Иоанн — царь, Анастасия — царица. Отрицать сие невозможно. Однако смирять он себя не намерен. Его воля — закон, его желание должно быть исполнено всенепременно. Он самодержец. Строптивых пусть охватывает ужас при появлении царя. Неповиновение и своевольство караются казнью. Иного пути для выживания нет. Покачнись — съедят, и первыми набросятся кто близко стоит. Шуйские, Старицкие, Курбские. Он олицетворяет Российское государство. Что полезно ему, то полезно и стране. Ему худо, и стране худо. А как иначе? Вот каково было новое веяние. Вот что почуял Малюта.
Ночью Иоанн со всей ватагой прискакал в любимое сельцо Островок. Здесь он легко освобождался от пут московской жизни. Часами парился в бане, пировал да слушал песни. Местные девки-певуньи отличались не только слаженными голосами, но и пригожей женской статью. Летом в ясную и сухую погоду при свете костров он любил сидеть и смотреть на игрища, которые затевали шалуньи, поощряемые одобрительными возгласами и пригоршнями монет. Приглядев хорошенькую, он посылал за ней и в глубине благоухающей рощи брал с нежностью и чувством благодарности, которые никто, кроме Анастасии, в нем и не предполагал. В ту ночь бешеная скачка распалила его. Опередивший ватагу гонец предупредил и слуг, и поваров, и девок, чтоб встречали, как царь того заслуживал и любил. Гульба шла до рассвета, а едва забрезжило, отправился на пригорок встречать восход солнца. «Вот и я так поднимаюсь», — думал он про себя, сторожко окидывая взором толпу друзей, кучковавшихся неподалеку, будто кто-то из них мог проникнуть в сокровенные мысли.
V
Внезапно он уловил какой-то неясный шум. И опять неожиданно из-за поворота дороги, которую Иоанн предпочитал остальным — гладкая и пустынная, проступили сквозь утренний сумрак нестройные ряды людей, по облику отличавшихся от московских и окрестных жителей. Их собралось немало, наверное — до сотни, ну, может, чуть меньше. Впереди богато одетые, в середине — торговые и мелкота, а вот за ними на телегах оружие — бердыши, пищали и пики.
«Неужто опять новгородцы?!» — пронеслось у Басманова, предшествовавшего царю и рассмотревшего приближающихся раньше и подробнее Иоанна. Откуда они доведались, что царь приедет сюда? Кто их навел? Ведь загодя велено было молчать?
Иоанн замер на вершине, и первые лучи июньского нежарко оранжевого солнца окатили его высокую, пока не располневшую широкоплечую фигуру и впечатали в простор набирающего голубизну неба. Он стоял, опустив руку на эфес сабли, а второй прикрывал глаза от бившего навстречу теплого потока и являл собой изумляющее и вместе с тем грозное зрелище. Басманов кинулся к нему со словами искреннего восхищения, граничащего со священным восторгом:
— Не гневайся, великий государь! Ты олицетворяешь силу и мощь России, живи и здравствуй сто лет! Сей же час предерзких повернем вспять. — И Басманов позвал стрелецкого начальника Стогова.
— Кто такие? — обронил тихо Иоанн. — Зачем здесь?
Басманов вскочил на подведенного коня и молнией помчался вниз. За ним рванулся отряд, который обтек подошву пригорка и выехал навстречу толпе.
— Это псковские, — сказал Курбский, подъезжая к царю и спрыгивая наземь. — Ей-богу, псковские.
— Ты-то откель проведал? — спросил недовольно Иоанн.
— По повадке. Псковские мирные. Смерть за собой везут.
— Вот я их проучу! — вскричал Иоанн.
А Басманов между тем скакал назад. Бросил коня далеко и побежал, прихрамывая, к царю:
— Псковские, великий государь. Просят тебя выслушать. Челом бьют.
— Вот я их проучу! — повторил Иоанн, топнув сапогом. — Нигде покоя нет. Велено было молчать!
— Найду, великий государь, языкатого ослушника, — пообещал Басманов.
Конники плотным кольцом окружили псковичей, не позволяя никому выскользнуть наружу. На помощь охране с окраины сельца неслось видимо-невидимо верховых с обнаженными саблями. У Басманова дело было поставлено после случая с новгородцами отменно. К царю не прорваться не то что воину, но и мыши. Конники налетели вихрем и погнали псковичей в обход пригорка. Иоанн, Басманов, Курбский и прочие помчались в Островок, далеко опередив пеших, и уже ждали жалобщиков на небольшой площади возле присадистого бревенчатого дома, который крестьяне торжественно именовали дворцом.
— Поставьте вон тех пузатых, — и Иоанн ткнул рукоятью плети в первых попавшихся, — на правеж!
