— Продолжай же дальше, Чали, — настаивала Женнихен и отобрала у отца трубку, которую тот пытался разжечь.
Ваше любимое занятие?
— Рыться в книгах.
Ваши любимые поэты?
— Шекспир, Эсхил, Гёте.
Ваш любимый прозаик?
— Дидро.
Ваш любимый герой?
Маркс отложил перо.
— Их много, очень много, — сказал он. — Мне трудно решить, кому отдать предпочтение. Впрочем, двоих я укажу без размышлений.
— Кто это, кто? — раздалось с разных сторон.
— Великий Спартак и Кеплер.
— Кеплер? — переспросила Женнихен, несколько озадаченная.
— На основе учения Коперника именно он сделал величайшее открытие, доказав движение планет, — пояснил ей Маркс.
— Ваша любимая героиня? — допытывалась Лаура.
— Гретхен, — улыбаясь, ответил ей отец.
— Ваш любимый цветок?
— Лавр.
— Цвет?
— Я знаю, красный! — крикнула Тусси, опережая отца.
«Красный», — написал Маркс.
— Ваше любимое имя?
Карл придержал перо, и глаза его лукаво сощурились.
— Лаура, Женни.
Маленькая Элеонора-Тусси слегка надула губки. Но того, что она обижена, никто не заметил.
— Ваше любимое блюдо?
— Рыба, — ответила за Карла Ленхен.
— Ваше любимое изречение?
— Ваш любимый девиз?
На эти вопросы Маркс ответил без размышления двумя латинскими поговорками:
«Ничто человеческое мне не чуждо» и «Подвергай все сомнению».
Когда он закончил свои признания, Женнихен потребовала его подписи под ответами.
— Твой почерк, друг Мавр, остер и устремлен ввысь, как шпили готических храмов, — сказал Джоне, разглядывай из-за плеча Маркса исписанный им листок бумаги. — Он также похож на молнии…
— Почему, Чали, ты не подписался полным именем:
Карл-Генрих? — запротестовала вдруг Тусси. — Всегда только «Карл Маркс», а мэмхен — «Женни». А ведь у нее целых четыре красивых имени: Женни-Юлия-Жанна-Берта. Есть из чего выбирать, не то что у меня, всю жизнь я должна быть Элеонорой, и никем больше. Прозвище не в в счет. Вот у нашего Какаду есть в запасе и Мария.
— Мне не нравится мое второе имя. Право, бессмысленно обременять человека несколькими именами, — смеясь, заметила вторая дочь Маркса.
Игра продолжалась.
Пришла очередь Женнихен исповедоваться прилюдно.
— Достоинство, которое я больше всего ценю в людях, это, конечно, человеколюбие; в мужчине — моральную силу, а в женщине — любовь, — объявила она скороговоркой.
— Я знаю, что наша Ди называет счастьем, — лукаво улыбаясь, провозгласила вдруг маленькая Тусси. — Любить! А наш мастер Какаду хочет быть любимой.
— Гадкий, злой карлик Альберих, болтунишка! — сильно покраснев и смутившись, прервала сестренку Женнихен.
— Теперь я буду исповедоваться, — настаивала Элеонора. — Моя отличительная черта — любопытство, а самое большое несчастье — это, конечно, зубная боль. Не правда ли, мэмхен, у тебя на днях удалили зуб и тебе это было очень неприятно.
— Моя антипатия, — продолжала маленькая проказница, — конечно же, холодная баранина, а представление о счастье?
Девочка задумалась. Взгляд ее упал на поднос с бутылкой шампанского, которого ей никогда еще не удалось отведать.
— Знаю, знаю, шампанское! — закричала она и захлопала в ладоши.
— Ну, это уж слишком! В десять-то лет! Девочка избалована. Что будет с ней дальше? Вот к чему ведет утверждение Карла, что дети должны воспитывать своих родителей, — вмешалась Лина Шелер. Она долгое время служила гувернанткой и часто спорила с Женни и Карлом о методах воспитания молодежи.
— Запретный плод всегда сладок и кажется источником счастья, пока его не попробуют, — выступил на защиту Элеоноры сметливый Оджер.
Тусси, румяная, прехорошенькая, возбужденная, продолжала говорить дальше:
— Женни больше всех цветов на свете любит лилию, мэмхен и Лаура — розы, Чали — розовые душистые дафне и лавр, а я, я люблю все цветы без исключения, и мой Девиз: «Стремись вперед»!
— Браво! — зааплодировал Джонс. — Стремись к цели!
— Через тернии к звездам, — объявила Женнихен свой ответ на вопрос о девизе и записала его в тетрадь.
— Истина превыше всего, и она восторжествует! — провозгласила Лаура свои девиз.
Вечер затянулся, и гости разошлись необычно поздно.
