В эту минуту в комнату впорхнула «душечка» князя.
— Ах, мой купидончик, вот где прячешься! Почему к себе не зовешь? Мне скучно.
— Сгинь, — мрачно сказал Потемкин.
— И ты еще кричишь! — обиделась девица. — Разве для того я дни и ночи летела из Петербурга? Подвинься, мой милый.
— Попов, налей ей стакан и пусть проваливает к черту. И чтобы сегодня же в лагере духу ее не было.
Попов взял девицу за руку и поволок в соседнюю комнату.
— Нельзя, дуреха, нельзя, — уговаривал он, когда они оказались за дверями боковушки и ей вздумалось плакать. — Приказано, нельзя, значит, нельзя. И вот что, милая, собирай-ка свои манатки, а я тем временем коляску закажу.
— Никуда я не поеду.
— Поедешь, коль приказано.
— Не поеду, и все.
— А ежели силу применим? До тебя была тут одна, с норовом, так его светлость приказали раздеть донага, привязать к телеге и в таком виде вывезти за лагерь.
Девица снова захныкала, но больше не упрямилась.
— Ты у меня умница, — погладил ее Попов. — Уезжай. Светлейшему сейчас не до тебя. Не до тебя, милая. Светлейший должен отдохнуть.
Выпроводив девицу, ставшую более ненужной князю, Попов направился в штаб. Когда князь впадал в хандру, он обычно брал на себя смелость давать от его имени указания по управлению войсками. Генералы, зная о его близости к светлейшему, принимали эти указания к исполнению, если даже они и лишены были здравого смысла.
Придя в штаб, он застал там генералов, которые еще до полудня намеревались попасть на прием к светлейшему.
— Господа, — обратился он к военачальникам, — его светлость просит вас вернуться в свои войска.
— Но у нас есть вопросы, решение которых требует участия самого князя.
— Если вопросы неотложные, я могу доложить о них фельдмаршалу.
Генералы наперебой заговорили о том, что в последнее время среди солдат усилились болезни и на армейском погосте уже не хватает места для могил. Они опасались, что, пока продолжается осада, армия может лишиться половины своего состава.
— Что вы предлагаете? — выслушав их, спросил Попов.
— Взять крепость штурмом.
— Сие не можно. Его светлость считает, что турки сдадутся и так. Ждать надо.
Проводив генералов, Попов прошел в дежурную комнату и, найдя здесь несколько штаб-офицеров, предложил им позабавиться картишками. Игра затянулась до захода солнца. Она могла продолжиться и дальше, если бы не прибежал за адъютантом денщик Потемкина. Князь требовал адъютанта к себе.
— А как он, ничего? — стараясь проникнуть в причину вызова, спросил Попов.
— Лежит. Только два раза по нужде вставал.
— И все?
— Еще писал что-то. Долго писал.
При появлении адъютанта князь поднялся с оттоманки, нащупал босыми ногами тапки, затем показал на письмо, лежавшее на столике.
— Отправишь Румянцеву.
Попов взял еще не запечатанное письмо и направился с ним в канцелярию. В дороге не удержался, развернул письмо и быстро прочитал его. Князь выражал Румянцеву сожаление о случившемся. Он уверял фельдмаршала в своих неизменных дружеских к нему чувствах, называл себя его учеником и высказывал готовность всегда следовать его советам… «Ах, князь!.. — осуждающе подумал Попов о своем хозяине. — Стоило ли унижаться перед этим гордецом?»
Отправив письмо и прихватив с собой бутылку бургундского, Попов вернулся к Потемкину.
— А я и карты с собой взял, — сообщил он. — Не угодно ли сыграть партийку?
За первой «партийкой» последовала другая, потом третья, четвертая… Они проиграли до поздней ночи. Потом Попов проводил князя до его опочивальни и пошел к себе, довольный, что помог князю немного оправиться от наплыва душевного уныния.
Недели две спустя в лагерь пришла радостная весть: войскам Украинской армии и союзного австрийского корпуса сдался Хотин. Потемкин взбодрился:
— Пошлите сераскиру новый ультиматум, пусть и он сдается, пока еще не умерли все его солдаты.
Ультиматум послали в тот же день, но и в этот раз турки отказались сдаваться.
К главнокомандующему явились генералы Репнин и Меллер с требованием не откладывать более штурма.
— Но крепость падет и без этого, — возразил Потемкин. — Перебежчики уверяют, что она продержится не более недели.