Впрочем, Басманов не нуждался в указаниях. Он быстро научился понимать повелителя по движению бровей и колючему взгляду. Иоанн обратил внимание, как Малюта и симпатичный ему весельчак Васюк Грязной протиснулись к месту разворачивающегося действа.
— Ах, собаки, — пробормотал Иоанн, — как падаль, так они рядом. Чует воронье, где кровью тянет.
С детства он привык придавать мыслям словесную форму. Речевой ряд помогал думать. Когда скажешь, легче сделается и сам запоминаешь, что и кому приказал. Реплики, произнесенные про себя, помогали Иоанну еще в одном: проще было с их помощью отбрасывать совестливое колеблющееся чувство.
Троих, отделенных от остальной массы, Басманов подтолкнул в сторону царя. А Малюта и Грязной, подбежав к псковичам, сбили их с ног:
— На колени!
И отборной бранью полили наивных и уже обреченных людей, которым взбрело в голову потолковать с царем. Так, почти ползком, обливаясь потом и размазывая грязь по мокрым от обидных слез лицам, псковичи преодолели короткое расстояние до крыльца, где уселся в высоком кресле Иоанн, начавший разговор сладким, почти елейным, голосом:
— Зачем пожаловали, жители славного Пскова?
Один из произвольно выбранных Басмановым делегатов произнес:
— Великий государь, прости нас, неразумных, что мы обеспокоили тебя, но мочи нет терпеть боль, которую наносит нам наместник князь Турунтай-Пронский! На тебя кивает, великий государь, но мы-то знаем, что ты милостив!
И пскович осторожно протянул к Иоанну руку, в которой был зажат свиток.
— Пес поганый! — воскликнул Иоанн. — В плети его! Как ты, смерд, осмелился сюда прийти, да не сам-друг, а с такими же, как и ты, безумцами и ослушниками? Кто тебе жалобу помогал писать? Зачем с оружием от самого Пскова шел? Отвечай, пес!
— От лихих людей борониться, великий государь! Прости нас, грешных. Выслушай, милостивец! Жалобу составляли всем миром. Псковичи-то, чай, грамотеи!
Малюте стало ясно, что царь не намерен разбираться в неправедных законах, установленных угодником братьев Глинских князем Турунтай-Пронским. Он видел, как злоба постепенно охватывает Иоанна. Казалось, царь сам охотно накинулся бы на просителей и посек их. Рискнув и опередив еще не высказанное желание Иоанна, Малюта, дав знак Грязному, принялся избивать псковичей, валявшихся в пыли, помогая себе острыми концами сапог, норовя угодить в лицо — в переносицу, чтобы хлынула поскорее кровь. Грязной действовал не хуже.
— Юшку им пусти! Юшку! Ай, славно! Кровью у меня умоетесь! — смеялся Иоанн.
Мрачное выражение у Курбского, с каким он наблюдал отвратительную и порочную сцену, лишь раззадоривало его немилосердного друга.
— Огня! — крикнул царь. — Огня!
VI
Огонь последнее время его привлекал. Он обожал смотреть на огонь. Совсем недавно Москва вспыхивала дважды. Пламя языками дьявола поднималось до небес. Особенно зловещая картина возникала туманными весенними ночами. Низкие багровые тучи разлетались в разные концы света в зависимости от направления ветра. Клочковатые и мятущиеся, они походили то на всадников, то на пеших воинов, то на беснующуюся, будто клубящуюся толпу. Он не отступал перед огнем и не молился, как глупые бояре. Он пытался усмирить стихию. И видел, что многие воины одобряют такой образ действий. Они не взывали к Богу. Басманов, Малюта и Грязной впереди всех яростно бросались туда, где еще можно было что-то спасти. В Кремле сгорело с десяток построек, но главные здания удалось отстоять. Малюта, голый по пояс, черный от сажи, с опаленной бородой и усами, действовал лихо. Глаза его весело поблескивали. Казалось, он радуется борьбе. Таскал воду без устали, орудовал багром, как умелый воин — пикой.
В какой-то момент, когда Иоанн слишком приблизился к полыхающему пожарищу, Малюта, перекрывая треск рушащейся кровли, остерег возгласом:
— Великий государь, спасайся! Берегись!
Иоанн отшатнулся вовремя: мимо пролетела, теряя сноп искр, обгорелая головешка.
Апрельские пожары погасили дожди. Огонь и прежде не был безразличен Иоанну, но теперь он неожиданно для себя уверовал в его сокрушающую и очистительную силу. Попробуй одолеть огонь! Так и воля государя — непобедима. Мощь и быстрота распространения пламени завораживали. Иоанн внимательно всматривался в тех, кто кидался в гущу огненную без всякой боязни.
