душе. К этому и надо стремиться…
— Но ведь я женщина…
— И женщины достойны быть в Сангхи. У меня есть ученица, постигшая мудрость; на вопрос: «Как женщина с ее слабым умом может достичь совершенства?» — она отвечает: «Если у женщины спокойно на сердце, она способна увидеть правду. Но если кто-то думает, что я женщина и ничего не могу, тогда она ничего не добьется, и пусть ею занимается Мара».
— Значит, и женщина способна достичь Нирваны?
— Да… Освобождение от страданий не зависит от того, мужчина ли стремится к этому, женщина ли… Такое разделение принадлежит миру форм, а истина там, где не существуют форм. И я говорю: приходи в Сангхи, там примут тебя с любовью и пониманием.
Он ушел. Она смотрела ему вслед, и не было в ней ничего, что сказало бы о неближней перемене в ее жизни. Втайне она была разочарована. Она надеялась, что он поможет ей, и она станет другой, и теперь полагала, что этого не случилось, ее по-прежнему мучали сомнения. Но Татхагата видел ее поменявшейся, с надеждой и тихой умиротворенностью на сердце. Так произойдет, пускай и нескоро, вброшенные ей в душу слова надежды, приметно тлеющие, возьмутся светлым пламенем и осветят ее.
Татхагата не однажды говорил ученикам:
— Много чего я познал за долгие годы жизни. Но о чем же я поведал вам? А вот о чем… Существует дуккха [34] — это я объясняю. Существует прекращение дуккхи — это я объясняю. Существует причина появления дуккхи — это я объясняю.
Он смотрел на учеников и видел, как внимательно слушали его, но видел и то, как по-разному воспринимались его слова. К примеру, Сарипутта и Ананда старались все запомнить, но не стремились постигнуть глубинный смысл их и охотно принимали то, что лежало на поверхности, и тут же замыкались в себе, вполне удовлетворившись тем, что открылось им и без траты душевной энергии. А вот Упали мало того, что лежит на поверхности и чем воспользоваться не представляет большого труда, он хотел бы постигнуть и то, что скрывается во мраке, и, случалось, угадывал, но чаще останавливался на ближних подступах к угадыванию, зато Коссана и в особенности Магаллана не жалели себя в стремлении дознаться до истинного смысла слов Просветленного и высшее напряжение душевных сил отмечалось в их лицах.
Ученики воспринимали слова Просветленного по-своему, но в любом случае все они старались лучше понять Учителя, не упустить чего-либо из сказанного им. Татхагата обычно не смотрел на учеников, а наблюдал за ними как бы внутренним душевным зрением и видел многое из того, что не могло открыться обычному смертному. И это было приятно — наблюдать за монахами; невольно вспоминались его же слова: «Извечно так… Сосед следит за соседом и за тем, что творится у того в доме, со вниманием. Он готов уподобить поступки соседа зерну, которое надо отделить от мякины, вот только про свои дела он не любит говорить и скрывает их, словно плут, прячущий игральную кость от напарника…»
Татхагата устало вздохнул, впрочем, усталость не мешала мыслям, а они сделались привычно остры, и он сказал ученикам негромко, но твердо, так что произносимое им еще долго висело в воздухе:
— Истинно говорю вам, о, ученики, тот, кто непостоянен в мыслях, не придет к свету, кто не умеет верить, не познает мудрости. Вот схема: монах увидел, что Учитель свободен от заблуждений, и поверил ему, сделался учеником. Сделавшись учеником, он открыл ухо. Открыв ухо, он услышал Учение и постарался удержать его в памяти. Он начал размышлять над услышанными словами, от них в нем пробуждалась решимость поменять свою жизнь, и он старался приблизиться к истине, в конце концов, это удалось, хотя он и не овладел ею полностью. Но он непременно овладеет, если поверит в Дхамму. Придет время, и сострадание и терпение воплотятся в нем, и он проникнет в глубины истинного знания и сделается архатом.
Однажды Татхагата вместе с учениками шел по берегу широкого Ганга, плавно катящего мутно взблескивающие, иссеченные налетающими ветрами, отчего те как бы истачивались, делались слабо взрыхленными, выталкивающимися из привычной сути, неторопливые волны, как вдруг перед глазами потемнело, Татхагата невольно остановился, облокотившись о плечо Ананды, а потом, осилив слабость, еще какое-то время продолжал двигаться, намеренно не желая что-либо поменять в движении, он и вправду не хотел бы ничего страгивать в привычном состоянии устремленности к близ лежащим лесным угорьям, а сам между тем силился понять, отчего темнота у него перед глазами, она между прочим появлялась всякий раз, когда предполагалось неожиданное открывание чего-либо в земной ли жизни, в небесной ли… Но понять не успел, темнота так же неожиданно, как и появилась, рассеялась, и он увидел древний город Капилавасту и чуть в стороне в яркой зелени темноствольных высоких деревьев царский дворец. Сколько же лет прошло с того дня, когда перед ним возникло видение родного города?.. Наверное, много. Он не привык относиться ко времени как к чему-то, дробящемуся на лета ли, на дни ли, принимал за непрекращающийся поток, равный морскому течению. Да, много лет прошло с того дня, а видение это нет-нет да и вспыхнет перед ним и опять сделается больно. Странно… Его, Татхагаты, просветленность есть следствие обретения умиротворенности и покоя, непосвященный думает, что такое обретение исключает и незначительные душевные колебания, и у Благословенного на душе ровно и недвижимо, и сам он подобен живой, ощущающей все окрест неизменности, точно бы не человек он, а скала… Но так ли? Нет, и у Татхагаты случаются перемены, бывает, вдруг упадет хотя и ненадолго в бездну неведенья, и потребуется приложить немало усилий, чтобы вновь обрести слиянность с сущим. В тот раз он увидел Капилавасту и отчий дворец, высокие деревья, тихие, заросшие травой посеребренные пруды, и многое другое, памятное с детства, да и то, что было отмечено в последнее посещение отчей земли, и не скажешь сразу, что именно: маленькие ли деревца, чуть поднявшиеся на дальней поляне, но уже уверовавшие в свою силу и горделиво шумящие, обрывающуюся ли у пруда, чуть примятую легким наследьем, узкую и уклончивую тропку, по которой хаживал, или что-то в поведении у птиц, словно бы раньше незнакомое, а теперь открывшееся и сказавшее, что и птицы ощущают вселенскую тревогу и подчиняются ей и хотят успокоенности, — так вот, все это, начиная от города до слабой травки, ужатой, оттесненной к взблескивающему урезу прудовой воды, было в огне, горели людские жилища и птичьи гнезда, дворцовые покои
