— Немного надо, хан. В доме отца у меня власти было больше, чем здесь, хоть и зовусь я ханшей. Или верни меня отцу, или сделай своей помощницей! Твоя старая Кейик серебром играет перед сном, а я джорапы вяжу.
К твоей Кейик соль, нефть везут, кланяются ей, как аллаху, а меня никто на замечает. Она же на меня и клевещет.
Хан про себя подумал: «Избить бы ее за столь дерзкие слова», но червячок жалости и ласки шевельнулся в его груди и заставил виновато улыбнуться. Кият сказал:
— Тувак-джан, разве почесть тому, кто деньги собирает, а не тому, кому они достаются? Вот на, возьми,— он подал ей мешочек с серебром.-— Тут выручка за проданную соль, о которой ты говоришь.
Тувак с недоверием приняла серебро. Сразу повеселела...
Утром Кият показывал Герасимовым богатства острова. Хана и урусов сопровождали Атаке и с десяток парней. Кият ехал в середке между Тимофеем и Санькой, охотно рассказывал обо всем, что заслуживало внимания. Зимний ветер нещадно хлестал конников, не давая открыть рта, ударял в лицо песком, но любопытство урусов было столь велико, что они не обращали внимания на непогоду. Старший Герасимов, наслышавшийся от Кията о богатствах острова, больше молчал и взирал жадными глазами на нефтяные колодцы, на сгустки затвердевшей нефти. Санька забрасывал Кията вопросами:
— Сколько ж у тебя таких колодцев, Кият-ага?
— Много, сынок.
— А сколько из каждого можно вычерпать нефти? Кият засмеялся:
— А ты подсчитай, сколько можно взять воды из вашего водяного колодца. Если подсчитаешь, то узнаешь.
— Ого! — восхитился Санька и крикнул отцу: — Папаня, да тут на одном колодце можно разбогатеть, а у него их не сосчитать!
Тимофей, кутаясь в воротник шубы, спросил:
— Сколько пудов нефти вывозите в год, Кият-ага?
— Прикидывал я со своим ученым казн, Получается поболе шестидесяти тысяч пудов.
— Маловато! — ответил Тимофей. — Твоей нефтью, при желании, все заводишки и фабрики России отопить можно.
Но еще больше восхитило русских купцов соляное озеро — с полверсты в поперечнике и еще больше в длину,
В этот день ни одного живого существа не было на нем, По глади носился ветер, подымая белуга пыль. Тимофей скривился от зависти и досады, увидев, как бесхозяйственно относятся челекенцы к своему богатству. А Санька не утерпел, хохотнул:
— Вот этдык да! Да белая-то какая! Разве сравнить с эмбинской? А почем она у вас, Кият-ага?
— Не лезь не в свои дела, Санька,— шутливо предостерег отец. Но Кият охотно ответил юнцу:
— За двадцать три пуда — рубль серебром, сынок,
— Цена сходная,— подумав, заключил Тимофей.— Только готовой соли нет. Рубить еще надо. А весна — рядом: вот-вот купцы приплывут. Договоры-то со всеми подряд заключал. Теперь жди гостей.
Кията будто подхлестнули слова Тимофея. Он и сам как раз думал об этом и злился на беспечного Муллу-Каиба, на батраков за то, что за лето не заготовили соли.
После осмотра озера и ям, где вытапливали «пшеновары» нефтакыл, Кият с гостями поехал к Булату. Тот встретил всех поклоном и рукопожатиями. Стал приглашать за сачак, но Кият отказался:
— Вижу, Булат, не впрок тебе наши разговоры, какие вчера у меня велись. Опять нет ни души на ломке соли. Или дружба твоя на словах крепка, а на деле гнилой веревкой рвется?!
— Вах, Кият-ага,— взмолился Булат-хан.— Как же я заставлю работать этих ленивых ослов, если я с ними до сих пор не расплатился? В прошлый раз, когда урусы приезжали, взяли соль у Кейик, у Муллы-Каиба, у Мир-риша. Даже этот Кеймир успел сдать. А мою соль батраки не стали грузить — долг потребовали! Пропади они в геенне огненной.
— Ладно, Булат, иди и скажи им от моего имени, путь идут на озеро. — С агами словами Кият повернул коня к своему кочевью.
Оставив русских и наказав им, чтобы пока отдыхали и дожидались его, он поехал к Мулле-Каибу, затем к Мирришу и тоже велел им, чтобы немедленно выгоняли всех мужчин на ломку соли. Вечером старшины навестили Кията с невеселыми новостями. На озеро вышли только те, кто боялся ханской плети — человек двадцать. Одни не пошли, жалуясь на плохую погоду, у других нет топлива — надо рубить джузгун, третьи отказались — решили, что не обязаны платить Кияту пошлины. Кият понял, что без вмешательства силы не обойтись. Тут же ханы сговорились за счет казны содержать нукеров. До полуночи сидели, подсчитывали: сколько надо купить коней, сколько сшить тельпеков. Потом начали обговаривать, кого взять в эту сотню. Подбирали смелых и сильных.
