толика того, что, по мнению рецензента, можно было обнаружить в романах Маруси, которую он вообще считал большим специалистом по грязи, это был ее конек, в этом ей сегодня не было равных, о грязи она знала абсолютно все, так что если, к примеру, в свое время тульский умелец подковал блоху, то Марусе, по его мнению, не составило бы большого труда со всеми подробностями живописать, как комар эту блоху оттрахал. А вот о природе, погоде, возвышенных чувствах, доброте, отзывчивости, трудолюбии, скромности, бескорыстии и просто нормальных людях — она знала очень мало, практически ничего. Так что, если кому-нибудь подобные вещи нравятся, то тот, конечно, будет с упоением читать марусины книги — себя самого, естественно, автор рецензии к таким людям не причислял, ибо, по его мнению, ее творчество представляло собой одно из самых ярких проявлений гипертрофированно развившейся в последние годы пара-культуры, то есть не культуры в самом обычном и традиционном ее понимании, а того, что на нее похоже, но, на самом деле, таковой не является.
Гипертрофированно раздутую значимость этой культуры, по мнению рецензента, ярко продемонстрировала презентация в конференц-зале Публичной библиотеки последнего романа Маруси, на которой ее обезумевшие поклонники выломали двери и выдавили несколько стекол, а длинная очередь из тех, кто не сумел попасть в зал, выстроилась чуть ли не до самого Невского. Этот приведенный в рецензии факт особенно поразил Марусю, так как на презентации ее последнего романа, вышедшего тиражом двести экземпляров, которая состоялась в задней комнате Академии мировой музыки, едва ли присутствовало и двенадцать человек, и это с учетом того, что она, опасаясь того, что мероприятие может провалиться, на всякий случай пригласила еще сестру Кости и трех ее подруг, они были люди обязательные и пришли в полном составе. Разгадку же невероятного, по мнению рецензента, по масштабам и массовости успеха книг Маруси и следует искать в том, что она сумела изобрести и создать совершенно уникальный и новый для наших дней жанр массовой литературы, в которой герои и персонажи живут и действуют с точностью до наоборот в сравнении с тем, как обычно живут и действуют герои традиционных жанров массовой литературы, то есть детективов, женских романов, фэнтези, и т. п.
Помимо всего этого, в рецензии еще присутствовало рассуждение о том, что Маруся, конечно же, как профессиональная переводчица Селина и Жене, пишет гораздо лучше той же Барбары Картленд, однако, если бы Барбара Картленд, которая, по мнению рецензента, писала плохо, работая в своем жанре, научилась бы писать хорошо и даже блестяще, как Маруся, то она все равно не стала бы писать так, как Вирджиния Вульф. Логика этого длинного рассуждения немного ускользала от Маруси, но с выводом насчет Вирджинии Вульф она, в общем-то, была согласна…
В завершение же статьи, как Маруся и ожидала, автор не упустил случая слегка обыграть ее название, то есть он сначала, как бы обращаясь к читателям, задавал им вопрос: «Что же после всего этого страшнее атомной войны?», — и тут же сам на него отвечал: «Писательница с зубами!».
Еще через пару месяцев в том же «Пара Russian» был объявлен шорт-лист премии имени Ивана Коневского (Ореуса), в котором тоже в числе первых по жанру прозы значился Алексей Бьорк с его романом «у О». Эта премия, насколько знала Маруся, существовала еще в застойные времена, теперь же, судя по всему, с легкой руки Артема Живкова, эта премия снова возрождалась к жизни, правда, с практически полностью обновленным составом жюри, в которое, помимо самого Живкова, вошли еще Загорулько, Кондратюк, некий Отпадов, Нежинский, а также совершенно не известный Марусе профессор славистики мичиганского университета Густав Бренд, из прежних учредителей, старых кадров, остались только Петров и Голимый. Вручение премии должно было состояться уже через месяц, то есть в декабре. Маруся почему-то не сомневалась, что премию на сей раз получит именно Алексей Б., однако, совершенно неожиданно для нее, первым лауреатом возрожденной премии стал писатель Кирилл Пересадов, который в это время как раз находился в Соединенных Штатах Америки, где читал лекции и встречался со своими читателями.
Возможно, Маруся об этом даже никогда бы и не узнала, так как специально не следила за развитием всех этих событий, если бы, спустя почти полгода после того, как премия, вроде бы, должна была быть уже вручена, ей не позвонила жена Кирилла Пересадова Любаша, с которой она была уже несколько лет знакома. Любаша обращалась к ней в данном случае как к «представительнице богемы». Оказывается, она и ее муж, который сейчас уже вернулся из Америки и жил в своей квартире в Москве, только сейчас услышали, что несколько месяцев назад он был награжден какой-то полуофициальной литературной премией. Любаша теперь очень интересовалась, что это за премия, как она называется и, самое главное, каков ее размер, так как они только что завершили евроремонт в своей московской квартире и начинали такой же ремонт в своей квартире в Петербурге на Невском, и деньги им сейчас очень бы не помешали. Квартира на Невском была, действительно, огромных размеров, и поэтому Маруся вполне понимала Любашу, однако после того, как Маруся подробно и со всеми деталями объяснила Любаше название, смысл и назначение награды, которой удостоился ее муж, Любаша вдруг громко и истерично заверещала и бросила трубку.
Эта премия существовала в Ленинграде еще с застойных времен, и Ореус, поэт начала двадцатого века, который утонул в возрасте двадцати четырех лет, казался тогда фигурой очень символичной для деятелей ленинградского андергаунда, так как его ранняя смерть и вообще малая известность при жизни на фоне звезд того времени: Блока, Белого, Соллогуба и других, — как нельзя лучше соответствовали их собственному положению в тогдашней культуре. По традиции, существовавшей с давних времен, лауреат получал ласты, плавки и полотенце, а также три копейки, так как именно столько в те времена стоил билет на трамвай до Стрельны, где, вроде бы, по преданию, во время купания и утонул Коневской и куда, видимо, по замыслу учредителей премии, и в наши дни мог отправиться лауреат, чтобы там утопиться. На самом деле, Ореус утонул совсем не там, а где-то в Прибалтике, но во время первого вручения этот факт как-то забыли уточнить, а потом решили оставить все, как есть, чтобы не менять традицию. Во всяком случае, именно так смысл этой премии трактовался в те далекие годы во время вручений, в том числе и самими учредителями в их поздравительных выступлениях и напутствиях лауреатам, на одном из таких вручений Марусе даже как-то довелось присутствовать. Все это, и ничего более, Маруся подробно и изложила Любаше, после чего та истерично бросила трубку, чем несколько озадачила Марусю.
