потолку, с болтавшимися руками, без сознания или уже умершего. Развязав путы, полуживого, его опустили на землю. Они завладели всем переулком, едва забрезжил рассвет. Люди в панике выглядывали из окон, балконов, громко кричали от страха. Тут главарь клана Самаха открыл дверь, представ перед всеми, словно загнанный дикий зверь, сжимающий свою дубинку…29
Все взгляды устремились к нему. Харафиши стояли, словно прикованные гвоздями к земле от ненависти и решительности. Однако они продолжали молча ждать. Вот он, этот ужасный зверь. Но они, опьянённые своей победой, не испытывали страха. В то же время колебались. Возможно, он ожидал, что к нему присоединятся его люди, ещё не зная, что их постигло. Несомненно, он догадается о том, что произошло, если уже не догадался. Он стоял один, лицом к лицу с харафишами — с ним была лишь его сила, дубинка и сверхъестественные способности.
— Что всё это значит? — прорычал он.
Но никто не ответил ему. Из окон до него доносились крики о помощи, и известия о грабежах и погромах. Он снова спросил:
— Что вы совершили, шлюхины отродья?
Они не проронили ни слова, не спасовали, но и не приободрились. Он снова свирепо спросил:
— Что вы сделали, сукины дети?!
Тут кто-то выкрикнул, словно бросая камушек в него:
— Это твой дед был сыном шлюхи…
И всё потонуло в гуле хохота. Самаха одним сильным прыжком выскочил вперёд, размахивая своей дубинкой, и заорал:
— Докажите, что в ваших отрепьях есть хоть один мужчина!
Тишина свинцовым грузом легла на них. Однако никто не сделал ни шагу назад. Самаха приготовился к атаке. В этот момент появился Фатх Аль-Баб: бледный, еле держащийся на трясущихся ногах. Опираясь на стену, он воскликнул:
— Бросайте в него кирпичи!
И тут же харафиши взорвались; кирпичи градом посыпались на Самаху. Атака закончилась, лишь когда пошёл дождь. Кровь струилась из его ран, пока не окрасила лицо и одежду. Он отшатнулся назад со стоном. Дубинка выпала из его руки, а тело его рухнуло наземь возле порога. Толпа напала на его дом. Жители дома бежали вверх, перебираясь по крышам соседей, пока харафиши грабили и рушили всё подряд, оставляя после себя разруху…
30
Вскоре роль Фатх Аль-Баба в битве стала известной. Он воплотил в жизнь саму легенду, и его пригласили возглавить клан переулка. Главарь клана оказался в смущении и замешательстве. Победа не соблазняла его, как и не сводила с правильного пути высокая самооценка. Он ни разу в жизни не держал в своих руках дубинку. Его хрупкое сложение не устояло бы под сильным ударом кулаком. Он предложил своим почитателям:
— Мы выберем вождя клана и возьмём с него обязательство править так, как это делал Ашур…
Однако они попали в плен эмоций и все как один закричали:
— Ты! Ты — вождь клана, и больше никто, кроме тебя!
Вот так Фатх Аль-Баб Шамс Ад-Дин Джалаль Ан-Наджи оказался вождём клана без борьбы…
31
Благодаря двум людям в банде — Данкалу и Хамиде — клан сохранил свой статус как в самом переулке, так и в других, соседних переулках. Данкал и Хамида были из тех членов клана, которые остались в нём, как и ряд других мужчин. Однако Фатх Аль-Баб оставался его полным и абсолютным хозяином из-за своей магической харизмы, а также силы харафишей, появившейся в виде их численного превосходства, опьянённой победой и восстанием.
В эти же дни скончалась Нур Ас-Сабах Аль-Аджами. Госпожа Фирдаус с детьми нашла пристанище в доме своей родни — в семействе Ради, утратив львиную долю своего богатства и скатываясь всё ниже по социальной лестнице.
32
Люди жаждали справедливости. Сердца харафишей были наполнены надеждой, а в душах знати и богачей поселился страх. Фатх Аль-Баб был убеждён, что торжество справедливости нельзя откладывать даже на день. Он заявил двум своим помощникам:
— Мы должны воскресить завет Ашура Ан-Наджи…
И оба они принялись активно раздавать блага, надежды и обещания; и раны принялись заживать. Фатх Аль-Баб заметил, что оба его помощника от его имени собирают отчисления и перераспределяют их. В поле его зрения попало и то, что члены клана по-прежнему пользуются всеми привилегиями, захватывая себя бо́льшую часть отчислений и живя в своё удовольствие как делают все герои и все бандиты. Страх завладел им, он боялся, что всё снова постепенно станет возвращаться на свои места. Собрав своих людей, он спросил у них:
— Где справедливость?!.. Где завет Ашура?!
— Ситуация изменилась. Мы должны идти постепенно, шаг за шагом…, - доложил ему Данкал.
Фатх Аль-Баб с раздражением ответил:
— Справедливость нельзя откладывать.
Тут Данкал снова осмелел:
— Ваши люди проявят недовольство, если им придётся вести такую же простую жизнь, как и всем остальным.
Фатх Аль-Баб страстно воскликнул:
— Мы не добьёмся ничего хорошего, если не начнём с самих себя!
— Если мы начнём с самих себя, то весь клан ждёт потрясение до основания.
— А разве сам Ашур не жил тем, что работал в поте лица своего?
— Те дни вернуть невозможно…, - заявил Хамида.
— Невозможно?!
Данкал вяло произнёс:
— Шаг за шагом…
Если бы Фатх Аль-Баб был истинным главой клана, одного его решающего слова хватило бы на то, чтобы положить конец спору. Он грустно спросил сам себя:
— К чему всё это, если у меня нет той силы, какой обладал мой предок Ашур?!
Но забыли ли харафиши свою разрушительную силу?
33
В момент отчаяния и одновременно гнева Фатх Аль-Баб прямо заявил Данкалу и Хамиде о том, что освобождает пост главаря клана. Оба мужчины встревожились и попросили его дать им отсрочку на время, обещая выполнить то, о чём он просит. Они отправились за советом к своему другу, Муджахиду Ибрахиму, шейху переулка. Данкал сообщил ему:
— Наш босс недоволен. Между нами и им нет единства. Что вы думаете об этом?
Старик сердито спросил:
— Он же хочет возродить былой завет Ан-Наджи, не так ли?
