— Я не только упоминаю о нем — я жду от пролетариата выполнения его великой исторической миссии, коренного общественного переворота, — и добавляет: — Главная проблема настоящего — отношение промышленности и всего мира богатства к политическому миру.
— Читай, — требует снова Женни.
— «Оружие критики, — продолжает Карл, — не может, конечно, заменить критики оружием, материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой; но и теория становится материальной силой, как только она овладевает массами».
— Прекрасные слова, они будут жить долго. Это программа. Читай, читай еще раз сначала, — снова прерывает Женни. Она сидит опершись на подушку. Глаза искрятся гордостью, восхищением, как когда-то в Трире, когда покойный Генрих Маркс дал ей прочесть «мятежное» письмо сына.
— «Дело в том, что революции нуждаются в пассивном элементе, в материальной основе. Теория осуществляется в каждом народе всегда лишь постольку, поскольку она является осуществлением его потребностей… Недостаточно, чтобы мысль стремилась к воплощению в действительность, сама действительность должна стремиться к мысли».
— Как всякая мудрость — это так просто!
Карл читает все быстрее, слегка шепелявя, комкая слова, и Женни не раз призывает его к плавности и спокойствию. Неповторимо четко рисует Маркс величавое призвание пролетариата:
— «Подобно тому как философия находит в пролетариате свое материальное оружие, так и пролетариат находит в философии свое духовное оружие, и как только молния мысли основательно ударит в эту нетронутую народную почву, свершится эмансипация немца в человека».
— Браво, Карл! Это лучшая из истин, которую ты нашел. Продолжай.
Но в чепце, сползшем на ухо, в глухом шлафроке, угрожающе жестикулируя, на пороге комнаты появляется пухлая Ленхен.
— Полуночники! — гремит она. — Сейчас же спать! Я пожалуюсь госпоже Вестфален… А вы, господин Маркс, — вы демон. И если Женни родит крикуна, он вам отомстит за мать: будет орать день и ночь. А у такого беспокойного отца обязательно родится буян!
Женни не дает Ленхен говорить и тушит лампу.
Спустилась на землю тьма,
Пора возвращаться в дома.
Ночь наступает,
Пробил уж час,
Псе засыпает, —
Огонь погас, —
поет, безжалостно коверкая мотив, Карл песню сторожа из модной оперы «Гугеноты». В ответ раздается злобный стук в стену. Разбужены Руге — не миновать скандала. Карл панически срывает с себя воротничок.
Елена торжествует. Женни в отчаянии. Разговаривая шепотом и ступая на цыпочках, все расходятся спать. И все-таки их нагоняет рассвет.
Первый номер долгожданных «Немецко-французских ежегодников» вышел в феврале сорок четвертого года. Кого только не было в число сотрудников! Сияющий разоблачитель Гейне, певучий Гервег, всенизвергающий Бакунин, отважный Якоби, нравоучительный Гесс, красноречивый Фейербах, могучий Энгельс и, наконец, сам рейнский Прометей — Карл Маркс.
Маркс поместил в «Немецко-французском ежегоднике» две свои статьи: «К критике гегелевской философии права. Введение» и «К еврейскому вопросу».
Во второй статье Маркс, исследуя проблему человеческой и политической эмансипации, затронутую в работе Бруно Бауэра по еврейскому вопросу, отбрасывает теологические мудрствования Бауэра и даст точные ответы на самые запутанные социальные вопросы.
Показывая основу взаимоотношений между обществом и государством, Маркс писал:
«…Практическая потребность, эгоизм — вот принцип гражданского общества, и он выступил в чистом виде, как только гражданское общество окончательно породило из своих собственных недр политическое государство. Бог практической потребности и своекорыстия — это деньги.
Деньги — это ревнивый бог Израиля, перед лицом которого не должно быть никакого другого бога. Деньги низводят всех богов человека с высоты и обращают их в товар. Деньги — это всеобщая, установившаяся как нечто самостоятельное, стоимость всех вещей. Они поэтому лишили весь мир — как человеческий мир, так и природу — их собственной стоимости. Деньги — это отчужденная от человека сущность его труда и его бытия; и эта чуждая сущность повелевает человеком, и человек поклоняется ей.
