Конрада, остальное всё было погружено в глубокий сон.
Ему казалось, что он тут почти один на ногах, когда у противоложного угла заметил кого-то, кто вышел, и, заметив Мшщуя, сбежал. Старик хотел догнать его, но, подбежав к шалашам, потерял его с поля зрения, тем быстрее, что ночь была тёмная.
Поэтому он вернулся на своё место у угла дома и, оперевшись на стену, остался на нём. В деревенских хатах за лагерем запели первые петухи. Воздух был сырой, туман начинал стягиваться и оседать на равнине, которую занимал лагерь, вскоре на несколько шагов ничего уже увидеть было невозможно.
Кроме храпа коней и невыразительных сдавленных голосов, которые выходили словно из-под земли, ничего слышно не было. Ветер утих. Кое-где среди влажной и густой атмосферы свет непогашенного костра, как красная мутная звёздочка, слабо блестела, точно глаз какого-нибудь ночного видения, блестела, моргала и гасла.
На небе, которое было чуть светлее земли, торчали только странно выглядящие княжеские хоругви на высоких древках, которые теперь повисли и опали и, как всё вокруг, уснули.
Что-то могильное было в этом глухом молчании и темноте… Даже шум леса не доходил издалека и он стоял спящий и онемелый.
Мшщую, спрятавшемуся за угол, показалось, что он повторно видит отделившегося от другой стены человека. Он дал ему выйти на площадь, выслеживая, что он предпримет, и имея мысль его схватить. Эта тень осторожно вышла на середину площади, посмотрела в ту сторону, где стоял Мшщуй, подошла на несколько шагов, поглядывая на дом Лешека, и, когда уже Валигура надеялся её поймать, та вдруг бросилась назад между стенами двух домов около бани и исчезла.
Уже вторые петухи пели на деревне… Удивительная и чрезвычайная вещь, Валигуре казалось, что услышал карканье воронов, которые спят в это время с другими животными.
Вороны в большом количестве куда-то летели, крикливо зовя друг друга; эти зловещие голоса проняли его дрожью. Он перекрестился, но не покинул места.
В воздухе чувствовалось как бы тяжёлое волнение… казалось, туман колышится.
Уже, должно быть, наступало утро. Петухи пели снова. На небе, над лесом что-то показалось, будто серая лента. В лагере кое-где просыпались люди, глухой шорох доходил до Мшщуя.
День для него был желанным, потому что ночь показалась долгой, как век.
В большой бане в никогда не гаснущий огонь начали заново подкладывать, потому что дым валил над крышей и из главной трубы выступил снизу покрасневший, неся искры, которые посыпались на крышу.
Мшщуй со своего места слышал, как бросали принесённое дерево, сквозь щели и отверстия виднелся свет.
В эту пору обычно люди в лагере уже должны были вставать и идти к лошадям; ничего, однако, не двигалось, ничто не пробудилось, крепким сном спали на бочках, опорожнённых вчера. К великому своему утешению Мшщуй подхватил маленький шум голосов на панском дворе. Лешек обычно вставал очень рано, приходил к нему капеллан, с которым он читал молитвы, шёл потом в баню и парился, чаще всего, когда ещё другие спали. Тогда вставали придворные и в избе готовили утреннюю трапезу.
Валигура вздохнул легче, из открытой внутрь двери он сделал вывод, что князь, верно, пробуждался. Имея чуткое ухо на малейший шорох, со стороны лагеря Плвача он уловил что-то наподобие лязга оружия и шагов людей.
В лагере князя Конрада тоже было движение, и это было не удивительно, потому что заметно наступало утро. Только густой туман не позволял разглядеть его на небе, но здания рисовались отчётливей, темнота медленно редела.
Светало. Дверь дома открыли и Валигура увидел князя Лешека, покрытого епанчёй, идущего в баню. Несколько полусонных человек шли перед ним, несколько за ним, с одеждой и тряпками.
Валигура подумал, что наконец его вахта окончится, и хотел уже покинуть пост, когда вдалеке услышал хорошо ему знакомый топот коней, который чрезвычайно быстро приближался. Он даже мог различить, что, согласно всякому вероятию, отряд или стадо бежало почти галопом. Он не мог допустить ничего другого, чем то, что в результате вчерашних приказов, расставленные в соседних деревнях всадники мчались в лагерь.
В то же время в обозе Плвача произошло какое-то движение – осторожное, но значительное, и тихие голоса начали давать команду. В доме князя Конрада, хоть света не было, открылась ставня. Он заметил высунувшуюся голову, которая, казалось, прислушивается, потом быстро исчезла, а за ней заперли окно. Валигура, охваченный какой-то невольной тревогой, схватился за меч, который был у пояса.
Всё более громкий топот, всё более поспешный слышался уже у границы лагеря, тут же, тут же… Стражи молчали, значит, это, должно быть, стадо.
Мшщуй выбежал уже из-за угла, когда среди этого шума он отчётливо различил лязг мечей.
Не было свободной минуты, то, чего он боялся, свершалось, лагерь спал, готовилось какое-то нападение. Думая уже только о безоружном пане, Мшщуй не видел уже другого спасения, кроме как устроить ему побег. Чуть позже было бы поздно, поэтому он забежал за дом и, схватив собственного коня, который стоял готовым, стремглав помчался на нём к бане, восклицая, что было сил, а скорее крича уже только для того, что разбудить людей.
Прежде чем Валигура на коне вернулся назад, мчащиеся преследователи были уже в двадцати шагах от площади.
Испуганный криком Лешек, как был нагой, показался в дверях бани. Мшщуй ему коня подавал.
– Уходи, пане! – воскликнул он.
Князь едва имел время вскочить на коня, когда дорожкой, ведущей между домами, около двора Одонича, примчались вооружённые люди во главе со Святополком. Тот с поднятым мечом в руке летел прямо на дом Лешека, предшествуя целой толпе, когда увидел нагого князя, выскальзывающего от него и галопом мчащегося дорогой, которая вела к Мартинову.
Часть Святополковой дружины с людьми Плвача напала на главный дом, другие на дома, занимаемые князем Генрихом и Тонконогим. Ошалелый Святополк сам гнался за Лешеком.
На пустой тогда дороге, ведущей к Мартинову, начал он преследование, ставкой которого была жизнь.
Храбрый, но тяжёлый конь Лешека бежал, насколько хватало ему сил, панукаемый сидящим на нём князем; лошадь Святополка, хотя поднимала тяжесть побольше, потому что тот был в доспехах, была младше, более энергичной и недавно взятой, поэтому с каждой минутой приближался всё больше.
Ногой, покрытый потом, озябший Лешек молился уже, чувствуя, что приближается его последняя минута. Он ударял коня руками, бил ногами, лёг на него весь – летел. Но тут же за собой услышал конские копыта, дыхание запыхавшегося животного, звон оружия неприятеля. Святополк был в ярости, боясь, как бы
