Прежде чем лечь спать, Муравьев непременно заходил в кают-компанию, где шли картежные баталии. Капитану бы-ло странно, что никто из офицеров не интересуется — куда и зачем они плывут: все воспринималось этими людьми, как должное...
— Господа, — обратился однажды он к ним, — недавно я вычитал у одного персидского историка довольно интересные сведения. Оказывается, князь Олег был со своей флотилией на туркменском берегу. Представьте себе, почти тысячу лет назад!
Все взглянули на него странными взглядами, как на сумасшедшего, и Муравьев понял, что ему не поверили...
— Ложись, ложись, Николай Николаевич,— торопливо посоветовал Пономарев.
Болезнь постепенно отпустила Муравьева. По мере приближения к восточному берегу воздух становился суше, и капитан чувствовал, как организм набирал силы. Ему уже не хотелось ложиться в постель и даже лишний раз заходить в каюту. Он беспрестанно находился на свежем воздухе, вглядываясь в горизонт, где сливались в одно целое море и небо.
После нескольких дней плавания, наконец, завиднелся туркменский берег. Первым его заметил в зрительную трубу вахтенный на марсе. Крик «земля!» набатом разнесся высоко над палубой и привел в движение всех, кто был на корабле. Офицеры, схватив зрительные трубы, бросились к борту и увидели вдали, приблизительно в семи верстах от корвета, роскошный дворец с зубчатыми стенами и минаретами. Дворец занимал с полверсты по горизонту и казался издали сказочным чудом. Он стоял прямо над морем. Жаль, что море здесь было всего четыре с половиной сажени глубины, а то можно было бы подвести корвет прямо к порталам дворца.
— Мальчишка! Ей богу, мальчишка! — опять радовался и кипятился Басаргин, отрывая и поднося к глазам зрительную трубу.— Я же говорил, что Белый и Серебряный — одно и то же! Нет, господа, увольте. Больше с этим Остоло-повым я никогда не пойду ни в какое плавание. Где вот его теперь черти носят?! А если он заблудился и налетел на рифы! Мне же и придется отвечать за него — за сосунка!— Глаза лейтенанта горели святым негодованием, ноздри раздувались. Сейчас он особенно напоминал английского лорда, и вызывал своим видом всеобщее уважение.
— Вы оказались на высоте, Григорий Гаврилович,— радуясь за капитана корвета, говорил Муравьев и пожимал ему руку.
— Поздравляю, Григорий Гаврилович. Спорщик вы отменный, но какова точность расчета! — восхищался майор Пономарев. .— А этому, если живехонек, — пригрозил майор, имея в виду Остолопова, — непременно впишу в служебную характеристику: безграмотен и горяч...
Собравшись в круг, офицеры тотчас решили послать на берег баркас. На всякий случай снарядили суденышко коронадой и двумя фальконетами (Фальконст — небольшая пушка без колес). Команду определили из двадцати четырех человек: шесть гребцов, пятнадцать казаков, два офицера - Муравьев и Юрьев и переводчик Муратов. Команда тотчас села в баркас и поплыла. Ветер дул с моря, и гребцы споро удалялись от корвета. Странно только: чем ближе подплывали они к суше, тем дальше становился восточный дворец. Стирались его очертания. Башни и минареты разрывались и повисали в воздухе. А когда достигли берега и бросили дрек (Дрек — небольшой якорь) в тридцати саженях от песчаных дюн — дворец и вовсе растаял, скрылся где-то за дюнами. По колено в воде, перенесли одежду и ружья, остановились на мокром песке. Николай Николаевич тотчас взошел на бархан и увидел всхолмленную пустыню, по которой вольно разгуливал горячий ветер. И где-то далеко, у самого горизонта, опять маячили искаженные маревом стены и башни дворца.
Николай Николаевич только теперь догадался, как жестоко посмеялась над ними природа. О существовании миражей, конечно же, он знал. Но ему и в голову не пришло, не подумал он об этом, когда смотрел с борта корабля на сказочные зубчатые стены и минареты...
Реальность обжигала лицо, руки и ударяла раскаленным воздухом в нос. Глаза слезились от нестерпимого зноя. Решено было двинуться берегом на поиски жилья и туркменских киржимов, которые, по предположению Муратова, должны быть где-то здесь, в небольшом заливе. Возле баркаса остался Юрьев с моряками, остальные двинулись по берегу, то и дело поднимаясь на барханы и обозревая все вокруг, в надежде увидеть хоть какие-то признаки людского пребывания в этом диком краю. Было три часа пополудни и пятнадцать верст, оставленных за спиной, когда Муравьев остановил казаков, чтобы вернуться назад. Муратов испросил для себя разрешения следовать дальше: он надеялся, что вот-вот появится большой бугор, за ним устье реки, в два длинных ряда кибитки и в заливе — киржимы. Муравьев разрешил ему взять с собой двух казаков, с остальными двинулся назад, к месту высадки.
К шести вечера усталые, просоленные потом, с потрескавшимися от жажды губами, путники прибрели к баркасу. Лейтенант Юрьев с моряками тоже намучился под открытым солнцем. Вверху по барханам росли кусты тамариска, но они вовсе не спасали от жары. Моряки почти выпили взятую с собой воду и теперь, встретив Муравьева с казаками, были рады, что сегодняшняя вылазка, слава богу, закончена: сейчас они возвратятся на корвет.
С моря продолжал дуть ветер, час от часу крепчая. Юрь-ев забеспокоился, как бы не разыгрался шторм и стал торопить всех побыстрее садиться в баркас. Опять погрузили ружья, лопаты, сели сами и налегли на весла. Волна шла вкось, ударяя в борт. