Репнин знал о содержании рескрипта. В нем императрица сообщала о решении объединить обе армии, Екатеринославскую и Украинскую, в одну под предводительством князя Потемкина, ему же, Румянцеву, предписывалось прибыть в Петербург для «употребления к служению в другом месте».
Едва фельдмаршал кончил читать, как Репнин протянул второй пакет:
— Ордер главнокомандующего князя Потемкина. Сим повелевается вверенные вам войска передать мне.
Румянцев не стал читать ордера, он сказал, что все необходимое, связанное с передачей армии из одних рук в другие, князь найдет у генерал-квартирмейстера, и вышел из палатки.
6
После того как Румянцев передал армию Репнину, многим казалось, что он сразу помчится в Петербург. Но вопреки ожиданиям, Румянцев в Петербург не поехал. Петербургу он предпочел глухую молдавскую деревушку, где поселился у вдовы, той самой, что однажды поила его водой. Молодая женщина оказалась настолько доброй, что уступила ему и денщику весь дом, сама же с сыном поселилась в сарае.
О последствиях своего поступка Румянцев не думал. Просто ему захотелось плюнуть на все и хоть немножко пожить в тиши. Для заживления раны нужно время. Чем больше рана, тем больше времени. А рану ему нанесли великую. Потемкин знал, как это делать. Коварный человек! После той ссоры он написал покаянное письмо, называл себя его учеником, желал с ним дружбы, а на деле… Подло, очень подло поступил. Подло и мерзко.
Поведение Румянцева в ставке главнокомандующего расценили как вызов. Князь Потемкин направил к нему дежурного адъютанта с поручением убедить его подчиниться высочайшему рескрипту и не мешкая выехать в Петербург. Однако Румянцев не стал с адъютантом даже разговаривать. Встревоженный таким оборотом дела, Репнин, в свою очередь, разместил в деревушке довольно крупный отряд охраны. А ну если туркам удастся выкрасть знаменитого фельдмаршала? Это же скандал на всю Европу.
Хоть и глуха была деревушка, Румянцеву не давали здесь покоя, и вскоре он выехал в Яссы.
В Яссах жизнь потекла покойнее. Ему никто не мешал совершать длительные верховые прогулки, часами просиживать с удочкой на берегу тихой реки. В обществе он почти не показывался. Новости узнавал от адъютанта, посещавшего все офицерские собрания. Адъютант рассказывал о росте недовольства Потемкиным. В войне с турками распоряжениям и действиям князя недоставало уверенности, решительности. Полагаясь на самодеятельность командиров дивизий и, корпусов, он слишком часто предавался увеселениям. После объединения двух армий в одну Потемкин порадовал Петербург только двумя победами — у Фокшан да при реке Рымнике. В обоих случаях победы были одержаны без его участия, благодаря Суворову, действовавшему совместно с австрийским корпусом. Впрочем, этими победами объединенная армия не сумела воспользоваться должным образом. Потемкин побоялся идти за Дунай, ограничился лишь занятием Бендер и Аккермана.
Между тем время шло. Незаметно прошли лето, осень, наступила зима. Приближался Новый год, Румянцев решил, что пора пристать к какому-то берегу, и написал императрице письмо, что по слабости здоровья не может явиться в Петербург и просит дозволения выехать для лечения на воды.
Екатерина ответила быстро. Она не возражала. «Не могу притом скрыть от вас, — писала она, — что по случаю пребывания вашего в Молдавии не только здесь, но и в других местах, особенно у поляков, происходят многие и различные толкования для дел наших не полезные».
Румянцев, однако, на воды не поехал, а остался в Яссах. Ему вообще не хотелось уезжать из этого уютного городка. Между тем сюда перебрался с главной квартирой сам Потемкин, намеревавшийся начать переговоры с представителями Порты о мире. Городок сделался местом шумных сборищ и увеселений. Светлейший устраивал бал за балом, праздник за праздником, на которые получали приглашение даже рядовые офицеры. Не приглашался только Румянцев. Потемкин демонстративно отворачивался от него, всем своим поведением подчеркивая: «Ты здесь лишний, и тебе лучше уехать».
В апреле императрица прислала Румянцеву новый рескрипт. Она выразила недовольство его затянувшимся пребыванием в Молдавии и в категоричной форме потребовала от него либо ехать на воды, либо возвратиться в Россию, дабы своим присутствием в районе военных действий не чинить трудностей главнокомандующему. «Сия моя точная воля», — подчеркнула она.
Румянцев понял, что следует покориться и стал собирать вещи. Вскоре он выехал в Киев, в свое загородное имение Тешани.
1
Царское Село. Приемная императрицы. В приемной только двое — дежурный камергер да статс-секретарь Храповицкий; ожидающий своего часа для входа к ее величеству.
За окном августовское утро. Ветер раскачивает парковые липы, гонит по синему небу белые клубочки, похожие на стадо овец. Лучи солнца пронизывают верхушки деревьев и неспокойными пятнами ложатся на противоположную стену комнаты.
К шуму листвы примешиваются приглушенные человеческие голоса. Это подъехали подводы с провизией. В летнем дворце намечается торжественный обед по случаю заключения мира со Швецией, и государыня лично распорядилась, чтобы из погребов Петербурга доставили все самое лучшее. В числе гостей ожидались иностранные министры.
Два года длилась никчемная война. Враждовавшие стороны не столько дрались, сколько бряцали оружием, пугали друг друга угрозами, источали сардонические усмешки. Шведский король неоднократно пытался атаковать русский флот и всякий раз терпел неудачу. Правда, 28 июня 1790 года шведским кораблям удалось нанести серьезный урон русской гребной флотилии, но Густав не воспользовался успехом. К этому времени у короля сложились другие планы. Из Парижа поступили вести о выступлении черни против своего законного монарха, и Густав решил, что революционная Франция, пожалуй, представляет для Швеции большую опасность, чем Россия. Густав высказался за переговоры, и вскоре представители сторон, собравшись в финской деревушке Вереле, подписали мирный договор, коим восстанавливались прежние отношения между государствами.
В массивных стенных часах, отделанных золотом, щелкнула, зашуршала пружина, и в тот же миг раздался мелодичный звон. Один за другим прозвучали девять ударов. Храповицкий подхватил со стола папку с бумагами и направился в кабинет государыни. Наступило его время.
Когда он открыл дверь, государыня уже сидела за рабочим столом. В капоте и креповом чепце, чуть съехавшем набок. Лицо вроде бы довольное, взгляд веселый. Значит, сегодня — у нее хорошее настроение.
Храповицкий, как всегда, поклонился. Государыня ответила ему легким кивком головы, потом с любезной улыбкой протянула руку:
— Рада вас видеть.
Храповицкий заметил, что среди красивых, хорошо сохранившихся зубов императрицы одного недостает. Странно, как он не обращал на это внимания раньше? Или, быть может, зуб выпал только минувшей ночью? Шестьдесят один год государыне. Возраст такой, что уже и до зубов дошло…
— Садитесь, прошу вас.
На столе государыни высилась стопка книг. Шесть томов. В одной из книг Храповицкий по корешку узнал сочинения французского философа Монтескье.
— Отобрала для чтения на сегодня, — перехватила его любопытный взгляд императрица и тут же с улыбкой добавила, чтобы он не принял ее слова за желание похвастаться: — По крайней мере, скажут, что мне есть что читать.
Желая польстить, секретарь отвечал, что о ее пристрастии к чтению уже давно знает весь свет.
— Это правда?
— Истинная правда, ваше величество.
— Ну, хорошо, — сказала Екатерина, довольная началом разговора. — Приступим к делу. — Что у вас?
Храповицкий положил перед ней письмо Гримма, ее постоянного французского корреспондента, дружба с которым продолжалась уже много лет. В последнее время Гримм, однако, стал ее раздражать своим сочувственным отношением к революционным событиям в Париже. Впрочем, не столько этим, сколько уверенностью, что она, российская императрица, разделяет его взгляды. В этом письме он просил ее величество прислать в подарок свой портрет антимонархисту Жану Марорселю, мэру Парижа.
Необычная просьба Гримма государыню возмутила:
— Я не желаю иметь ничего общего с каким-то Марорселем, которого при первом удобном случае вздернут на фонарном столбе.
Храповицкий понимающе склонил голову. Бедный Гримм! Он все еще верил в приверженность русской императрицы республиканским идеям. Как же он ошибался! Екатерина давно уже не та. Республиканство отброшено прочь. Никакого сочувствия взбунтовавшейся парижской черни с ее стороны не было и не будет. С нее довольно и одного Пугачева.
