до роллиногов. Но они стали настоящим беспорядком – эксцентричные крики в середине песни, глупая самоуверенность. Мне все это очень нравилось.
Чуть позже я познакомился с творчеством группы The Doors, любимицей стала песня «People Are Strange» из альбома «Strange Days».
Я слушал эти альбомы и восхищался смелостью, безумством, бунтарством исполнителей, которые порицались в моем обществе и стране. Время бунтарей без причины, жаждавших заявить о себе громко – на этот период выпали мои молодость и мечты.
Редко какой школьник мог похвастаться такой, хоть и скромной, но коллекцией зарубежных альбомов. Увлечение рок-н-роллом позволило мне считать себя исключительным. До поступления в вуз я понятия не имел, что есть и советский ответ на это мировое безумство. Эту пелену неизвестности с меня снял Митя. Постепенно раз или два раза в месяц посещая московские рок-клубы я признавал, что советский рок ничем не уступает западу. Даже больше, советскому рок-н-рольщику бунт подходил больше, чем западному.
Моему отцу, сотруднику КГБ, меньше всего хотелось, чтобы я влился в круг этих бунтарей и бессмысленных мечтателей. В новый бомонд. Фестивали меня мало чем привлекали, я любил слушать подпольные концерты главных групп андеграундной рок-сцены, которые собирали сотни слушателей.
Это время было для меня особенным. Уверен, каждый так думал о сезоне своей юности. Будь я пастухом или самым богатым парнем, одинаково любил бы свои 18 лет, независимо от обстоятельств, в которых они пролетали. Несправедливость жизни человек чувствует позднее, когда теряет связь со своими мечтами. А до этого момента мне нравилось слушать строчки Гребенщикова: «И если бы мне пришлось выбирать, я снова бы стал собой». Нравилось думать, что я проживаю свой уникальный путь, каким бы ничтожным он ни был.
Может, моя жизнь и была важной для кого-то: родителей, общества и даже для моего собственного будущего. Благодаря моему новому увлечению сам я эту важность уже не осознавал. Такое отношение помогло мне понять, кто я на самом деле – никто.
Моим проводником в этом новом мире стал Митя. Он был самым настоящим меломаном. Всегда находил интересные пластинки. Благодаря ему я пополнил свою коллекцию десятками новых и старых альбомов западной и советской раскачки.
Наша с ним дружба впоследствии росла стремительно. Тогда было так: если у вас одинаковые музыкальные вкусы, значит, вы уже друзья. Начали болтаться вместе и болтались всю зиму, потом всю весну.
Всей компанией уезжали в Ленинград, чтобы послушать песни группы «Ракурс», которая набирала популярность в двух столицах. Время было переломное, и неудивительно, что все мы слишком быстро повзрослели, но в неугодную для старшего поколения сторону.
Длинные лохматые волосы, кожаные куртки, да и в целом своеобразный стиль одежды. Мы обожали ту новизну, что приносили в мир. Увлечение роком утаить от родителей было сложно, я пропадал ночами со своей новой компанией. Ее мой отец считал маргинальной. По его словам, там, где отказники общества, там же наркотики, разврат и самодурство. Он запретил всякий контакт с этими ребятами, но мне уже было все равно – отца я уже не боялся. Вот она – моя долгожданная свобода.
Я сам не заметил, когда оторвался от отца, когда перестал считать его мнение важным. Процесс взросления он такой. Удивительный. С возрастом открываешь для себя по-новому то, чего годы боялся, а то, что считал и вовсе невозможным появляется в твоей жизни, когда ты морально уже готов к этому. Моя долгожданная победа – процесс моей внутренней переработки и перестройки. Даже тот лютый страх, как оказалось, сработал в мою пользу.
Моя одержимость новыми друзьями и музыкой, за которыми последовал долгожданный отпор родителям, выветрили из моего сознания Маленького императора. Я не ждал встреч с ним, свои сны в этот отвязный период, я одолжил красавицам, безудержному веселью и алкоголю.
Новая страсть и новые знакомства снизили мою успеваемость в вузе, о чем очень скоро донесли отцу. Каждый вечер для меня был таким же, как предыдущий. Отец громко и истошно кричал на меня. В его повторяющихся истериках я подглядел потерянность, он не ожидал, что я выйду из-под управления и не знал, что с этим дальше делать. Однажды даже замахнулся на меня, впервые во взрослой жизни. Я ждал этого удара, казалось, ударь он, мама простит меня за то, что я не сумел защитить ее. А у меня был бы повод сбежать из дома и быть обиженным.
Но, как и всегда, в моменты наивысшего пика наших ссор вмешивалась мама в попытке сгладить конфликт.
– Ладно тебе, молодой еще. Сам поймет, что ошибался и за ум возьмется. Поздно уже, давайте по комнатам, – говорила она каждый раз.
Мама продолжала заступаться за меня перед отцом. Она не всегда это делала, но даже этих редких моментов было достаточно, чтобы я почувствовал себя трусом, недостаточно самостоятельным. Мне было тошно от этого.
Я задумывался, ждет ли она поддержки от меня в моменты ссоры с отцом? Все детство во время их скандалов я отсиживался в кабинете отца. Мне казалось, что глаза матери уставлены на двери, за которыми прячется ее сын трус, в надежде, что я осмелюсь пойти против местного монстра. Но – увы! Страх был сильнее.
Вот и после очередной ссоры с отцом я чувствовал себя дерьмово, тяжесть долга перед матерью, который не отплачу никогда, меня душила, но больнее было от ее слов: «Сам поймет, что ошибался». Мне казалось, что мама – моя тихая поддержка, но даже она была против моей молодости. Для себя в этот вечер я открыл другую сторону матери – она была тем ангелом, что направляла демона.
После пяти лет усердных попыток переубедить меня отец сдался и сказал: «Это все выветрится, и сам ко мне прибежишь». Друзей, которых я обожал и считал центром моей жизни, становилось все меньше и меньше. Те из них, что были выходцами из интеллигенции, не без помощи родителей получили свое хлебные места и постепенно заземлялись, а тех, кто был попроще из столицы разогнали, по своим регионам, люди в погонах, ну или они сами себя сами загубили.
Я же, естественно, попал в первую категорию. Упирался я долго, отказывался верить в собственное признание, что все-таки отец оказался прав. Моих друзей уже не было рядом, они, как и мое увлечением, оказались временным явлением.
На последних курсах мединститута я окунулся в учебу с головой. После окончания довольный моим исправлением отец трудоустроил меня в престижную московскую больницу. Казалось, будто я переболел свободой и постепенно становлюсь таким же, как