Лето 1865 года отличалось, даже и по английским понятиям, чрезвычайной влажностью. Ежедневно шли холодные дожди. В редкие часы потепления Маркс придвигал стол к окну, которое открывал настежь, и писал, радуясь охлаждающей струе свежего воздуха. Это привело к тому, что его внезапно атаковал жестокий ревматизм. Боль в лопатке не давала шевельнуть рукой. Пришлось отложить работу. Денежные дела его были плохи. Энгельс присылал другу регулярно деньги для уплаты вновь появившихся срочных долгов и с нетерпением ждал окончания «Капитала».
«В день, когда рукопись будет отослана, я напьюсь самым немилосердным образом, — шутил он в одном из писем, — отложу это только в том случае, если ты приедешь сюда на следующий день и мы сможем это проделать совместно». В том же письме, беспокоясь о здоровье Маркса, Энгельс писал: «Закажи себе два больших фланелевых мешка такой величины, чтобы они полностью прикрывали больные места… мешки эти наполни отрубями и согревай их время от времени в печке до такой температуры, какую ты только в состоянии выносить; эти мешки нужно все время прикладывать… При этом ты должен оставаться в кровати, тепло укрывшись…».
К ревматизму присоединилась болезнь печени. Все это крайне угнетало Маркса. Он был невесел и раздражен.
В доме на Мейтленд-парк Род почти все лето жил друг Карла, товарищ ого по школьной скамье, брат жены, Эдгар фон Вестфален, приехавший из Техаса, куда собирался со временем вернуться. Рьяный участник Союза коммунистов в Брюсселе, смелый борец, он за долгие годы, проведенные в американских степях, значительно изменился. Находясь в долгом уединении, этот одаренный, умный человек сосредоточил все свои мысли и заботы только на себе самом. Когда-то Женни хотела, чтобы Эдгар женился на Лине Шелер. Но, несмотря на некоторую симпатию, возникшую у этих людей друг к другу, этого не произошло. Эдгар не решился создать семью, и Лина Шелер тщетно ждала его признаний. Она так и осталась одинокой, незаметно состарилась и довольствовалась тем, что стала наперсницей и поверенной чужой любви, сама так и не испытав этого всегда волновавшего ее и желанного чувства. Неустроенность личной жизни обострила в ней наблюдательность и жадный интерес ко всяким любовным перипетиям у других людей. Она первая замечала возникающее увлечение, флирт, сердечную размолвку.
— О, старый крот, — говорила она многозначительно, — бывает иногда дальновиднее и проницательнее орла.
Лина Шелер зачитывалась книгами по феминизму. Она утверждала, что мужчины деспоты и уравнение в правах с ними женщин важнее всех иных вопросов на свете, даже если их отстаивает Маркс. Самыми значительными личностями в истории последнего столетия она считала основательниц клуба синих чулков Ханну Мур и Мери Вулстонкрафт.
Женнихен, Лаура и Тусси любили Лину с тем же оттенком легкой иронии, как и их родители. Лина была очень рассеянна или, как она говорила, мечтательна и потому несколько неряшлива. Она всегда забывала свои вещи и вносила беспорядок, который злил аккуратную Ленхен.
— Ох уж эти старые девы, лучше раз согрешить на деле, нежели постоянно в мыслях.
Эдгар Вестфален, оставшийся холостяком, сосредоточил все свои желания на еде и элегантной одежде.
— Конечно, — говорил он, примеряя новые сюртуки и жилеты, — не только костюмы делают человека джентльменом, но они украшают жизнь.
— Увы, я не узнаю тебя, дружище, — сказал ему как-то Маркс. — В своем уединении ты усвоил себе самый узкий вид эгоизма, а именно привычку с утра до вечера думать только о том, что необходимо для твоего чрева. Но так как ты от природы добродушен, то эгоизм твой похож на эгоизм ласковой кошки. Черт возьми всякое отшельничество. Похоже, что ты отвык и от женщин настолько, что инстинкт пола сменился у тебя чревоугодьем. Ты непрерывно глотаешь пилюли и трепещешь за свое здоровье, и это тот самый Эдгар, который чувствовал себя в безопасности среди змей, тигров и леопардов.
Маркс откровенно огорчался, присматриваясь к шурину. Эдгар Вестфален но скрывал, что его заветной мечтой теперь является обзавестись складом сигар и вин. Он избрал для себя в жизни роль почтенного старого джентльмена, который покончил счеты с жизнью, но вынужден, однако, заботиться о ее продлении.
— Обильный ужин, отборное вино и курево, а также хорошо сшитый фрак — вот чем могу я порадовать еще себя перед смертью.
Лаура и Тусси считали своего американского дядюшку забавным чудаком и прощали ему даже мелочность, граничащую со скупостью, которую он проявлял, если надо было тратить деньги не на собственную персону. Но Женнихен отнеслась к нему сурово. Ее возмущала мысль, что школьный товарищ ее отца, бывший член Союза коммунистов, мог так опуститься духовно.
