Зинаида вошла в баньку без стука. Там было полутемно и пахло свежим сеном, клевером и ромашкой. В углу тлел огонек свечки. Ее приняли большие и сильные руки мужа. Слова им больше были не нужны. Они лежали в объятиях друг друга; ее щека на его груди. Они не могли уснуть. Они испытывали бесконечную любовь и нежность. Вместе они остановили время и мгновения замерев, застыли, храня великие тайны. Они превратились в одно нераздельное целое и кроме них никого больше не осталось во вселенной. Они скользили от звезды к звезде, от галактике к галактике, смеющиеся и изумленные. Их волшебство длилось целую вечность и вдруг померкло, разлетевшись вдребезги. Недалеко, хлопая крыльями, звонко прокричал петух, возвещая рассвет. Их время кончилось. Они опять вернулись в обыденный мир неприятностей и огорчений. «Если бы ты знал как мучительно трудно ждать в разлуке,» в кромешной тьме она прервала молчание. «Я сожалею, но у меня есть обязанности перед родиной,» Фридрих возвращался в свое обычное состояние. «Когда нибудь будет этому конец? У тебя есть дети и я.» «Я обещаю тебе, что это последняя кампания. Я вернусь и всегда буду с вами.» Оба надолго замолчали. «Ты не замечаешь того, что происходит с Наташкой?» ее голос стал озабоченным. Она мрачнее тучи. Ты был там; может быть что нибудь слышал о ее муже?» «Мне трудно об этом говорить,» от волнения он поднялся. «Павел погиб.» Зинаида коротко ахнула. «Откуда ты знаешь?» «Как мне не знать? Мы вместе выпали из окна в Тобольске. Он был в в крови и из его шеи торчало стекло.» «Какой ужас; но это не значит, что он был убит. Ты ведь не слушал, бьется его сердце?» «Нет. Мне надо было бежать.» «Как он оказался в Тобольске?» «Если бы я знал. Он всегда был у большевиков выдвиженцем. Вероятно партия поручила ему ответственное задание,» Фридрих хохотнул, «где он и загнулся.» Он замолчал и в темноте послышалось журчание воды, струящейся в ковшик. Напившись, Фридрих продолжил, «На место Павла пришли другие, я не сомневаюсь. Потом я слышал от Григория, что у него где-то была вторая семья, хотя какие у большевиков семьи? У них женщины пронумерованы и обобществлены.» «А сестра моя верит, что она замужем.» Cнаружи cильно хлопнула калитка, раздались неразборчивые звуки поспешного разговора. «Я пойду. Прощай,» внятно сказал мелодичный женский голос. До их слуха долетел звук осторожных легких шагов, потом шорох и тихий скрип отворяемой двери. «Да это же Наташка! Похоже, что больше не верит…» обомлела ее сестра. «С кем это она?» «Это неважно. Мы ей не указ. Может это кто-то из местных. Не поговоришь ли ты с нею?» «Да, cкрывать правду подло. Женщина должна знать, что она вдова и ждать ей некого. А Сереже лучше верить, что его отец белый офицер и воюет за правое дело.» «Ты ее сестра, ты ее лучше знаешь, но решать, что сказать сыну, будет Наталья Андреевна.»
