Александр Семенович тяжело опустился в кресло и сидел молча, задумчиво постукивая пальцами по столу. Взгляд его вновь остановился на бумаге. Он взял ее, растерянно вглядываясь в чужие, незнакомые буквы.
— Как бы долго мы ни говорили здесь, что бы мы ни предлагали, — промолвил он наконец, — никак делу не поможешь. Я еще раз повторяю, что это, к сожалению, не в моих силах. Я всем сердцем сочувствую вам и сделал бы все возможное, что могло бы хоть как-то облегчить вашу участь. Но, увы. Я слишком маленький человек, чиновник…
— Что вы посоветуете нам делать?
Офицер пожал плечами. Он очутился в крайне нелепом и двусмысленном положении: два чеченца видели в нем своего спасителя, он же только разводил руками. Если их сейчас чем-то обнадежить? Это значит вновь обмануть их.
— Послушайте меня. Вы жестоко обмануты. Я не вправе говорить вам такое. Но, понимая всю критичность положения, не стану о том умалчивать. Ваше прошение я, конечно, передам. Но со всей ответственностью смею заверить вас, что ничего путного из вашего прошения не выйдет. Не надейтесь зря. Правительство не впустит чеченцев обратно. Не для того оно переселяло вас. Но и туда, куда вы хотите, вас тоже не поселят. Во-первых, царь не даст на то своего согласия, а во-вторых, даже если бы и разрешил, то расселить вас там просто некуда. Вы думаете, Эмин-паша приезжал на прогулку? Разумеется, нет. Открою вам большее: он уже телеграфировал великому визирю и просил разрешения на применение оружия. Кроме того, потребовал прислать дополнительные войска. Просьбы удовлетворили. Что из всего этого следует — вам должно быть понятно.
Они все это понимали и все это видели собственными глазами.
Тогда зачем же было ехать в такую даль? В самую последнюю минуту, когда казалось, что нет уже иного выхода, они и написали это прошение. И была у них робкая надежда, что сардар пойдет им навстречу. Теперь этот карточный домик рухнул.
Больше надеяться было не на кого. Следовало рассчитывать лишь на самих себя…
Маккал выжидающе глянул на Арзу, полагая, что он скажет что-либо еще, попытается еще хоть что-то сделать, предпринять.
Но Арзу хлопнул ладонями по коленям и встал.
— Что ж, — сказал он горестно, — нам остается либо погибнуть в Турции, либо попытаться вернуться обратно.
— Обратно вам ходу не дадут, — покачал головой Зеленый. — Турки не подпустят вас к границе, а если вы и прорветесь, откроют огонь наши войска. На то есть приказ.
— У нас нет выхода… — медленно протянул Арзу. Потом спокойно добавил:- Все же вы отошлите наше прошение, господин офицер.
Кто знает, может, сердце сардара не из камня.
— Раз вы настаиваете… Я сказал вам, что думал. Поступайте, как сами сочтете нужным. Подождите! Куда же вы? — воскликнул штабс-капитан, видя, что вслед за Арзу поднялся и Маккал.
— Нам пора.
— Вы сейчас далеко?
— Возвращаемся обратно.
— Но время-то к ночи.
— Выедем за город, где-нибудь в поле и переночуем.
— Нет-нет. На ночь глядя я вас не отпущу. Правда, другой комнаты у меня нет. Но зато есть теплый сарай и свежее сено.
Анисимыч все устроит и накормит вас. А на рассвете и поедете.
Гости поглядели друг на друга.
— Если мы вас не затрудним… — сказал Маккал. — Кони бы наши отдохнули… И места, конечно, здесь нам незнакомые…
* * *
А на родине им уже готовили "торжественную встречу"…
"Начальнику среднего военного отдела Терской области генерал-майору князю А. Туманову. № 2244, 18 августа 1865
года.
Милостивый государь, Александр Георгиевич!
За уходом 17-го сего августа последней партии переселенцев и за прекращением уже в нынешнем году дальнейшего переселения туземцев вверенной мне области в Турцию, я предлагаю Вашему сиятельству сделать немедленное распоряжение, дабы с настоящего времени отнюдь не дозволять жителям вверенного вам отдела ни под каким предлогом следования в Турцию, в случае их возвращения на родину без билета канцелярии моей, были немедленно препровождены под караул во Владикавказ даже в том случае, если бы лица эти имели при себе визированные паспорта наших консулов.
