class="p1">Она ответила ему, не повышая голоса:
– Эти бедные люди не имеют возможности пустить в ход закон, не могут решать, где и как им жить, должны делать только то, что им приказывают. А Маллоринги могут пустить в ход закон, решать, где и как им жить, и навязывать другим свою волю. Вот почему закон несправедлив. Этот ваш равный для всех закон действует по-разному, в зависимости от того, каким имуществом вы обладаете!
– Н-да! – сказал Стенли. – Это что-то сложно!
– Возьмем простой пример. Если бы я решила жить с Тодом невенчанной, мы могли бы это сделать без особого для нас ущерба. У нас есть кое-какие средства; мы могли бы не обращать внимания на то, что о нас думают люди и как они к нам относятся. Мы могли бы купить (как мы и сделали) кусок земли и домик, из которого нас никто не мог бы выгнать. Так как в обществе мы не нуждаемся, то и жили бы точно так же, как живем сейчас. А вот Трайст, у которого даже в мыслях нет бросить вызов закону, – какова его судьба? Какова судьба тех сотен арендаторов в нашей стране, кто отваживается смотреть на политику, религию или мораль не так, как те, от кого они зависят?
«Ей-богу, она в чем-то права, – подумал Стенли. – Я никогда не подходил к вопросу с этой стороны». Но мысль, что он приехал сюда, чтобы заставить ее образумиться, и глубоко сидевшая в нем английская закваска заставили его сказать вслух:
– Все это прекрасно, но ведь есть собственность! Нельзя же лишить людей их законных прав!
– Вы имеете в виду зло, неотъемлемое от владения собственностью?
– Пусть так, я не буду препираться из-за слов. Меньшее из двух зол. А что вы предлагаете взамен? Не хотите же вы уничтожить собственность: вы же сами признали, что она дает вам независимое положение!
И снова по ее лицу скользнул какой-то отблеск.
– Да, но если у людей не хватает порядочности понять, почему закон охраняет их независимость, им надо доказать, что нельзя поступать с другими так, как ты не хотел бы, чтобы поступили с тобой!
– И вы даже не попробуете прибегнуть к убеждению?
– Их все равно не убедишь.
Стенли взял свою шляпу:
– Ну, знаете, не всех. Я понимаю вашу точку зрения; но дело в том, что насилие никогда не приносило добра, это… это не по-английски.
Она ничего не ответила. И, растерявшись, он добавил с запинкой:
– Жаль, что я не смог повидать Тода и ваших ребят. Передайте им привет. Клара просила вам кланяться. – И, бросив вокруг себя смущенный взгляд, Стенли протянул ей руку.
Его ладони коснулось что-то теплое, сухое, и он ощутил даже легкое пожатие.
Сев в автомобиль, он сказал шоферу:
– Поезжайте домой по другой дороге, Батер, мимо церкви.
У него перед глазами упорно стояла эта кухня с кирпичным полом, черные дубовые балки на потолке, ярко начищенные медные кастрюли, цветы на подоконнике, огромный открытый очаг, а перед ним – фигура женщины в синем платье, упершейся ногой в полено. И трое детишек, появившихся из-под стола в подтверждение того, что все это не дурной сон!.. «Странная история!.. – думал он. – Неприятная история! Но во всяком случае, эта женщина никак не сумасшедшая. И многое из того, что она говорит, в общем, верно. Но до чего бы все мы дошли, если бы на свете было много таких, как она!» Вдруг он заметил на лугу справа группу людей, направляющихся вдоль изгороди к шоссе, – по-видимому, батраков. Что они здесь делают? Он приказал шоферу остановиться. Их было человек пятнадцать-двадцать, а вдали, на лугу, видна была девушка в красной кофточке и с ней еще человека четыре. «Ах ты черт! – подумал он. – Тут, наверно, дело не обходится без младших Тодов». И, заинтересовавшись тем, что все это могло означать, Стенли стал следить за калиткой, откуда должны были выйти люди. Первым появился крестьянин в плисовых штанах, застегнутых под коленями; его изможденную, но жизнерадостную физиономию украшали длинные каштановые усы. За ним шел низенький, плотный, краснолицый и кривоногий человек в рубашке с закатанными рукавами, рядом с высоким брюнетом в сдвинутой на затылок шапке, который, по-видимому, только что отпустил какую-то шутку. Дальше шли два старика – один из них хромал – и три подростка. Потом появился, в промежутке между двумя группами, еще один высокий крестьянин. Он шагал тяжело и хмуро исподлобья смотрел на автомобиль. Глаза у этого человека были какие-то странные: в них сквозила угроза и грусть, – и у Стенли на душе сразу стало тревожно. Следующим вышел низенький широкоплечий человек с нагловатым, общительным и развязным видом. Он тоже поглядел на Стенли и отпустил какое-то замечание; двое его спутников с худыми физиономиями дурашливо осклабились. Сзади них шел, сильно хромая, тощий старик с желтым лицом и обвислыми седыми усами, а рядом – сгорбленный кривобокий парень с лицом, заросшим рыжей щетиной. Он показался Стенли слабоумным. А дальше шагали еще два подростка лет по семнадцати, обстругивая на ходу палочки, и бодрый, коротко остриженный молодец со впалыми щеками; шествие замыкал низенький человек с непокрытой круглой головой, поросшей тонкими светлыми волосами; он шел один пританцовывающей походкой, словно гнал впереди себя скотину.
Стенли заметил, что все, кроме высокого крестьянина с угрожающим грустным взглядом, желтолицего хромого старика и низенького человечка, который шел последним, поглощенный воображаемым стадом, украдкой разглядывали машину. Он подумал: «Английский крестьянин! Вот бедняга! Кто он такой? Что он такое? Кто о нем пожалеет, если он и вправду вымрет? Какой толк от всего этого шума, который вокруг него поднимают? Песенка его спета. Слава богу, мне в Бекете с ним не приходится иметь дело! «Назад на землю!» «Независимый земледелец!» Куда там! Но Кларе я этого говорить не стану, – зачем портить ей удовольствие?» И он пробурчал шоферу:
– Поезжайте, Батер!
Итак, в майский вечер он спешил домой обедать по этой мирной земле, сплошь покрытой лугами, мимо горделивых деревьев и полных прелести трав и цветов, а в небе, насыщенном теплом и всеми красками заката, беззаботно распевали птицы.
Однако на рассвете Стенли повернулся на спину и вдруг подумал с непривычной тревогой (а в предутренние часы тревога легко переходит в испуг): «Ах черт! Нет, от этой женщины можно ждать чего угодно! Надо вызвать Феликса!» И чем дольше он лежал на спине, тем сильнее его обуревала тревога. В воздухе теперь словно носится какая-то лихорадка, и женщины ею заболевают, как
