Ну, может быть, сыворотка действует медленно, думала она. А когда проснусь утром, буду уже ягодой. Она недолго смотрела на небо, на нем уже показались звезды. Одна светила ярче всех, и какашке непременно хотелось опознать в ней свою знакомую звезду. Но все звезды были так похожи. Разве могла какашка в таком множестве одинаковых звезд узнать свою? Вот если бы к небу вместо звезд были приляпаны какашки, тогда другое дело — она узнала бы среди них своего какаша. Будь их хоть миллион, хоть сто тысяч миллионов. Как жаль, что она не может взлететь вверх, и увидеть все-все-все.
Она уснула, и ничего ей в ту ночь не снилось.
Проснулась какашка уже в кармане художника. Было раннее утро. Только начинало светать. Он снова куда-то шел. Потом они вышли на дорогу и ехали в автобусе. Резиновые шины автобуса шипели по асфальту, мимо проносились другие машины, и какашка все грустнела и грустнела. Где теперь ее ямка? Где теперь какаш? Она уехала так далеко, что никогда не сможет найти дороги назад.
— Скоро я стану ягодой, — напомнила себе какашка. — И у меня будет все, что ни захочу.
Но теперь эти слова почему-то не радовали ее какашечье сердце.
Автобус остановился, и они сошли. Какашка высунула голову из кармана и тут же нырнула обратно. Со всех сторон высились огромные здания. «Карусель» была просто лилипуткой по сравнению с ними. Какашка почувствовала себя жалкой и маленькой, как если бы она была одной единственной звездой, горящей на всем темном небе.
Отовсюду неслись люди. Одеты они были аккуратно и модно, совсем не так, как художник. Они то и дело в спешке задевали художника, стоящего посередине тротуара и глазеющего по сторонам.
— Давненько я тут не был, — сказал художник и, расправив плечи, пошел в сторону красно-белых домов. Они прошли через шлагбаум, очутились в каком-то длинном дворе, по которому расхаживали красивые люди.
Художник подошел к одной группе таких людей. Они постоянно произносили слова «современное искусство».
— Здрасьте, — поздоровался художник.
Красивые люди прервали разговор, окинули взглядом художника с ног до головы — его подпоясанные веревкой штаны, рваную рубаху и панаму на голове — отвернулись и снова заговорили об искусстве.
— Я — художник, — сказал художник.
Они снова обернулись, и одна очень худая женщина спросила:
— Простите, вы что-то сказали?
— Да, — подтвердил он. — Говорю, я — художник.
— Какой художник? — женщина наморщила нос.
— Хе, — усмехнулся он. — Итак понятно какой. Великий русский.
— Назовите свои работы? — женщина даже сощурилась под очками.
— А нет у них названия, — ответил художник и, как всегда, завилял задом.
— Назовите хотя бы жанр, в котором творите, — женщина усмехнулась, и все усмехнулись следом за ней.
— А вот мой жанр, — художник вынул из кармана какашку и показал всем.
Какашка пискнула.
Женщина приблизила к какашке нос, понюхала.
— Здравствуйте, — пролепетала какашка.
— Это что? — строго спросила женщина.
— Ягода, — скромно ответил художник.
— Это — не ягода, — ответила женщина и все следом за ней повторили — «Это — не ягода».
— А что же это, если не ягода? — спросил художник.
— Неопознанный объект, — сказала женщина и все следом за ней повторили — «Неопознанный объект».
— Раньше я была какашкой, — вставила какашка, но ее никто не услышал.
— А чем пахнет, не узнаете? — спросил художник.
— Впервые нюхаю, — ответила женщина, и все повторили — «Впервые нюхаем».
— Тогда вам надо хорошо и регулярно питаться, — сказал художник.
— Это — не искусство, — женщина показала худым длинным пальцем на какашку.
— Это — не искусство, — повторили остальные.
— Я, великий русский художник, докажу вам: это — еще какое искусство, — он сжал какашку в ладони. — Я прошел долгий путь, — добавил он. — Я тренировался и теперь создаю объекты искусства каждый день. А если хорошенько поем, то по три-четыре раза в день.
— Вы — самозванец! — вдруг заверещала женщина. — Вы никакой не художник! И не смейте называть себя великим и русским! В конце концов, от вас дурно пахнет!
— Самозванец! — кричали остальные. — Пахнет!
— Вы еще обо мне услышите! — ответил им художник и пошел дальше.
