Она поцеловала меня, и я забралась в вагон, бросила прощальный взгляд на этот закоптелый, засыпанный коровьими лепешками город. И увидела, что у депо остановился экипаж.
Когда поезд тронулся, я поняла, что это миссис Эмброз, а семенящая рядом девочка – Датчи.
Я закричала.
Поезд набирал скорость. Две фигурки подняли руки в перчатках и принялись махать. Мне показалось, что сестра улыбается.
– Датчи!
Я ринулась по проходу к двери, собираясь выпрыгнуть. Миссис Дикс оказалась проворнее и успела ухватить меня.
– Стой! Они пришли просто попрощаться, помахать вслед. Они тебе напишут, вот увидишь.
Вжавшись в сиденье, я безучастно смотрела в окно. Земля летела навстречу волнами, словно разворачиваемый ковер.
Глава шестая
Дикое необузданное сердце
Минут через десять после отъезда из Рокфорда Чарли плюхнулся на сиденье рядом и шутливо пихнул меня:
– Пи-и-и. Снова городская мышь.
– Ничего я не мышь.
– Посмотрим, посмотрим. А чего глаза красные, маленькая миссис?
Я не ответила.
– Выше нос, недотрога. Что это ты? Мы возвращаемся за славой. Мы вырвались из этой Богом проклятой дыры. Неужели ты не рада, что видишь ее в последний раз?
– Я еще вернусь.
– Тебя пленили дешевые прелести прерий, да?
Показав в улыбке зубы, он вскочил, направился куда-то по проходу, щелкая жвачкой.
– Мистер, сядьте немедля, – приказал мистер Дикс.
– Благодарю, я уж лучше так.
Чарли не сиделось всю нашу поездку. Он слонялся по проходу, переходил из вагона в вагон, насвистывал и напевал, жевал жвачку из еловой смолы. Как мистер Дикс ни призывал его сесть, Чарли в ответ прислонялся к двери, доставал из кармана веревку и принимался вязать морские узлы, булини и хичи. И петли. Прошел день, настал следующий, мы уже катили по Огайо, когда он снова подсел ко мне. Возник Чарли откуда-то из глубины вагона, я и не заметила, как он оказался рядом со мной, задыхающийся, растрепанный, лицо красное, глаза слезятся.
– Ты где был?
– На крыше.
– Врешь.
– Целых полчаса просидел. Это как летать!
– Врешь. Иначе тебе задали бы перцу.
– Диксам нас…ть на то, чем я занят. Если я свалюсь и умру, они только обрадуются.
Я постаралась не рассмеяться. Не получилось.
– Ну? Хочешь? – Чарли искоса взглянул на меня, нахмурил брови и указал пальцем на потолок: – Слабо?
– Хочу!
– Куда уж тебе. Расхнычешься. Ты ведь из трусих.
Вместо того чтобы задуматься над его словами, я выпятила подбородок – совсем как он сам. Мне, мол, нипочем никакие крыши, я храбрая и бесшабашная.
– Ладно, оденься как следует, – прошептал Чарли и громко закудахтал. Затем скользнул в конец вагона и поманил меня.
Я не двинулась с места. Он оставил дверь приоткрытой. Волна грохота и холода ворвалась в вагон, но пассажиры не обратили внимания. Диксы похрапывали. Какого черта, подумала я и двинулась вслед за Чарли. Открытая площадка между вагонами была узкая. Грохочущие колеса внушали ужас, казалось, все мое существо трясется. Увидев меня, Чарли ухмыльнулся, указал на лестницу, ведущую на крышу, ухватился за ступеньку и полез вверх.
– Давай. Это нетрудно.
На вершине лестницы он забросил одну ногу на крышу и подтянул все тело. Посмотрел вниз и поманил меня. Я ухватилась за нижнюю перекладину, поставила на лестницу ногу, уцепилась за следующую ступеньку. Холод металла проникал сквозь вязаные перчатки. Под нами проносились земля, почерневший снег и гравий, из-под колес летели искры. Во рту у меня пересохло. Никому и дела не будет, если я свалюсь. Я добралась до верхней ступеньки, голова вынырнула над крышей. Ветер хватал за лицо, сминал кожу.
Чарли, лежа на животе, тянул руки ко мне:
– Ну же, девчонка. Хватайся.
– Пошел на хрен.
– Ух ты. Я думал, ты девчонка, а ты шпана.
– От…ись! – Его похвала была точно ласковое прикосновение.
– Перекинь ногу.
Я была уже наверху, рядом с ним на крыше. Поезд мчался вперед, страх с морозом леденили душу. А вдруг я останусь здесь навсегда, примерзну к металлу, глаза вытекут от холода? Чарли оскалился и обозвал меня «мышка-трусишка». Все равно я на ноги не поднимусь. Держаться не за что, зацепиться ногами не за что. Мы ползали на четвереньках. Дыхание куда-то подевалось, его похитили ветер и небо. Волосы у Чарли стояли дыбом. На миг мне почудилось, что сейчас он меня спихнет. Но он всего-навсего засмеялся. Одной стороной рта.
– Здорово, правда? – И завопил от восторга.
Просторы вокруг покрывал снег, белый, сверкающий.
Блеск его слепил.
– Ну? Остолбенела никак?
Это точно. Восторг парализовал меня. И жуть. Поля безлюдны. Ни одного здания. Ни дымка. Ни намека на убранный урожай. Только белый снег, черная лента дорог и спереди и сзади да серебристая нить рельсов.
– Ведь чудо же? – Чарли вдруг помрачнел. – А свежий воздух? Не хуже прерии с мармеладом.
– Пирога и пони. – Голос у меня сел, как и у Чарли.
– Да любой еды. Свежего молока с кукурузной лепешкой.
От пейзажа, белого и плоского, было глаз не отвести. Поезд снизил скорость. Медленнее, еще медленнее. Что-то случилось. Тут на уровне крыши показалась красная физиономия, жидкие волосы развевались. Это был мистер Дикс собственной персоной, до того багровый, будто его вот-вот хватит удар.
– Какого черта вы двое здесь делаете? – проревел он. Чарли сорок раз подмигнул и ответил:
– Решили прикорнуть.
– Сию минуту слезайте!
И уже внизу:
– Какую еще чертову пакость вы удумаете? Мы боялись, что вы погибли! Язычники!
Мистер Дикс вытащил Чарли в тамбур для «разговора по душам», а миссис Дикс силком отвела меня к моему месту. Красная, прохваченная ветром, я села, потупившись.
– Мисс Малдун, – похоронно вздохнула миссис Дикс, – как вы не поймете, что все жизненные обстоятельства будут против такой эгоистки, как вы. К тому же вы попали под пагубное влияние этого испорченного мальчишки. Подумать только, полезть с ним на крышу поезда!
– Прошу прощения, миссис, – пробормотала я, рисуя узоры на запотевшем стекле.
Она принялась обмахиваться веером.
– Наша цель – привить вам навыки дисциплины и принципы религии, чтобы вы усвоили их сердцем. Вашим диким, необузданным сердцем. Будете вы менять свой подход к жизни? Или не будете?
– Если это вообще возможно, буду.
– Ладно. В противном случае выход у вас единственный: улица. Должна предупредить, ни на один класс во всех наших городах не наваливается столько несчастий сразу, как на уличных женщин. Мы постоянно сталкиваемся с ними, пытаемся взять под свою опеку. Опрятность и добродетель для них пустые слова. Дисциплины они не признают. Стоит паре шиллингов звякнуть у них кармане, как они сразу тратят их на какую-нибудь глупую побрякушку Побрякушку. Мне бы такую, чем бы она на самом деле ни оказалась. Звучит приятно. Это лакомство или драгоценность?
– Некоторые воруют, иные пьют. А кое-кто превращается в… в… магдалин, которые зарабатывают на… на… похоти. Скажу вам откровенно, мисс Малдун. Половина сирот, которых мы с такими усилиями пытаемся спасти, обязаны своим рождением греху и разорению. Вы такой судьбы хотите? Плодить сирот?
– Я сделаю все, чтобы не пополнить поголовье сирот, – сказала я, не понимая, что следует из моего обещания, и вместе с тем искренне веря в свои слова.
– Вы должны остерегаться… хм… химических влияний обаятельных приютских вроде этого Чарли. Что у вас есть, чтобы не поддаваться искушению со стороны испорченных мальчишек?
– Я могу записать псалом Давида.
– Да что вы! – Голос ее потеплел. – Наизусть знаете? Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня?[21] – Миссис Дикс сделала паузу, ожидая, что я подхвачу.
– Но я же червь, а не человек, – забубнила я, – поношение у людей и презрение в народе. Все, видящие меня, ругаются надо мною[22].
Лицо ее скривилось от жалости.
– О, милая. Бедняжка. Ты не червь.
Я вдруг ощутила облегчение.
– Бог не оставил тебя! – воскликнула миссис Дикс, обнимая меня. – И я тебя не оставлю. Но ты не должна поддаваться влиянию недостойных навроде Чарлза, чей отец – грех, а мать – улица. Ничего хорошего из этого не выйдет.
Я послала ей улыбку и принялась возить пальцами по обивке сиденья.
– Через два дня мы прибудем в Нью-Йорк… и мы нашли для тебя крышу над головой, чудесное место! Адвокат с женой ищут горничную.
– Я хочу найти маму.
Миссис Дикс печально вздохнула:
– У нас нет о ней никаких известий. Благотворительную больницу она покинула. Как многие бедняки, ваша мать упряма и не в состоянии понять, что для нее лучше. Последнее, что мы о ней слышали, она уехала с каким-то знакомым.
