– Ну даже если и в Хускего, то как добираться? Допустим, сигану я завтра через этот забор, куда бежать? Улицами? Дворами? В тапках по перрону, до первого светофора, welcome back![101] Я не знаю местности!
– Я тебе карту привезу, – гладила она меня, щекотала своими волосами, – сама нарисую, все объясню, это так просто… и денег на поезд тебе оставлю… и обувь привезу…
– У них тут сигнализация, – продолжал я, жмурясь от удовольствия, – чуть что – сирена… они прыг на велосипеды, мопеды, машины, сообщают местным ментам… у них все под контролем… Все предусмотрено! Det er Denmark, du![102]
– Это кажется, что все под контролем, – возражала она. – Они все ленивые. Им наплевать. Я все узнаю… продумаю каждую мелочь!
Добавила, что знает, куда бежать: в Норвегию – норвежцы по старинке принимают беженцев… Она уже и туда написала и получила ответ: приезжайте – рассмотрим и подпись: Norsk Røde Kors[103]. Я пытался ее отговорить от этой бредовой затеи, но она была уверена, что с таким кейсом меня примут, что мы сможем легализоваться… В ее словах чувствовалась чья-то тень – это был дядя, это он ей нашептал… Он с самого начала мечтал меня сплавить в Норвегию!
* * *По утрам я пил кофе с Длинным Томасом; мне нравились его манеры, его спокойствие, длинные волосы, собранные в косичку. У него был ясный взгляд. Он улыбался мне, приветствовал, мы садились и закуривали, пили кофе, слушали музыку, вели беседы – все это имело для меня огромное значение, потому что, как правило, по утрам меня трясло, как алкаша, из-за таблеток, и еще мне казалось (с утра до пяти вечера), что за мной могут приехать: приедут, закуют, затолкают в машину и повезут в аэропорт, – этот ужас отступал после пяти, к шести вечера я расслаблялся, потому что знал: рабочий день окончился, никто за мной не приедет, до утра можно расслабиться, – и шел курить с Маленьким Томасом. Утром меня колбасило так сильно, что только кофе, сигарета и беседа с Длинным Томасом под какой-нибудь блюз меня и успокаивали, после второй самокрутки меня потихоньку отпускало. – Меня трясти начинает с пяти утра, – признавался он, – я начинаю ходить, пить чай, курить, а потом иду в душ и тогда успокаиваюсь.
Я не знал, от чего его трясет, спрашивать не решался… Наверное, лекарства… Мы с ним играли две-три партии в шахматы, смотрели футбол, баскетбол, ругали бюрократов. Я ему рассказал суть моего дела, обрисовал ситуацию, вкратце: адвокат подал апелляцию – Директорат ответил, что они приняли ее к рассмотрению…
– А потом они прислали еще одно письмо, в котором написали: «подтверждаем, что апелляция принята к рассмотрению», – рассказывал я, – но ведь до того они уже отвечали, что приняли апелляцию к рассмотрению! Как это понимать?
Длинный Томас хрюкнул:
– И чему ты удивляешься? Чего ты не понимаешь? Тут все совершенно ясно. В Дании жуткая бюрократия. Сперва они получают бумажку и, даже не читая, отвечают, что приняли к рассмотрению. Потом один клерк ее прочитал и сказал своему менеджеру: тут пришла бумага от адвоката по такому-то поводу… Тот ему сказал ответь, что мы приняли это к сведению и будем ее рассматривать. Они пишут «подтверждаем»… Потом они ее ставят в очередь на рассмотрение, хотя есть вероятность, что они ничего рассматривать не будут, а только создают видимость работы над документом, но они пишут, что бумага стоит в очереди и ты должен ждать… Они вызывают специалиста с увеличительным стеклом или очень сильными очками, который читает, читает… и, если все в порядке, все буквы на месте, хотя мы не знаем, что это значит, утверждает твою апелляцию на рассмотрение с микроскопом, и через месяц ты получаешь ответ: «…рассмотрели подробно с микроскопом, но таких-то бумаг не хватает»… после «рассмотрения с микроскопом» твою апелляцию будут облучать рентгеном, потом взвесят, потом попробуют на вкус, каждому по кусочку, потом подрочат на нее и так далее… Чертовы бюрократы! Они на каждом шагу! Кругом! И все требуют какие-то бумаги! Справки! Они шлют свои писульки по пятницам! А потом ты сидишь все выходные, не можешь прийти в себя, не можешь ни ответить, ни позвонить, чтобы уточнить, посылаешь в понедельник им письмо, ждешь две недели на нервах… Они отвечают, что чего-то не хватает… Все вроде бы так, но все-таки чего там не хватает… Ты чешешь репу, гадая: чего бы такого там могло не хватать? Пишешь в другой отдел, спрашиваешь: те сказали, что в моем письме чего-то не хватает, не могли бы вы мне помочь разобраться и посоветовать, чего такого в моем письме не хватает? И ждешь ответа, те пишут тебе: нужен словарь специальных терминов, объясняющих специальные термины, тогда, может быть, мы вам сможем помочь… Ты записываешься в очередь к словисту со словарем для специальных терминов, хотя пока не знаешь, каких именно, но надеешься, что этот специалист тебе подскажет или укажет, какой другой специалист мог бы подсказать, заверить, поставить печать, получаешь направление, идешь, он тебя принимает, обещает, что тебе пришлют другое направление, знаками дает понять, что тебя когда-нибудь вызовут, а кто неважно, иди домой и жди, ты сидишь дома, трясешься и ждешь, уже не понимая чего, прошло уже десять лет, ты стал стариком, ты уже не можешь вспомнить, ради чего начал это хождение. Это касается не только моей спины. Так живет каждый в Дании. Каждый! Вся страна облеплена паутиной департаментов и отделов! Все работают только затем, чтобы кормить эту паутину!
Длинный Томас ждал разрешения на обследование спины год. В Дании начались парламентские слушания.
– Ну вот они все в сборе, – злорадно смотрел он на экран, с пеной на губах. – У них слушания… Им не до моей спины! Поэтому мое заявление не рассмотрели? Слушания!
Слушания транслировали по телевизору каждый день; я часами смотрел заседания… по семь-восемь часов кряду – это было лучше любого кино.
Длинный смотрел на меня и усмехался:
– Как ты можешь смотреть это дерьмо?
Я разводил руками:
– Это лучшая в мире комедия…
– Я тебя не понимаю, – качал он головой, – меня выворачивает, когда я вижу наш парламент…
* * *Дангуоле встретилась с моим дядей в Копене; она сказала мне, что сразу узнала его и что в любом случае узнала бы, – мы с ним якобы чудовищно похожи. Дядя предварительно подробно себя ей описал. Я прямо видел, как он говорил, слегка рисуясь и нервничая: «Я невысок. Буду одет простенько. Как обычный датчанин. В руке у меня будет свернутая газета „Аргументы и факты“. Надеюсь, ты меня легко узнаешь… У меня еще такие усы… Такие тонкие…» Она сказала, что будет в черной кепке с большими желтыми буквами NY, что у нее будет рюкзак, черный, кожаный, джинсы, оранжевая футболка и серебристая куртка с черными полосами по рукаву, а на глазах – розовые очки! Узнали друг друга без проблем; они бы узнали друг друга, и не оговаривая деталей. Он отвез ее к себе домой, где они долго все обсуждали, планировали, планировали… Не столько побег, сколько то, что должно последовать за побегом.
– Потому что потом, – говорил он, – после рывка, обсуждать времени не будет. Поэтому план вашего перемещения в Норвегию является частью самого побега.
Да, дядя настаивал на Норвегии; она не спорила, даже наоборот: она грезила туда уехать. Ей так надоела чертова Дания. Она обожала горы и водопады… Дядя развернул свой огромный план, она – свой (клочок тетрадного листа). Оба сверили рисунки; они оказались идентичны. Дядя предложил свой алгоритм.
– Вот тут, – ткнул он карандашом в карту, – можно поставить машину, мою машину. Это место как раз там, где у них закуток с клеткой. Единственное место, где он может перелезть.
– Да, если сможет перелезть, – вставила она строго. – Клетка-то высоченная, и с колючей проволокой!
– Ничего, захочет на свободу, перелезет, – твердо сказал мой дядя. – Так вот, я поставлю машину здесь, – еще раз ткнул он карандашом в карту. – Недалеко от этой дороги. Он перелезет тут, прыгнет в машину. И мы тут же уедем, вот по этой дороге, которая ведет к…
– А если машину заметят? И номера? Там же корпус закрытого криминального отделения для психопатов?! Почему машина стоит?
– Там много всяких машин. Никто не спросит. Там домики вокруг. Обычные домики, в которых живут обычные люди. А неподалеку – вот тут, метрах в двухстах, не больше, идет строительство, рабочие приезжают на машинах, ставят их где попало, и, мало ли, какой-нибудь прораб поставил машину, мало ли кто да чего?
– Во-первых, это может быть воскресенье, и никакого строительства не будет, – аргументировала Дангуоле. – Во-вторых, все-таки, если номера какой-нибудь параноик на всякий случай запомнит, мало ли что? Они же тут все доносчики! Вы рискуете…
– Да ничем я не рискую, – вспылил дядя, бросив карандаш в свой рисунок. – Чем я рискую? Унитазами, которые мою, в то время как сын моей сестры сидит в дурке с бандитами, убийцами и наркоманами? Я спать не могу, думая о нем, о сестре… Нет, я не рискую. Я ничем не рискую. Он – да, а я – нет. Я продумал уже этот вопрос. Я надену на номера пластик, черный пластик, мало ли, машина ремонтируется, или что-то еще, кто знает? Мой сосед постоянно держит свою машину в пластике, и номера, и стекла, иногда всю машину в пластик закатывает, так что?., теперь на него в суд подавать? Моя машина – налепил пластик, это мое дело. Это моя машина, и я отвечаю за то, как я на ней езжу, с пластиком на номерах или нет. Да и мало ли, чья это машина! Может, я вообще тайный агент полиции, а? Никто ж не знает… И потом, это займет не больше получаса. За это время никто ничего не сообразит. Все пройдет нормально.
