— Не знаю. Наверное, ребенок повернулся слишком резко. В последние дни он часто шевелится.
Опина, пожилая седовласая индианка с морщинистым лицом, кивнула. Они с Аранк, ее средней дочкой, чье имя на индейском означало «звезда», пришли еще вчера. Тала вопросительно посмотрела на мать и сестру.
— Дочка, иди ляг на постель, я тебя осмотрю, — сказала Опина. — Я ввела в этот мир пятьдесят малышей. Белые называют таких, как я, повитухами. Аранк, приготовь настой!
— Но ведь еще слишком рано! — попыталась возразить Эрмин. — Я думала, что рожу в конце сентября.
— Ребенок сам выбирает время и стучит в дверь твоего тела. Прими то, что с тобой происходит, Эрмин, — сказала Тала.
Тошан в это время заготавливал на зиму дрова. Когда он пришел на обед, общая комната была пуста. Из их с женой спальни доносился концерт спорящих голосов. Он вошел, вид у него был испуганный.
— Племянник, ребенок появится до прихода ночи, — сообщила ему Аранк.
— Правда? — удивился он и тут же спросил с беспокойством: — А это не слишком рано?
— Ребенок так решил, — отрезала Опина.
— Тошан, немедленно выйди! — вскричала Эрмин. — Поешь и принимайся за работу! Ты не должен видеть, как я рожаю!
Она пыталась оставаться спокойной, смириться с болью, охватившей все тело. В глиняной плошке дымились ароматные травы.
— Выйди, сын, — поддержала невестку Тала. — Твоя жена права, тебе нечего делать в этой комнате.
Тошану кусок не шел в горло. Он выместил волнение на поленцах, которые разлетались на половинки от одного удара топора.
Эрмин делала все, как ей советовали три индианки, окружившие ее постель. Иногда они переговаривались на языке монтанье. Женщины часто улыбались, радуясь, что в мир приходит новый человек.
— Дыши глубже, доченька, — повторяла Опина. — Можешь даже петь, если хочешь. Шоган нам все уши прожужжал, нахваливая твой голос. Мы так торопились тебя послушать, что пришли раньше времени, и как все хорошо получилось!
— Я… не могу… петь! — задыхаясь, проговорила молодая женщина. Схватки приходили все чаще.
Опина осмотрела ее еще раз, хотя девушке было очень стыдно. Аранк, полноватая и менее красивая копия своей младшей сестры Талы, дала ей выпить четвертую чашку настойки. Будущая мать не знала, что напиток изготовлен из трав, обладающих успокаивающими и болеутоляющими свойствами.
— Дитя выходит, я ощущаю его круглую голову, — сказала старая индианка. — Тужься, доченька, толкай сильнее! А вы обе держите ее! За плечи, за спину!
Эрмин показалось, будто ее четвертуют живьем. Низ тела словно бы распался, в то время как что-то липкое, теплое и шевелящееся выходило из ее лона. Опина приняла ребенка в свои большие коричневые ладони. Дитя испустило громкий крик, за которым последовали звуки, напоминавшие сердитое мяуканье.
— У Тошана сын! — крикнула Тала. — Красивый мальчик!
— Ты создана, чтобы давать жизнь, — заметила Опина. — Роды прошли быстро и почти без боли.
Молодая женщина не была согласна с последним замечанием. Изможденная, она смотрела на отчаянно махавший ручками красный комочек сначала на руках у Аранк, потом у Талы.
— Как его будут звать? — спросила у Эрмин свекровь.
— Жослин, — с нежностью сказала та.
Тошан постучал в дверь. Он услышал крик ребенка и дрожащим от нетерпения голосом спросил, можно ли войти.
— Пускай еще немного подождет, — взмолилась Эрмин. — Меня нужно прикрыть, обмыть и помыть ребенка!
— У тебя сын, племянник, — звонко крикнула смеющаяся Аранк.
Тошан издал горделивый клич. Через несколько минут Тала показала ему малыша. На его хорошо сформированной головке был золотистый пушок. Малыш открыл темные глазки и посмотрел на отца.
— Думаю, кожа у него будет темнее, чем у твоей жены, — сказала Тала. — Он чудесный!
— Мой маленький Мукки![67] — прошептал Тошан, целуя сына в лоб. — Спасибо, Мин, дорогая, за то, что родила мне такого красивого сына!
* * *
После родов Эрмин неделю провела в постели. Она спала вместе с ребенком, который просил грудь много раз в течение дня и ночи. Магический круг изолировал ее от всего мира, когда она любовалась новорожденным. Тошан спал на полу, довольствуясь соломенным тюфяком и одеялом. Он наслаждался каждым мгновением, выполняя обязанности мужчины и отца. Когда молодая мама пела малышу колыбельную, он закрывал глаза и благодарил Господа и души своих предков монтанье.