— Сдается мне, — сказал Репнин. — Гуссейн-паша нарочно посылает нам этих перебежчиков, чтобы лживыми сообщениями сбить нас с толку, оттянуть время до зимних холодов. Армия тает от болезней, — продолжал Репнин убежденно, — хлеб на исходе, близится зима. Либо штурм, либо сниматься на зимние квартиры — другого выхода нет.
Потемкин помедлил немного и наконец решился:
— Ладно, пишите диспозицию.
4
В то время как на юге две русские армии влезали в кровавую брань с турками, Екатерина II занималась «северной» войной. Занималась с присущим ей темпераментом. Она пылала желанием как следует проучить Густава III, этого своенравного шведского короля, дерзнувшего поднять руку на ее империю.
На севере, если не считать гвардии, было всего 14 тысяч регулярных войск. И хотя шведов было в три раза больше, она была уверена, что этих 14 тысяч вполне достаточно, чтобы разогнать всю королевскую армию. Ей не терпелось поскорее осрамить Густава перед Европой, и она, имея за плечами 59 лет, собралась сама отправиться на поле брани во главе батальона преданнейших ей русских солдат. Когда же приближенным удалось отговорить ее от этой безумной затеи, она села писать комическую оперу, дабы высмеять воинственные потуги завоевателя Густава посредством острого слова. Правда, она еще не знала, как и чем кончить свое произведение, но это представлялось ей не столь уж важным — главное, было найдено название опере: «Кослаф».
Пока Екатерина мучилась над своей оперой, события развивались своим чередом. Вознамерившись высадить десант на южном берегу Финского залива и внезапным ударом овладеть Петербургом, Густав поставил под паруса весь свой флот. Однако счастье не захотело ему служить. У острова Гогланд королевскому флоту преградила путь русская эскадра под командованием адмирала Грейга, того самого Грейга, который в свое время участвовал в сражениях с турками под начальством Алексея Орлова. Грейг еще тогда показал себя смелым командиром.
Сражение между двумя противоборствующими флотами длилось шесть часов. Превосходство оказалось на стороне русских, и шведы вынуждены были отойти и укрыться в Свеаборге.
В Петербурге донесение о победе у Готланда было встречено пушечной пальбой и колокольным звоном. Почувствовав в себе новый прилив воинственности, Екатерина оставила комическую оперу незаконченной и вновь возгорелась желанием личным присутствием в войсках воодушевить славных русских солдат на полный разгром «северного неприятеля». Ей хотелось испытать свой полководческий талант. Она собственноручно написала указ, коим определяла дальнейший ход войны. Сим указом повелевалось вице-адмиралу фон Дризену разбить шведов под Карлскроной, после чего взять курс на соединение с адмиралом Грейгом. В свою очередь Грейг должен был еще раз разбить шведов и уже потом идти навстречу вице-адмиралу фон Дризену с целью соединения эскадр…
Когда Екатерина прочитала проект указа Мамонову, своему фавориту, тот насупился. Мамонов не был знатоком в военном деле, но в нем хватило ума понять авантюрность затеи государыни.
— Не могу уразуметь, — пожал он плечами, — как можно быть уверенным, что оба адмирала непременно одержат верх в предполагаемых сражениях? Насколько мне известно, они еще не выиграли ни одной решительной битвы. Во всяком случае, один из них.
Екатерина вспыхнула:
— Я люблю большие предприятия, а не маленькие. Рассуждая так, их никогда не заставишь сражаться.
Однако, уступая фавориту, она тут же порвала указ, а потом разразилась досадливыми слезами. Фаворит утешал ее как мог. Бедняжка! Будучи государыней, она оставалась женщиной, а женщинам, скорым на слезы, нужна мужская ласка.
После этого случая недели три Екатерина вела себя тихо, спокойно. И вдруг воспылала снова. Ей пришло в голову послать Грейга и фон Дризена со всем флотом в Архипелаг, чтобы там они как следует поколотили турок, как в прошлую войну это сделал граф Алексей Орлов. Что же касается шведов, то ими, как ей казалось, не придется долго заниматься, поскольку они сами себя уничтожат, когда взбунтуется финляндская армия. Финнов будет достаточно, чтобы урезонить ненавистного Густава, уже давно напрашивающегося на осмеяние.
В поведении императрицы обозначились признаки, которых не замечали раньше. Она стала раздражительной, капризной, временами впадала в болезнь, которая не позволяла ей подниматься с постели. Прислуга была в тревоге, но ее личный доктор, знавший свое дело, оставался спокойным.