Бог евреев сделался мирским, стал мировым богом…
…То, что в еврейской религии содержится в абстрактном виде — презрение к теории, искусству, истории, презрение к человеку, как самоцели, — это является действительной, сознательной точкой зрения денежного человека, его добродетелью. Даже отношения, связанные с продолжением рода, взаимоотношения мужчины и женщины и т. д. становятся предметом торговли! Женщина здесь — предмет купли-продажи.
Химерическая национальность еврея есть национальность купца, вообще денежного человека.
Беспочвенный закон еврея есть лишь религиозная карикатура на беспочвенную мораль и право вообще, на формальные лишь ритуалы, которыми окружает себя мир своекорыстия».
Маркс считает, что еврея и христиане обрели в некоторых государствах полную политическую эмансипацию, но это не значит, что они обрели и человеческую эмансипацию.
«Всякая эмансипация состоит в том, что она возвращает человеческий мир, человеческие отношения к самому человеку.
Политическая эмансипация есть сведение человека, с одной стороны, к члену гражданского общества, к эгоистическому, независимому индивиду, с другой — к гражданину государства, к юридическому лицу.
Лишь тогда, когда действительный индивидуальный человек воспримет в себя абстрактного гражданина государства и, в качестве индивидуального человека, в своей эмпирической жизни, в своем индивидуальном труде, в своих индивидуальных отношениях станет родовым существом; лишь тогда, когда человек позна́ет и организует свои «собственные силы» как общественные силы и потому не станет больше отделять от себя общественную силу в виде политической силы, — лишь тогда свершится человеческая эмансипация».
Маркс рисовал картину истинной человеческой эмансипации, которая совершенно изменит соотношение общественных сил, при которой человек явится хозяином своего труда, своих источников жизни. Это были первоначальные наброски будущего социалистического общества.
По случаю выхода «Немецко-французского ежегодника» в ресторане на Больших бульварах Руге устроил банкет. Редакторы надеялись, что журнал осуществит союз между революционерами Франции и Германии. С бокалом шампанского в руке Арнольд поклялся привлечь к сотрудничеству в дальнейшем самого Леру, Прудона и даже Луи Блана.
— Да здравствует интернациональный радикализм! — провозгласил Руге.
— Социализм, — поправил Маркс.
— За это я не пью, — Арнольд мгновенно протрезвел.
Карл отставил полный бокал.
Но Руге не хотел ссоры. Желая опять сомкнуть ряды и рассеять наступившую тягостную тишину, Гейне предложил прочесть стихи. Но его едва слушали. У Женни как-то сразу заболела голова. Не досидев до конца пирушки, Марксы отправились домой. Гервег воспользовался неурядицей и сбежал на свидание. Эмма плакала от ревности на плече жирной госпожи Руге.
Невеселый получился вечер.
Поутру, оттолкнув сторожившую Елену Демут, в комнату к Марксу вошли супруги Руге. Лицо Арнольда было по-обычному брюзгливо-недовольное, безразличное, но лицо его жены отражало множество демонических страстей. Толстая, пунцовощекая, негодующая, она, казалось, хотела выразить свое возмущение не только словами, но движениями бровей, сжиманием и разжиманием маленьких пухлых рук.
— Невероятно, неслыханно, поразительно! — твердила она, едва переводя дух.
— Не знаю, как вы к этому отнесетесь, но люди но могут оставаться равнодушными! — перебил жену Арнольд.
— Спокойствие, друзья! В чем дело? Что произошло? Не переворот ли в Тюильри? — попытался успокоить супругов Карл.
Но Елена Демут резко вмешалась в сумбурную беседу и навела порядок:
— Переворот-то переворот, да не у нас, а в семье Гервегов. И вам, госпожа Руге, нечего волноваться. Не ваш ведь муж с другой спутался.
Взволнованная чета Руге не унялась.
— Что ты думаешь по этому поводу, Карл?
— Вы спокойны, вы не возмущены, госпожа Маркс? Вы — мать семейства, супруга?! Да знаете ли вы, — голос сведен до шепота, — что он на глазах у жены утешает поцелуями графиню д’Агу, эту кривляку, заслуженно надоевшую композитору Листу.
