— Да, конечно. Но почему тогда он с такой лёгкостью искушает нас?
— Он бессилен перед верующими…
Он снова замолчал, закончив есть и принявшись курить подслащенный мёдом табак из трубки. Лай собак усилился, перейдя почти на вой. Тут Ашур внезапно сказал:
— Вот моё мнение: шайтан может незаметно подкрасться к нам, используя наши слабые места.
При этих словах его она попросила помощи у Аллаха от шайтана, побиваемого камнями, и Ашур продолжил свою мысль:
— Так вот, моё мнение таково, что две наши страсти делают нас ещё слабее: это страсть к деньгам и страсть повелевать над другими…
— Возможно, это одно и то же, — пробормотала Халима.
— Да, наверное. Деньги и власть…
— Даже завет твоего предка выродился из-за этого.
— Моего предка! — смутно воскликнул он.
Она вопросительно поглядела на него, и он спросил её в свою очередь:
— В чём был его недостаток?
— Недостаток?!
— Я имею в виду, почему он пошёл на попятную?
— В том не было его вины.
— Конечно, — пробормотал он поспешно.
Однако он продолжал в тайне спрашивать себя, в чём же был недостаток его предка, что сорвало его благородные усилия после его кончины или, вернее, после кончины Шамс Ад-Дина? Если имелась ошибка, должно же существовать и благоразумие. И если это благоразумие уже было найдено единожды, что мешало отыскать его вновь? А если рецидив и произошёл, то мы вполне могли бы гарантировать себе жизнь, не знающую затем таких срывов. Халима прервала его размышления своим вопросом:
— Разве не предостаточно у тебя забот и так?!
39
Но нет. Его не устраивали одни лишь насущные заботы. Да и как быть довольным тому, кто по часу каждый день предавался одному и тому же занятию — сидеть на пустыре, а ещё по часу-два — сидеть на площади перед обителью?! Как быть довольным тому, в груди которого постоянно скрывалась тлеющая головешка?! Как быть довольным тому, кого будили по ночам разноцветные сны? Как быть довольным тому, кто был по-прежнему уверен, что его единственным предком был Ашур Ан-Наджи?!
Он начертал себе путь на песке пустыря. В свете звёзд на площади у обители он вообразил его себе. Это спасало его и во время дневных странствий, и во время сна, пока не воплотилось в реальность — такую же прочную, сильную и величественную, как и древняя стена обители.
40
Он проводил время, никуда не торопясь, на базаре в Даррасе. Именно здесь бродяжничали многие харафиши их квартала, поэтому-то он и сторонился этих мест. И поэтому же он и сам теперь стал приходить сюда. И сейчас, продавая огурцы, он как раз проходил мимо небольшой группки харафишей, нараспев зазывая покупателей. И тут же некоторые узнали его и выкрикнули:
— Это же мастер Ашур!
Другой голос насмешливо заметил:
— Да, брат кровопийцы, что продаёт тут огурцы!
Он подошёл к ним с приветливой улыбкой на грубом лице. Протянув руку, он сказал:
— Вы тоже откажетесь пожать мою руку, как и остальные?
Но они тепло обняли его, и кто-то произнёс:
— Да будут они прокляты…
— Мы видели от тебя только благо, — изрёк ещё один.
— А как поживает твоя добрая матушка?
— После того, как я повидал вас, мой дух-странник наконец-то вернулся к себе домой.
Он провёл в их компании целый час — счастливый, полный нежности и ликования. И начиная с этого дня, он постоянно захаживал на базар в Даррасе.
41
Встреча с харафишами зажгла огонь во всём его существе. Его жизненные силы собрались воедино, а сердце стучало так, что вот-вот вспорхнёт и вылетит наружу из своих стен. Он не мог уснуть, взволнованный этой внутренней силой. Он бросил вызов неизвестности, как когда-то сделал Фаиз, и как сейчас делает Дий, однако пошёл иным путём, направив взгляд на более далёкие горизонты. Он стол лицом к лицу перед неизвестным, пожимал ему руку и бросался в его объятия. Словно на роду его было написано участвовать в авантюрах и рисках, оседлать невозможное. Он носил в себе удивительный секрет, отвергал покой и безопасность и любил смерть и потусторонний мир. Во сне он увидел человека, который, — как он был уверен, — был Ашуром Ан-Наджи. И хотя тот и улыбался, но с явным упрёком спросил его:
— Моими или твоими руками?
Он повторил свой вопрос дважды, и Ашур обнаружил, что отвечает ему, словно поняв, о чём его спрашивают:
— Моими.
Всё также улыбаясь, Ашур Ан-Наджи скрылся из виду в гневе, оставив после себя пустоту.
Пробудившись ото сна, Ашур спросил себя, что подразумевал своим вопросом его предок, и что — он своим ответом. Он долго ещё пребывал в замешательстве, однако сердце его наполнилось воодушевлением от оптимизма и новых свершений.
42
В тот же день на базаре в Даррасе он задал вопрос харафишам:
— Что вернёт наш переулок к прежней счастливой эпохе?
Множество голосов ответили ему:
— Возвращение Ашура Ан-Наджи!
— А разве мёртвые возвращаются? — спросил он с улыбкой.
Кто-то захохотал и ответил:
— Конечно.
— Живы только те, которые живут на этом свете, — твёрдо заявил он.
— Мы-то живы, вот только нет у нас жизни…
— Чего вам не хватает? — спросил он.
— Хлеба…
— Нет, власти! — сказал сам Ашур.
— Хлеб заполучить легче.
— Нет!
— Вот ты — гигант, силач. Претендуешь ли ты на то, чтобы самому стать главарём клана? — спросил его один из харафишей.
— А потом стать таким, какими стали Вахид, Джалаль и Самаха! — сказал другой.
— Или быть убитым, подобно Фатх Аль-Бабу…
— Даже если я и стану праведным вождём, что в том хорошего? — спросил Ашур.
— Мы будем счастливы под твоим покровительством.
— Ты останешься праведником не более часа, — сказал кто-то.
— Если даже вы будете счастливы под моим покровительством, что будет после меня? — спросил их Ашур.