Опина и Аранк, похоже, не собирались в ближайшее время возвращаться в свою деревню, расположенную в самом сердце леса, до которой от дома Талы было две недели пешего хода. Обе были шумные и веселые, и Тала наслаждалась общением с ними. Как и Тошан, три индианки звали ребенка Мукки, невзирая на протесты Эрмин.
Оставшись одна, она покрывала лицо сына легкими поцелуями, повторяя:
— Мой маленький Жослин, не Мукки! Жослин, послушай, я спою тебе «Больше в лес мы не пойдем»…
Мальчику исполнилось два месяца.
Дикие гуси улетали на юг.
Больше в лес мы не пойдем —
Все листики оборваны,
Милая, увы…
Эрмин замолчала. Из глаз полились слезы. Она теперь часто плакала, пока ребенок сосал грудь. Чтобы никто не замечал ее печали, она пряталась в своей спальне и там рыдала часами.
Опина и Аранк, в общем-то, милые женщины, теперь почти не уделяли ей внимания. Обе они, как и Тала, постоянно нянчились с малышом. Тошан с утра и до вечера пропадал в лесу, стараясь заготовить достаточно дичи на зиму, ведь нужно было прокормить пятерых. Индианки устроили на улице коптильню для мяса, и на растопку шли влажные травы. Сильный запах проникал в дом. Именно этим въедливым запахом Эрмин объясняла свои красные глаза и нежелание никуда выходить.
«Я так хочу встретить Рождество дома, в моем поселке, в Валь-Жальбере! — говорила она себе день за днем. — Хочу показать Жослина маме и Бетти! Хочу вернуться туда, где вихрем кружит вода! Хочу услышать песню водопада…»
Снегопады начались в начале декабря. Однажды Тала увлекла сына за собой в сарай. Раздав собакам остатки мяса, она сказала:
— Тошан, ты должен отвезти Эрмин к родным. Она похудела, почти ничего не ест, ее ничто не радует. Если так пойдет и дальше, у нее может пропасть молоко. Я вижу, что глаза ее постоянно красны от слез, которые она от нас прячет.
— Я пообещал, что мы отправимся в Валь-Жальбер следующим летом! — ответил Тошан.
— Да, и она подчинилась твоей воле. Но вспомни, что Лора Шарден заболела от тоски и потеряла память. Что, если Эрмин унаследовала эту слабость от матери? Если ты ее любишь, отвези к родным. Мой внук — крепкий мальчик, он выдержит путешествие. Только ледяной ветер может причинить ему вред. Пока еще не слишком холодно, снег только укрыл землю. На санях ты как раз поспеешь к Рождеству. Я смотрела маршрут по карте.
— Но что я буду делать в красивом доме Лоры? — спросил Тошан сердито.
— Простофиля! Да то же, что и здесь: будешь помогать своей теще, будешь ходить в лес за дровами и спать рядом со своей женой.
На следующий день, ничего не сказав Эрмин, Тошан изготовил некое подобие навеса, обтянутого промасленной шкурой карибу, и укрепил его над спинкой саней. Этот навес должен был защитить Эрмин и ребенка от ветра, снега и солнца. Покончив с этим, он проверил собачью упряжь и состояние полозьев.
Близилась ночь. Придя в спальню, Тошан увидел, что Эрмин уже в кровати. Она кормила Жослина.
— Мин, когда сын насытится, вставай и собирай вещи. Завтра на рассвете мы выезжаем.
— Но куда? — с тревогой спросила молодая женщина. Она даже не улыбнулась.
— Туда, где вихрем кружит вода, к Уиатшуану!
Эрмин какое-то время не могла поверить своему счастью. Она приподняла ребенка и села. Тошан видел, как расцвело ее милое личико, как засияли прекрасные голубые глаза. Она улыбалась так, словно его слова возвратили ее к жизни.
— Спасибо, любовь моя, спасибо! Как я счастлива!
* * *
Валь-Жальбер, 22 декабря 1932 года
Лора без всякого энтузиазма заканчивала наряжать рождественскую елку. Она делала это для Бетти, ставшей для нее прекрасной подругой, для маленького Эда и особенно для Шарлотты, к которой частично вернулось зрение после операции, проведенной знаменитым хирургом из Монреаля. Девочка получит самый прекрасный подарок — наконец-то увидит, как сверкают на елке серебристые гирлянды и миниатюрные разноцветные лампочки.
«Эрмин не будет здесь, с нами, — с горечью подумала Лора. — А ведь она так обрадовалась бы, узнав, что ее обожаемая малышка Шарлотта почти выздоровела! И что пятнадцатого августа, в праздник Успения Богородицы, Элизабет родила дочку, прелестную крошку Мари…»
В гостиную вошла Мирей. Мягкий мужской голос поблагодарил ее за чай и кексы. Лора обернулась, услышав запах кленового сиропа.