«Missä sinä ripustettu koko kesän, Vildzhami? Et tiedä!» «Meillä on koko perhe työskentelee Lapissa; olemme rakentaneet sikalasta siellä» «Где ты болтался целое лето, Вилджами? Тебя не узнать!»[1] «Мы всей семьей работали в Лапландии; мы строили там свиноферму,» высокий крепкий паренек сжимал коричневый кожаный портфель своими большими мозолистыми руками. «Небось по школе не скучал?» забрасывал его вопросами темноволосый красавчик с ангельским лицом по имени Мэйнайо. Белый балахон покрывал его плечи и он, по видимости, изображал привидение. Его портфель, угол которого он теребил, висел на цепочке, пристегнутой к поясному ремню. «Конечно нет! Плотницкая работа куда интереснее.» Около двадцати неоперившихся подростков обоего пола вели оживленный диалог в классной комнате одной из школ города Ювяскюля. Учителя еще не пришли и молодежь чувствовала себя непринужденно. Они не виделись целое лето и сейчас в ранний час первого дня учебного года им было интересно узнать новости, увидеть старых друзей, подтвердить свой статус в школьной иерархии или просто потрепаться. Одеты они были — кто в лес, кто по дрова — единой формы в школах не существовало, но никто не ругал учеников за проявление фантазии и самовыражения; тем не менее, большинство носило заурядную и практичную крестьянскую одежду. Сергей и Борис всегда держались вместе и сидели на одной скамье, положив руки на парту и ожидая учителей. Матери одели их скромно и одинаково — в серые сатиновые рубашки, черные шерстяные брюки и грубые ботинки. Непокорные и вихрастые волосы их были расчесаны на прямой пробор, у Сергея волосы были светлые, у Бориса — темно каштановые. Их окружала группа соучеников. Они рассматривали фотоаппарат Кодак, который принес Сергей. «Дорогая вещица,» заметила Марджакка, загорелая, опрятно одетая девушка с густыми темными волосами, собранными под фиолетовую бандану. «Можно посмотреть?» Движения ее тонких рук были лаконичны и точны. Она открыла крышку и поднесла фотоаппарат к правому глазу, как будто приготовилась сделать снимок. «Откуда он у тебя?» «Это подарок дяди Григория, друга моего папы. Они воюют против красных в Сибири. Вот мой папа прислал компас.» Сергей закатал рукав и продемонстрировал круглую черную коробочку со стеклом, пристегнутую ремешком к его запястью. «Что будешь с ним делать?» один из сорванцов просунул через толпу свою лохматую голову. «Вас сегодня после занятий сфотографирую.» «Мой брат такой камерой снимает в тюрьме заключенных красных, а потом приклеивает карточки в их личные дела,» потянулся к фотоаппарату Мэйнайо. «Много их развелось и хотят они нашу жизнь изгадить,» не отрывая глаз от Кодака, протолкался вперед Вилджами. «Мой отец говорит, что жизнь в России становится собачьей.» «И нам большевики пытаются сделать такой же!» привстал в негодовании Борис. Губы его дрожали от гнева. Все школьники горячо заговорили и каждый передавал услышанное в своих семьях. Провозглашенная год назад Финляндская республика переживала муки свое рождения. Она тоже проходила через трудности гражданской войны, как и ее восточный сосед, правда до таких страданий у финнов не дошло. Война шла к югу от Ювяскюля, много молодых мужчин вступило в самооборону, но отзвуки борьбы, страсти и негодование переносились в школу. «Где твой отец?» с сарказмом спросил Мэйнайо стоящего рядом белобрысого, щуплого юношу со шмыгающим носом. Тот съежился и отступил назад, пытаясь выскользнуть из круга собеседников. «Я слышал, что он с красными связался!» «Генерал Маннергейм всех большевиков выгнал обратно в Совдепию!» прокричал с другого конца комнаты зеленоглазый подросток, распахнув свой широкий бесформенный рот. «Пусть не возвращаются!» загалдели школьники. Бедный мальчуган съежился, виновато улыбнулся и чуть не заплакал от стыда. «Политике нет места в классе!» Громко захлопал в ладоши вошедший преподаватель. Это был энергичный и подтянутый мужчина средних лет одетый в костюм — тройку, галстук и ярко начищенные кожаные полуботинки. «Все по местам! Первый урок у нас алгебра. Начинаем с переклички…»
Математика и точные науки стали любимыми предметами Бориса и Сережи, поглощая и завораживая их своей глубиной. Плоды тысячелетних наблюдений, опытов и обобщений лучших мыслителей человечества были сжаты в простые и ясные тексты учебников, лежавшими перед ними. Школа выявила незаурядные способности юношей и они собирались продолжить образование в лицее, но для этого нужен был мир, который так и не приходил. Финляндия как и вся Европа продолжала бурлить. В январе 1918 года красные создали верховный совет рабочих, захватили власть на юге страны, где проживало большая часть населения, и по сценарию Ленина установили социалистическую рабочую республику. Финский народ не поддался. В результате борьбы большевики были изгнаны и, преследуя их, белофинны вторглись в Восточную Карелию.
