— Александр Семенович, не так это все делается, — покачал головой солдат.
— Почему?
— Обычай у них другой.
— Не понимаю…
— Гость сначала должен поесть, и только потом хозяин может спросить его о деле.
— Ну, так действуй, — махнул рукой офицер.
Денщик обернулся быстро: поставил на стол белый хлеб, сладкий чай, хурму и бутылку вина.
Штабс-капитан разлил вино по стаканам, взял свой и встал.
Поднялись и гости.
— Выпьем за знакомство, — сказал Зеленый, протягивая через стол руку со стаканом.
Но гости к вину не притронулись.
— Простите нас, господин офицер, — на довольно правильном русском языке произнес высокий чеченец с голубыми глазами.-
Мы готовы пожертвовать жизнью за этот дом, но вина мы не пьем.
Спасибо!
— В таком случае, — Зеленый поставил свой стакан обратно, — будем пить чай.
Гости ели молча. Двумя пальцами отламывали кусочки хлеба, не спеша клали в рот и медленно разжевывали. Зеленый незаметно изучал гостей. Он успел заметить, что на левой руке одного из них не хватает пальцев. Во всем облике этого горца чувствовались решимость и воля. Не нужно было обладать особой проницательностью, дабы понять, что этот человек — политик и таковым его сделала война. Кроме того, Зеленый уже отметил острый ум и чистоту души будущего собеседника. В том же, что именно он явится главным действующим лицом в предстоящем разговоре, штабс-капитан нисколько не сомневался. Вид второго был суров и внушителен. Скроен ладно, надежно. Лицо строгое и слегка печальное. Держится с достоинством, подбородок чуть приподнят, а потому кажется, что он вот-вот наговорит дерзостей. И как-то особенно неловко чувствовал себя Зеленый именно под его быстрыми, изучающими взглядами. Словно Зеленый набедокурил и его вот-вот должны наказать за это.
— Мы приехали из Муша, господин офицер, — как штабс-капитан и предполагал, первым нарушил молчание человек с голубыми глазами.
— Из Муша? — встрепенулся Зеленый.
— Да, господин офицер, из Муша.
— В такую даль?..
— Несчастье далеко может гнать человека, господин офицер. Оно погнало нас туда: думали там найти покой. Ошиблись. Да, возможно, вы и сами понимаете, каково нам. Что пережили — рассказать трудно. Говорят, есть на том свете геенна огненная.
Так вот, мы через нее уже прошли.
Александр Семенович кивнул головой в знак согласия. Чеченец говорил правду. Положение у них сложилось, действительно, безвыходное.
— Наши предки жили в горах, — бесстрастным голосом продолжал тот. — Жили они свободно, никого не трогали. Пришли русские и поселились у Терека. Отцы наши сказали: "Земли на всех хватит". И стали жить как родные братья. Вместе делили радости, помогали друг другу. Горя не знали. Друг к другу ходили, как к себе домой. И никого в обиду не давали. И одна лишь власть была — справедливость. Она и споры разрешала, и мирила, и наставляла на путь истинный. Но вот явились царские войска, и с той поры словно черная кошка пробежала между чеченцами и русскими. Стали отдаляться друг от друга. И отдаление такое превратилось, наконец, во вражду. Чеченцы оберегали свой дом, свои семьи, свои жизни, а прежние друзья старались лишить их всего этого. Той вражде уже восемьдесят лет. Восемьдесят лет льется кровь, и конца ей еще не видно.
Я не виню в том ваш народ, господин офицер. Каждому чеченцу хорошо известно, что с русским человеком можно жить в мире и дружбе. Хоть и недолго, но мне довелось быть в России, и даже за столь короткое время я понял, что русскому мужику чужая земля не нужна. Но тем не менее кровь лилась. Кто в том повинен — Бог видит и знает. На вашей стороне сила. Нас же слишком мало. Потому царь и победил.
Зеленый, склонив голову, молча слушал.
— Да, вы победили, — продолжал Маккал. — И вы отобрали у нас самое дорогое — свободу. Если вам довелось бывать в аулах, то наверняка обратили внимание на наших голодных детей и оборванных стариков. Люди пухнут от голода. Власти разоряют аулы, забирают все, что попадется. Кому-то понадобилось распускать слухи о том, что нас сошлют в Сибирь и превратят в христиан. Кому понадобилось? Теперь-то мы поняли, кому. Но тогда посчитали слухи правдой. И вот пополз уже другой слух:
дескать, турецкий падишах зовет нас к себе, дает нам землю.
