Боб Дилан - Тарантул

дадаист-синоптик выходит из библиотеки после того как внутри его побило хулиганье/ он открывает почтовый ящик, забирается внутрь и засыпает/ выходит хулиганье/ они не в курсе, но к ним просочились религиозные фанатики… вся компания смотрит по сторонам нет ли легкой добычи… и удовольствуется безработным каким-то билетером из кино, в одеяло одетым и летчицкую фуражку/ без секунды четвертое июля и он не отбивается/ дадаиста-синоптика почтой шлют до Монако. у грейс келли[40] еще один ребенок и все хулиганье превращается в пьяных деляг

еще синеньких пилюль папа и глотни-ка затейливых пилюлек/ эти плаксивые кликуны, ритуалы и куры во сне у тебя – им назначили «ок» и дали ордер на бешеный обыск да и ты, прославленный Викинг, выхватив бомбу неспешного действия из мундштука с фильтром Софии, хлоп в себя джека дэниэлза и выходи там на встречу с Джеймзом Кэгни[42]… тебе свингующий броненосец друган, твоя верная толпа и мона лиза у тебя за спиной… Боже ма, хахали пекут его и как бы хотел я облегчить ему и почтить его миром через вены его. успокоить его. всемогущий и зарубить жуткого гиппопотама из кошмара его… но я не могу ни принять имени никакого мученика, ни заснуть ни в каком порыве застенка и замордован полостью… курам на смех, мертвый ангел, присвоив себе мои голосовые связки, собирая ее овцеродителей загодя и в-дом-вводя в некролог. она враждебна, она древня… арета – златая сладость/ чья нагота проницательная штуковина – она как лоза/ твой счастливый язык ни за что не сгноит меня

сбираются сочные розы к кашляющим рукам и срывают национальные гимны! будьте здравы! футбольное поле пылает горлицами и переулками где автостопщики бродят и поджигают карманы свои где летает эхо монахинь и босяков и сирийца сбросив тщедушного, буруны полуразума, джек и джиллов и воскового Михаила с церковного акра, что плачут в расцвете себя и кляп их близнецов… пустые суда в пустыне и постовые регулировщики на метле и плача и прицепляясь к дурацкой кувалде и все тромбоны в развал, ксилофоны в растреск а флейтисты теряют ближайших… весь же оркестр, стеная, отшвыривает размеры и стуки сердец покуда полезно знать кто друзья тебе но и полезно знать и что нет у тебя никаких друзей… как полезно знать чего у твоих друзей нет – дружелюбней иметь то за что платишь

в выжженной солнцем земле зима спит снежной головой на запад кровати/ Мадонна. Мария-Храмовница. Джейн Расселл[43]. Ангелина-Блядь. все эти женщины, их слезы могли б налить океаны/ в опустошенной коробке от холодильника, мальчуганы в пепельную среду готовятся к войне и к гению… тогда как затурканная архаичная цыганка – зевая – заливается в отрыжке и засекая котов и противостоя таракану размерами с крысу она едва выглядит и глядит свысока на свою чувственную арену

странный человек кого мы зовем Просто То просыпается и видит «что» накарябано у него в саду. он умывается болтуньей, засовывает очки в трусы и натягивает штаны. к нему в дверь стучит переписчик и его распоряжения на день приколочены к почтовому ящику и гласят что маршрут по торчковому понедельнику стал-быть таков: две пинты безалкогольной свободы. книга зулусских поговорок, гражданин кейн[47] в переводе на грязный французский. оранжевая телестудия. три библии каждая с автографом вахлацкого певуна который умеет петь соленого пса[48] быстрее всех. задняя страница ежедневного рабочего[49] за 1941 год. соленый пес. всякая дочь всякого окружного судьи. столовая ложка кокса с сахаром, нагретая до 300 градусов. левое ухо джека лондона. семь частей смертельного паспорта. кукуруза в початке. пять деревянных подушек. один бойскаут похожий на чарли чана[50] и по-ворованному-канату-ходца/ «что» у меня в саду, говорит он по телефону своему другу, кочегару уолли[51]/ уолли отвечает «я не знаю. не разберешь. меня там нет». человек говорит «то есть как не знаешь! что написано у меня в саду» уолли говорит «что?» человек говорит «вот именно»… уолли отвечает, что уже съезжает с пожарного шеста и спрашивает человека, видит ли тот какую-нибудь связь между дорис дей[52] и тарзаном? человек отвечает «нет, но у меня есть кое-какие книжки джеймза болдуина[53] и хемингуэя» «этого недостаточно» говорит уолли, который снова спрашивает «возьмем-ка креветку и американский флаг? ты видишь какую-нибудь связь между ними?» человек говорит «нет, но я вижу кино бергмана и мне очень нравится стравинский» уолли пробует заново и говорит «можешь ты мне выразить в миллионе слов, что общего у билля о правах с перышком?» человек на минуту задумывается и говорит «нет, это мне не под силу, но я великий поклонник хенри миллера» уолли швыряет трубку и человек, Просто То, он снова ложится в постель и берется читать «Смысл Апельсина» на немецком… но под вечер ему наскучивает. он откладывает книгу и идет бриться, смотрясь в портрет томаса эдисона/ за мискою молока он решил выйти в свет и повеселиться и он открывает дверь и там самолично стоит не кто иной как переписчик «я всего лишь приятель того кто здесь живет» говорит он и опять заходит в дом и выходит через черный ход и вниз по улице и в бар с головой лося… бармен дает ему двойной бренди, дает ему промеж ног и заталкивает в телефонную будку – очевидно весь грех человека лишь в том что он видит как ничто похоже ни на́ что – носовым платком он стирает кровь с промеж ног и решает ждать звонка/ «что» по-прежнему написано у него в саду. клиники объединены. солнце по-прежнему желтое. кое-кто бы сказал что это курица… уолли съезжает с шеста, переписчик является звякнуть по телефону а в телефонных будках нет черного хода/ едет торчковый понедельник, вдоль по улице с односторонним движением и превращается в пятницу, 13-е… Ах глухомань! темень! и Просто То

зеленая мэгги из балагана с похабщиной и ее труппа из семи польт сияя и сражаясь с доярками и высокая ноющая дверь амбара трах – о небо! и праведный 38–20 хрупко сложенный с ядром на цепи и держа на поводке законникова голубка пока рок-н-ролльный лидер-гитарист приходует фиалки своей матери и его штука посреди верстака судебного пристава и зеленая мэгги толкая тебя в глаза водителя пришпоренной тачки и он шепелявит и у него нет денег заплатить за речи свои и мэгги не зелена и не смешна и жизнь становится невыносимой, но оратор не репортер и валандается по пресс-центру и раскошеливается дневной бригаде и венецианским купцам и чего он переживал из-за чужих раскладов? это лишь приводит к пыткам/ да это ж невероятно! мир обезумел от правосудия