Разъехались по домам за полночь. Утром снова собрались на соляном озере. Кият приехал с конниками. Увидев всего человек десять, распорядился:
— Йигиты, поезжайте в поселки и гоните сюда всех.
Три десятка всадников поскакали в разные стороны острова. Спустя час отовсюду к озеру потянулись солеломщики. Последними пришли Кеймир, Черный Джейран и Курбан. Пальван, подходя к озеру, угрюмо посмеивался. Кият заметил это и сжал рукоять камчи до хруста в пальцах. От оскорблений, однако, удержался. Обратился ко всем:
— Эй, люди! Ныне я вам хочу напомнить об одной истине. Как и прежде, на небе повелевает нами аллах, но на земле его наместники меняются. Ныне ак-патша Александр творит блага нам и ставит на колени всех непокорных. Ак-патша Александр и его кавказский наместник Ярмол-паша осенили нас своим величием: дали право свободной торговли с русскими купцами. Мы можем продать им и обменять на добро нашу соль, нефть, нефтакыл. Как настанут теплые дни, придут к нам корабли урус-купцов. Давайте начнем, с милостью аллаха, рубить соль и доставать нефть.
— Хан, скажи, по какому праву берешь со своих людей пошлины? — крикнул Кеймир, и его поддержали батраки: задвигались, зароптали.
Кият усмехнулся, сказал Таган-Ниязу:
— Я говорил тебе о нем. Вот видишь.
Таган-Нияз выехал немного вперед, ответил Кеймиру:
— Кеймир-джан, разве тебе не сказали, что Кият-ага назначил тебя своим он-баши? А пошлины пойдут, чтобы купить тебе и другим воинам коней и оружие.
— Таган-Нияз-ага, чем же я буду заниматься, когда стану он-баши? — спросил с насмешкой пальван.— Наверное, хлестать по спинам людей, чтобы шли рубить соль, как сейчас всех хлестали вот эти? — Кеймир указал рукой на нукеров, сидящих на конях. Толпа батраков разразилась хохотом.
— Кеймир-джан, я тебя считал умным парнем, достойным твоего отца, Веллек-батыра, но ты, оказывается, порядочный осел! — разозлился Таган-Нияз. — Если ты боишься лентяю разукрасить спину, то и врага в бою пощадишь.
Слова Таган-Нияза вызвали недобрый смешок. Да и сам он спохватился, что сказал лишнее: кто-кто, а Кеймир в бою в долгу перед врагом не оставался.
Пальван, выслушав Таган-Нияза, ответил в тон ему:
— Прости меня, Таган-Нияз, но я тоже ошибся, считая тебя умным. До сих пор никто батраков лентяями наназывал. Они такие же, как и все. Так что рука моя не поднимется ударить своего. Ищи, Таган-Нияз, другого он-баши!
Кият-хан, видя, что перепалка затягивается и Таган-Нияз в ней проигрывает, выругался:
— Приступайте к делу, люди. Не затем мы собрались сюда, чтобы переговариваться!
— Хан, скажи, как расплачиваться будешь? — спросил кто-то.
Кият досадливо поморщился, однако ответил:
— Треть с каждого харвара в казну. Остальное поделят между собой солеломщики, возчик и амбалы.
Опять прокатился недовольный ропот.
— Приступайте к делу! — крикнул Кият, и нукеры начали теснить батраков. Солеломщики, ропща и сопротивляясь, спустились на соляное озеро. Нехотя взяли клинья, молотки и приступили к работе.
Теперь каждое утро, едва занимался рассвет, в кочевьях, между порядками кибиток, разъезжали ханские нукеры и громко оповещали, чтобы мужчины поторапливались. Был ли холодный северный ветер с колючей песчаной пылью или мороз, островитяне все равно шли на ломку соли. Только в пору длительных дождей, когда озеро превращалось в мокрое месиво, на нем прекращались работы. Но Кият находил для всех другие дела. Надо было чистить нефтяные колодцы от песчаных заносов, делать оголовки из привезенного леса. Люди маялись на вытопке нефтакыла, чинили сети, иногда выходили на киржимах ловить рыбу, но зимой ее было мало.
Ропот и негодование все шире и шире распространялись по всем кочевьям Челекена. «Свалил аллах на нашу голову беду! Не аллах, а шайтан водит рукой Кията». Люди жаловались друг Другу, что Кият берет в казну заработанное бедняками, а казной управляет сам да его приспешники. С Дарджи приезжал Мамед-Таган-кази. В мечети внушал он челекенцам, что весь остров ниспослан аллахом Кият-хану, что грех роптать на поборы: Кият мог бы вообще запретить касаться руками его богатств, но он этого не делает, потому что любит своих соотечественников. Мамед-Таган-кази на время увещевал батраков, а, покидая остров, напоминал Кият-хану, что слишком неисправно его казна отпускает в пользу мечети хуширзакят (Хуширзакят — десятая доля служителям мечети): он сам, его сопи и слуги бедствуют от недостатка пищи. И Кият, видя в ишане поддержку, снаряжал на Дарджу киржимы с хлебом, рисом и товарами.