Вместе с этим считаю необходимым предупредить вас, что в случае укрывательства возвратившихся из Турции лиц вся строгость ответственности падает на наибов, а старшина, не объявивший о возвращении переселенца, будет выслан в Россию.
Генерал-лейтенант Лорис-Меликов".
Ты, Боже, дал птицам своим по гнезду,
Лишь я заблудился, изгнанник, во тьме…
Мое разорено гнездо, я устал,
Скитаюсь без сил, скитаюсь без сил…
О. Туманян
Черные грозовые облака сгустились над лагерем, сверкнула молния, и первые капли проливного дождя ударились о сухую землю, вздымая пыль. Гроза набрала силу. Со склонов хлынули потоки воды и по узким отводам, вырытым между землянками, устремились вниз к реке Мурат.
Землянка Мачига, считавшаяся самой прочной в лагере, и та в конце концов не устояла перед таким ливнем. С потолка потекло, и Мачиг топтался теперь внутри, подставляя под струйки воды всю имевшуюся в хозяйстве посуду. Впрочем, она почти не помогала, однако Мачиг не успокоился до тех пор, пока окончательно не убедился в тщетности всех своих стараний.
На возвышении, лицом к Каабе, лежала Зару. Она долго болела и час назад скончалась. Умирала она тихо и безропотно: не страдала, не мучилась, не причитала. Просто молча закрыла глаза и словно отошла ко сну. Лишь две маленькие слезинки выкатились из глаз и скользнули по впалым щекам. И Мачиг остался один.
Из травы и тряпья Мачиг соорудил нечто вроде постели посередине землянки, где текло поменьше, потом, взявшись за концы войлока, перенес его вместе с трупом дочери туда. Сверху покрыл тело Зару буркой. А чтобы под Зару не подтекала вода, топором прорубил канавку и вывел ее за дверь.
Вода из посуды лилась через края, но Мачиг уже не обращал на это внимания. Он отыскал себе более или менее сухое местечко, и сжавшись в комок и накрывшись мешковиной, заплакал.
Плакал Мачиг, и сколько он себя помнил, это был лишь второй случай в его жизни, когда он не смог удержать слез. В первый раз такое случилось в далеком детстве, еще во времена Бейбулата. Тогда генерал Ярмол-сардар[101] заманил триста стариков из ближайших аулов в крепость Герзель и безжалостно всех истребил. Среди них были дед и отец Мачига. Мачиг остался один. Вот тогда и заплакал он впервые.
Очар-Хаджи Майртупинский отомстил убийцам, заколов двух генералов[102], но жестокий Ярмол-сардар в отместку за смерть двух генералов истребил множество аулов. С тех времен почти сорок лет прошло, и все эти долгие годы ни одной слезинки не уронил больше Мачиг. А сегодня он снова плакал. И не было у него сил сдержать слезы. Сколько их накопилось за сорок лет!
Выплакался Мачиг, успокоился немного. Но на сердце легче не стало. Мысли перенесли его теперь в родные горы. Он словно наяву бродил по берегам бурного Терека, шального Аксая, по густым лесам. Ох уж эти родные леса! Сколько в них плодов, сколько птиц и зверей! В самый голодный год леса утоляли и голод, и жажду. Здесь же совсем не то. Здесь и земля, и лес принадлежат кому-то. Идешь за ягодами, словно на чужой двор за бараном.
Земля-то здесь, вроде, и неплохая, но вот люди! Жестокие они тут какие-то, бездушные. Кажется порой и не люди это совсем, а какие-то похожие на людей звери. За кусок хлеба глотку друг другу перегрызут. Совсем не так было у них дома. Там и соседи помогали. Пусть все были не одной веры, и языки имели разные, но ведь все равно относились-то друг к другу по-человечески и из беды друг друга выручали. Чеченцы всю жизнь враждовали с царем, но с русскими бедняками жили как кунаки. Сказать по правде, Мачиг всегда был убежден, что нет на свете людей честнее и добрее, чем русские. Белобрысые, с румяными круглыми лицами, с чистыми прозрачными глазами, спокойные и немногословные. Как не любить их и не дружить с ними! Да разве сравнишь этих русских с теми другими, которые хоть и называют себя тоже русскими, а на самом деле сами точно не знают, чья кровь течет в их жилах.
А чем плохи грузины? Что из того, что они участвовали в войне против чеченцев, все равно чеченцы считают их своими братьями.
А вот здешние грузины и армяне совсем иные. Словно они и не дети гор Кавказа. Какие-то придавленные, запуганные. Турки, видать, их здорово поприжали.