Кто об этом говорил? Кундухов Муса и Успанов Сайдулла. Причем клялись, что все это правда. Приходилось ли нам выбирать?
Остаться дома и умереть с голоду? Стать в Сибири христианами?
Или же податься в Турцию? Многие избрали последнее.
Собственно, другого выхода у них и не было. Теперь только стало ясно, как они ошиблись, как цинично и жестоко Кундухов и Сайдулла обманули нас. Земли, выделенные нам в Турции, оказались непригодными, мертвыми, и жить на них невозможно.
Кончив говорить, Маккал облизнул пересохшие губы. Видно было, как нелегки были ему воспоминания. Лицо его напряглось и побледнело, у виска вздулась вена. Александр Семенович налил из графина воды в хрустальный стакан и подал ему. Сделав несколько глотков, Маккал продолжил:
— Люди не хотят идти туда за своей погибелью, господин офицер.
Они совершили огромную ошибку, поверив специально распространенным лживым слухам. За Диарбекиром переселенцев ждет голодная смерть. То же самое и у Муша. Который месяц мы стоим там. Под палящим зноем, под проливными дождями.
Надвигается осень. За ней последует суровая зима. А у нас над головой нет крыши, нет одежды, нет хлеба. Пользуясь столь тяжелым положением, турки предложили нам стать наемниками.
Если мы дадим согласие, они нам обещают золотые горы. Но чеченцы не хотят становиться наемными убийцами. Если бы нам разрешили поселиться вокруг Муша, Вана и Карса, к весне, с Божьей помощью, мы бы что-нибудь придумали. Но говорят, ваш царь против. Неделю назад в Муш с тремя тысячами войск прибыл Эмин-паша. Встретился с нами, предупредив, что если мы не уйдем оттуда добром, то он нас заставит сделать это силой. И дал неделю на раздумья. Люди поклялись умереть, но не сделают ни одного шагу на запад. Отпущенный нам срок истекает сегодня.
Если не нынче, то завтра-послезавтра польется кровь. Умереть готовы все: и женщины, и стар, и млад. Что нам делать, господин офицер? Как поступить? В чьих руках наша жизнь? С этими словами Маккал вынул из нагрудного кармана лист бумаги и протянул его Зеленому. Тот повертел листок в руках, но прочитать не смог — лист был исписан мелкой арабской вязью.
— О чем здесь идет речь?
— Тут вся наша боль, все наше горе. Или мы поселимся у Муша и Вана, или же вернемся назад, домой. Одно из двух.
Александр Семенович вышел из-за стола и минуты три в раздумье ходил по комнате. Гости молчали. В тишине раздавался только скрип начищенных до блеска офицерских сапог. Штабс-капитан непроизвольно ссутулился, словно огромная тяжесть легла на его плечи и не давала ему распрямиться. Он то останавливался, рассеянно глядя куда-то в угол, то ускорял шаги. Маккал и Арзу отлично понимали, что творилось в его душе. "Конечно, он человек честный, но что в его силах?" — думали оба, чувствуя, что сейчас, возможно, решается судьба многих тысяч людей.
Русскому офицеру излишне было объяснять всю трагичность сложившегося положения, что отчаявшийся человек готов пойти на любые крайности. Пусть все будет ясно, определенно, им не надо больше ни пустых обещаний, ни красивых слов.
— Как же мне помочь вам, друзья мои? — проговорил наконец Зеленый. — Все ваши требования вполне законны и чисто по-человечески оправданны. Но, — Александр Семенович развел руками, — лично я бессилен что-либо предпринять. Выполнять указания сверху — вот и вся моя власть. Решает Тифлис, я же исполнитель его воли.
— Мы просим вас, господин офицер, отошлите вот эту бумагу в Тифлис, — обратился молчавший до сих пор Арзу. — Может, узнав о нашей беде, там и помогут нам.
Александр Семенович невесело рассмеялся и покачал головой.
— Они там не хуже вашего осведомлены о ситуации. Я самолично писал туда дважды.
— И что они вам ответили?
— Нельзя, мол, нарушать договор…
— Не верю, — покачал головой Арзу — Не верю, такого не может быть. Как бросить на гибель столько людей? Договор — договором, но люди-то при чем? Разве у властей в Тифлисе нет жалости? Ведь они обрекают всех нас на верную смерть. Если сардар прочтет нашу бумагу, неужели не дрогнет его сердце? О Аллах!
Александр Семенович тяжело опустился в кресло и сидел молча, задумчиво постукивая пальцами по столу. Взгляд его вновь остановился на бумаге. Он взял ее, растерянно вглядываясь в чужие, незнакомые буквы.