Надежды, появившиеся после победы, что генерал Маннергейм станет спасителем «старой России» не оправдались, но осенью 1919 года борьбу продолжила русская Северо — Западная армия под командованием генерал Н. Н. Юденича, состоявшая из шести дивизий и ударного танкового батальона. За нею следовали, закупленные за рубежом, эшелоны с продовольствием для голодающего Петрограда. Григорий и Фридрих шли в головном отряде колонны светлейшего князя А. П. Ливена. Стремительность наступления пятидесятитысячной армии была ошеломляюща и через две недели, преодолев расстояние более чем в сотню верст, северозападники оказались в окрестностях Петрограда. Здесь продвижение затормозилось.
Солнце посылало последние лучи на запорошенную снегом пустынную, безлесную равнину с торчащими стеблями неубранной пшеницы и прямую, как стрела, дорогу, уходящую к горизонту. Далеко впереди на фоне ясного морозного неба выделялись бревенчатые стены изб. «Там ночевать будем,» приказал проскакавший на вороном коне полковник. Продрогшие и уставшие солдаты, двое суток не получавшие горячей пищи, прокричали Ура. Спали вповалку на полу двухэтажной дачи, затесавшейся между строений на краю поля. На рассвете к ним вбежал взбудораженный вестовой. «Г-н полковник, большевики наступают!» «Где?» «Разъезды в поселок въезжают, а на восточной околице показались цепи…» «В ружье! Bсем строиться!» что есть мочи заорал дневальный. День выдался знобкий, ледяной, но яркий. Торопливо бойцы выбегали из изб, голодные и невыспавшиеся, штыки и погоны поблескивали на солнце. «Рота построиться! Огонь залпами по разъездам», закричал полковник. Лица воинов были напряжены и бледны, руки слегка дрожали. Взлетели винтовки, щелкнули затворы, шеренга ощетинилась. «Рота,» все замерли, «пли!» Прогремел залп. За ним еще один. Скачущие навстречу им кавалеристы остановились, заметались, рассыпались по сторонам и повернули назад. Глухой удар орудийного выстрела! Приближаясь, засвистел снаряд. «Неужели в нас?» У Фридриха засосало под ложечкой. «Нет; перелет.» Григорий подмигнул ему и прошептал, «Обошлось.» Попало по правому краю цепи. С визгом и звоном взметнулся снег, оставив дымящуюся воронку. Оттуда из мешанины земли и крови доносились слабые стоны, высовывалась чья-то изуродованная рука, но шеренга продолжала стрелять. Все чаще свистели и рвались снаряды. Большевики наседали и наседали. Oрдинарец на взмыленной лошади доставил приказ: занять позицию южнее железнодорожной станции. Повернулись, пошли на запад. Пересекли широкий, поросший кустарником овраг, и завидев водокачку и здание вокзала, рассыпались и залегли, уставив винтовки в сторону красногвардейцев, ползущих по открытому, заиндевелому полю. Над белой цепью звонко рвались шрапнели, рядом бухая, рыли землю гранаты. Они попадали в бойцов. Три тела взлетели вверх, как тряпичные куклы. Дым рассеялся, один из них, пошатываясь встал, зажимая окровавленную голень, но двое других продолжали лежать, раскинув руки, с остановившимися, незрячими глазами. Нескоро к раненым подоспели санитары и, погрузив на носилки, отправили в лазарет. Из документов, найденных в карманах, узнали их имена: Григорий Жеребцов и Фридрих Зиглер. Тем временем их рота продолжала упорно сражаться. Наступил перелом. По дрогнувшим красным трещали винтовки, ожесточенно били пулеметы, перенесла огонь артиллерия. Большевики отступили и побежали. Ничего не знали об этом наши герои — они были на пути в тыл.