Они вошли в один из красно-белых домов и оказались в просторном помещении, в котором не было окон, но горел дневной свет. У стен и посередине стояли белые тумбы, на них лежали странные предметы. Какашка сколько ни глазела, так и не смогла их опознать. Даже на куче мусора ей было понятно, для чего служили выброшенные, сломанные или использованные вещи, и какую пользу они приносили. А тут она никак не могла определить, для чего, например, нужна зашитая туфля, стоящая на одной из тумб. Или электронные часы, в которых цифры прыгали, как бешенные, а проводами эти часы присоединялись к книге с золотистой надписью на обложке «Библия». Или аквариум, в котором вместо рыбок плавали чьи-то штаны. Тут еще много было всяких диковинных вещей. Вокруг них ходили люди, застывали перед ними и подолгу смотрели.
— Наверное, тоже пытаются понять, для чего они нужны, — подумала какашка.
Художник подошел к одной из тумб — пустая, она скромно стояла в углу. Ухватился за нее обеими руками, напрягся и с грохотом передвинул ее на середину. Все сразу оторвались от разглядывания странных предметов и уставились на художника. Художник вынул из кармана карандаш и большими буквами написал на тумбе сбоку «Ягода». Потом торжественно вынул какашку из кармана и посадил ее на тумбу.
К какашке начали подходить люди. Скоро вокруг нее собралась толпа.
— Я-го-да, — читали они, сощурившись.
— Ах, это же ягода, — переговаривались между собой. — Да-да, ягода.
— Ха, было же сразу видно, что это — ягода! — говорили другие.
— Конечно, ягода, — отвечали третьи. — А что еще, если не ягода?!
Какашка слушала, вертела головой, но рядом с ней не было никакой ягоды. На тумбе, вообще, кроме нее, никого не было. Какашка осмотрела свои бока — они по-прежнему были липкими и коричневыми. Понюхала подмышки. Никаких сомнений — она какашка. Но почему-то люди смотрят на нее с восхищением, повторяя — «Ягода!», «Ягода!»? Она хотела спросить об этом художника, но тот, с карандашом во рту, стоял поодаль и хитро улыбался.
А люди все шли и шли. Вокруг какашки было уже не протолкнуться.
— Ах, вот оно как… — поражались одни.
— Ах, вот оно что… — восхищенно присвистывали другие.
— Какая глубина, — говорили третьи.
— Какой гениальный выверт, — произносили четвертые и тянули к какашке руки.
— Но-но-но! — окрикивал их художник. — Руками объект искусства не трогать!
Он вынул из кармана непочатую упаковку ежевики, и начал по одной закидывать ягоды в рот. Через толпу к нему уже пробирались журналисты с камерами и микрофонами.
— Что вас вдохновило? — налетела на художника журналистка в узких джинсах.
— Вот это, — ответил художник и закинул в рот ежевику.
— Гениально… — восхитилась журналистка.
В этот момент к художнику подбежала худая женщина в очках, с которой он разговаривал во дворе, и затараторила в микрофон:
— Великий русский художник хотел показать, что современное искусство достигло тех высот, на которых ему стало по силам запускать обратные процессы. То есть идти не только вперед, но и обратно. То есть не только ягоды превращать в неопознанные объекты, но и неопознанные объекты — в ягоды!
— Представьтесь, пожалуйста, — журналистка подставила ей микрофон.
— Великий русский искусствовед, — представилась женщина.
— Можно вас снять вместе с произведением? — попросила журналистка и художник важно подошел к тумбе.
— Штаны на веревке — вот как должен одеваться великий русский художник, — зашептали в толпе.
— Именно так он и должен одеваться, — повысила голос искусствовед. — Панама, извините за выражение, рубаха и штаны, подпоясанные веревкой — новое слово в современной моде.
Какашка смотрела на все происходящее, и ей казалось, что она снова родилась, и поглазеть на нее пришли все какашки из соседних туалетов. Окружавшие ее люди смотрели на нее с таким же восхищением, так же цокали языком и торжественно перешептывались. Но тогда, в туалете, все знали, что она — какашка, такая же, как и они, просто розовая и прекрасно пахнущая. Можно сказать, лучшая из всех какашек. А чем восхищались эти люди, какашка никак понять не могла. Она уже давно не была малиновой и воняла. Какашка решила, что они все слепы.
— Или, — подумала она, — у них во рту слова поменялись местами. «Какашка» у них обозначает ягоду, а «ягода» — какашку.
Она все всматривалась в толпу, надеясь увидеть какаша. Но его нигде не было.
