плыть прямо на него. Затем он подбрасывает корабль вверх, если может, и губит всё, что на нём есть, если люди не могут оплыть его или он не пронесётся мимо них. Но слышать, как пилят железо о железо, для него невыносимо, от этого он впадает в ярость или убивает себя. Если тонкий кусок железа, например, большую пилу, пилить у борта грубым напильником, а он услышит это, то звук покажется ему противным, и он уплывёт прочь или порешит себя, если поблизости есть мели. Однако он жирен, и усы у него короткие, под стать пасти. Он достигает в длину шестидесяти локтей.
* * *
Да, песочник, вышагивающий по приливной полосе, твои следы на песке – твои письмена, так ты пишешь свои бренные рассказы и описания того, что видел в путешествиях, которые совершал на своих коротких крылышках… Я выучился выводить буквы и навинчивать виньетки у дедушки в скриптории… Там мне поручали переписывать и составлять книги… Сначала они были невелики и не требовали многих часов работы, ни по содержанию, ни по размеру… Отдельные римы [17] и циклы стихов для развлечения в пути, полезные практические руководства по приготовлению изысканных кушаний, молитвенники, рабочие книжки, в которых сохранялись росписи из заёмных книжек, но после переделки не использовались по той причине, что в них не оставалось места, или они вышли из моды и противоречили новым церковным уложениям… Также я перерисовывал изображения тела из врачебных книг, показывающие человека как он есть: каков он сложением, где плоть сидит на кости тонким слоем, а где толстым, согласно тому, как рука Творца придала нашей плоти форму, как любой глине… А поскольку бабы на кухне больше не желали позволять мне щупать их тело, я постепенно свёл в одну книгу всё, что нашёл о врачевании основных недугов, которые мучили их… В азбучном порядке шли различные хвори, болезни крови, приступы жара и холода, опухоль внутри поясницы и вверху живота… Между ними я записывал старинные молитвы к деве Марии и те обращения к святым, которым лучше всего удавалось взбодрить исландское тело, а также заклинания и тому подобные белые чары – призывы о помощи в борьбе с происками бесов и зловредных духов… Большая часть книги была скопирована с лечебника доброго человека – епископа Йоуна Халльдоурссона, и пациенты считали за честь услышать, как наставления его высокопреосвященства звучат вкупе с бурлением воды, тягой в дымоходе, потрескиванием огня, скрипом земляного пола, – и они говорили мне, что он как будто сам приходил к ним на закопчённую кухню, чтоб окружить их заботой… В общем, я продолжал врачевать женщин и собирать вороновы головы… Зато моей врачебной книге было суждено ввергнуть меня в то неизмеримое бедствие, которое состоит в том, что мне теперь заказан путь назад к людям, а придётся сидеть здесь и болтать с птицей… Они сожгли одного – и после этого возжелали жечь ещё… Меня они называли главой школы чернокнижия, когда я помог некоторым юношам переписать её и научиться произносить имена святых женщин, упоминающихся в заклинаниях… Сожгли бы меня эти лицемерные шакалы, если бы бабёнки, коих я пользовал с помощью покойного епископа, проболтались бы… Нет, они так не поступали – из благодарности за заботу… Но хоть волосы на моём теле и не были опалены пламенем их костра, я ощущал жар ненависти, которую они испытывают ко мне, злобную натуру, сподвигающую одного человека истреблять другого в пламени, словно он – запретная книжица… Ибо какая разница? В каждой книге – человеческий дух… Это знали те закопчённые хранительницы кухонных очагов, когда им чудился голос епископа в словах, описывающих болезнь, и они падали на колени, но вскакивали с громким «фи!», когда слышали, что текст составил я… Это было в шутку… И всё-таки… Я не позволю себе ставить меня на одну доску с епископом Йоуном, – точно так же, как тебе не придёт в голову называть трепетание твоих куцых крылышек взмахом орлиных крыл… Смотреть, как горит книга… У меня в глазах резь… В тлеющих языках пламени мне слышится дыхание того, кто сочинил текст, и дыхание того, кто вывел слова, за буквой букву, и дыхание читающего… Я слышу, как эта троица дышит, словно единое существо: одновременно вдох, одновременно выдох, пока огонь не выпьет всё дыхание из лёгких, и тогда погибнет совместное бытие тех, кто взрастил эту книгу подобно плодородной земле, поднимающей стебли разных цветов… И много таких содружеств духа сгорело на горе Хельгафетль, когда старинную библиотеку тамошнего монастыря предали огню вместе с немногочисленными святынями и статуями, которые ещё не успели изничтожить… Ах, я там был… Я был мал по сравнению гигантскими кострами, пылавшими как три жерла огнедышащих гор, ибо при таком дьявольском деянии жар силён… И кто же был царём всесожжения у первого костра, мастером сжигания у второго и поджигателем у третьего? Не кто иной, как тот, кто должен был более всего печься о духовном воспитании агнцев божиих в той местности – преподобный Сигюрд Пьетюрссон, молодой человек, недавно вступивший там в должность пастора… Светел и пригож ликом, худощав, проворен в движениях, ласков с женой и чадом, что она носила под сердцем… Они прожили в том месте всего четыре месяца, как он впал в бешенство… Это было за семнадцать дней до того, как он устроил сожжение… В тот день преподобный Сигюрд проснулся раньше всех – и уже был неистов… Он вбежал в одной ночной сорочке в книгохранилище, заперся там и принялся швырять книги как попало на пол… Когда домочадцы обнаружили его, они увидели через окно, как он сорвал с себя сорочку, упал на спину и стал кататься по книгам, как приблудная собака, укушенная блохой, по двору… Он с воем хватал какие попало тома, прикладывал к своей нагой плоти и тёрся об них вверх и вниз, греховным образом… Но когда он взялся вырывать из книг страницы и плотно набивать их в отверстия в своём теле, люди решили, что он хочет задохнуться, и выломали двери… Пастора поймали и привязали к его кровати… Причиной его помешательства сочли статуэтку величиной с большой палец руки, вырезанную из китовой кости, представлявшую святую Варвару с башенкой; супруга пастора нашла её в старых вещах монахов и думала пугать ей в будущем своего ребёнка, чтоб он скорее засыпал… Эту вещицу, очевидно, вырезанную новообращённым в Гренландии, молодая пасторша держала у изголовья кровати в комнате супругов и случайно засунула мужу под
