– - Нет, не ему, но той, которой всех больше коснулась обида. Я бы советовал предложить это все на решение самой Нетэты.
Услыхав это, Нетэта вздрогнула и сделала движение, которое заставило занавеску заколебаться, но этого, к счастью ее, никто не заметил, и она осталась по-прежнему на своем месте и на мгновение позабыла слушать, что говорили по ту сторону завешенной двери.
Так поразили ее слова молодого Руфила, во многом согласные с тем, что сама она чувствовала и о чем думала после разговора с Поливией, и ей показалось, что здесь один только юный Руфил говорил лучше всех, так как все дело и вправду касалось ближе всех только самой Нетэты. Казнить или миловать могла бы она, но… если бы теперь ей предложить такое право, то… она бы присоединилась к мнению Руфила и… она не знает, что бы такое она решила.
Во всяком случае… мысли ее находятся с мыслями Помпонии и Грецины, женщин из дома Друза, и ей нет никакого дела, что те научились всему этому от каких-то бродяг; Нетэта не послушала Поливии -- она не простила своего обидчика, но и не подаст голоса за то, чтобы отдать его палачу, чтобы его скорчили и забили в ящик, или чтобы его повесили на крест, или зажарили живого на костре.
Нет, нет!.. Это не снимет позора с Нетэты и ее не утешит… Обида и гнев и даже снедающий стыд целомудренной Нетэты вдруг отступили от нее, и сердце ее сделалось доступно состраданию к врагу, у которого был свой еще больший враг -- его животная натура, омрачавшая в нем все добрые чувства и разум.
Если бы жизнь Деция Мунда была теперь в руке оскорбленной им Нетэты, она бы вывела его своею рукою за двери тюрьмы и сказала бы ему:
– - Иди… туда… далеко… и думай о том, что ты сделал, пока поймешь, как это дурно, и потом… будь другим человеком.
Это казалось Нетэте самым лучшим и справедливым решением, которому бы она была рада, хотя после такого решения ей бы нельзя было оставаться в Риме. Было много позорных, но ее стали бы почитать самою позорною, и от нее отступились бы и отец, и мать, и сам муж -- словом, все те, которые думали, что вместо бога Анубиса к ней снизойдет не всадник, а повелитель полмира.
И ей от этого было не страшно, но дело решалось без участия Нетэты, и когда голова ее освободилась от пробежавших в ней мыслей и внимание устремилось опять ктому, что говорили советники Сатурнина, она услыхала сладкую речь Амфиона, знатока светской жизни.
Он говорил, что Руфил очень молод и что этою молодостью и близкой приязнью с Поливией, вхожей в дом Друза, где принимают нищих бродяг палестинских, в самом деле объясняется вся его ни к чему не пригодная мягкость. Но что и ящик, и лозы, и крест тоже жестоко, и трудно сказать, что бы из них было лучше другого, и однако цезаря, всеконечно, об этом спрашивать нечего. Цезарь недаром себя устранил от этого дела и предоставил всю власть оскорбленному мужу. А вот что пришло теперь в голову ему, знатоку светской жизни. Пусть Сатурнин предложит самому Децию Мунду на выбор все три рода казни: голод в скорченном ящике, сечение до смерти или пылающий костер -- вот пусть это будет иметь интерес для всего народонаселения Рима, и кесаря тоже, наверно, займет, что изберет себе Деций? И что он для себя изберет, то пусть для него и устроит как можно торжественней новоизбранный распорядитель всех казней, брат Поливии, расточительный Фурний, проевший четыре наследства.
Во мнении всех это предложение Амфиона, знатока светской жизни, было всех совершеннее, так как оно давало все, что нужно для наказания зла, для любящей зрелище толпы и для удовлетворения всех презирающего Тиверия.
Нетэта дослушала эту речь до конца, и тихо отступила от занавески, и ушла в свою спальню, и стала в раздумье перед открытым окном, в которое лился воздух тихой ночи и с неба смотрели звезды… И как раз над нею стояло теперь то же созвездье Пса, которое она увидала там… когда на мгновенье прояснилось было ее сознание, чтобы опять снова померкнуть и опять еще раз пробудиться от "бессовестных поцелуев", и опять помраченье, и лепет, и ее просьбы помедлить, и его заклятье не целовать так никого, или он закричит: "Это мой поцелуй!"
Ей показалося страшно… Чего же? Все ведь это разрушено: больше нечему верить. Тот, кто так бессовестно ее целовал, держа ее уши в своих нежных ладонях, был ведь не бог, не Анубис… простой смертный, которого властен казнить Сатурнин -- один, кто имеет право взять в ладони лицо Нетэты и целовать ее губы, и вот он идет к ней…
Сатурнин в самом деле проводил своих гостей, вымыл руки и, одев ночную одежду, входил в спальню… Он сел и начал сообщать Нетэте, чего он будет просить у кесаря, и она слушала все это, что уже знала, и Сатурнин был рад спокойствию, которое в ней видел. Но когда он окончил о Деции Мунде, он сказал, что затем признает ее перед собой чистою и, как ни в чем не повинной, возвращает ей свое расположение.
Но эти слова Сатурнина вместо того, чтобы принести Нетэте радость, поразили ее тревогою, под влиянием которой она начала закрывать свои уши и, метаясь из стороны в сторону, уклонялась от объятий мужа, а напоследок впала в безумие и стала кричать:
– - Нет, я слышу голос, который мне запрещает быть твоею женою.
И при, этом тело ее трепетало и корчилось и на бледных устах показалася пена.
Сатурнин же, как не раз о нем сказано, был суеверен и понял это состояние жены за влияние напущенной на нее порчи, и вышел из спальни, заперев за собой двери, и послал двух рабов за старухой Исменой, которая умела отводить силу очарования. Посланные же рабы отыскали Исмену не скоро и привели ее только на рассвете. Сатурнин осмелел в присутствии Исмены и, открыв двери спальни, вошел туда вместе со старухой, которая брызгала перед собой с ногтя водою. Но приход их сюда был, однако, напрасен, так как они не отыскали Нетэты ни в том углу, где она, скорчившись, билась, избегая супружеских ласк Сатурнина, но и нигде ее не нашли, ни в спальне, ни в других помещениях дома, и это неожиданное исчезновение исполнило тревоги всех ее родных и дало новый и обильный материал для толков в Риме, которые немедленно же дошли и до слуха Тиверия.
Поливия, передавая Нетэте о чувствах Деция Мунда, говорила неправду. Осуждённый на казнь всадник действительно показывал себя римлянином и не обнаруживал страха, но он далек был и от того идиллического настроения, в каком представляла его Поливия и тем так взволновала подвижное сердце Нетэты, что та бежала из дома мужа и к одному проступку, в котором можно было не находить ее сознательной вины, прибавляла теперь другой, для которого уже не могло быть извинений.
Деций же Мунд хотел увидеть Нетэту еще раз, прежде чем настанет час его казни, и испытывал нежность от ожидания возможности этого свидания, которое взялась устроить ему Поливия. Но в чувствах его не было той почтительности и тех высоко поставляющих Нетэту размышлений, о которых ей говорила Поливия, а потому в словах Поливии было немало предательства, которое и повело к большим, даже для самой Поливии неожиданным, последствиям.
Когда Поливия высказала Нетэте то, что выше изложено, и привела ее в колебание, в котором та не могла уже устоять против соблазна подойти к Децию Мунду и говорить с ним, -- Поливия обняла стан Нетэты рукою и повлекла ее с каменных ступеней на дорожку сада, в конце которой все в том же задумчивом положении сидел под дубом на дерновой скамье Деций Мунд, издали принятый Нетэтою за Пана.
Нетэта хотя и ощущала большое смущение, но сопротивлялась Поливии слабо и как бы только для вида, а вслед затем и вовсе потеряла власть над своими поступками и подпала воле жестокого рока.
Это случилось оттого, что едва обе женщины успели пройти половину расстояния, отделявшего дом от дерновой скамейки, как Поливия услыхала, будто ее позвал брат, и она, сказав об этом Нетэте, которая зова этого не слыхала, быстро отняла свою руку от ее стана и убежала назад к дому, откуда ей слышался голос брата, а Нетэта осталась на том месте, до которого была доведена, и в потерянности своей не знала, что сделать.
Тогда из этого затруднения ее и вывел Деций Мунд, который как раз в эту минуту заметил Нетэту, покинутую коварной подругой, и, подбежав к ней и схватив ее за руки, стал быстро и нежно говорить из Овидия:
– - Когда раздается призыв приближающейся смерти -- лебедь выплывает на чистую воду и начинает свою последнюю песнь, и скользит, удаляясь в чащу влажного тростника у мелей Менандра [Менандр (342 -- 291 до н. э.) -- комедиограф, утонувший во время купания в гавани о. Пирея.]… И мне звучит труба смерти, и я имею блаженство видеть тебя и говорить с тобою, не смея надеяться на то, чтобы тронуть твое сердце моими слезами, но не избегай меня -- я завтра умираю.
Она не знала, что ему отвечать, а он начал благословлять богов, которые позволяют ему еще раз видеть ее, и благодарил ее за то, что она согласилась простить ему его дерзкое оскорбление, за которое он умереть должен завтра. И, не давая ей опомниться и сказать что-либо в ответ, Деций продолжал говорить, как актер:
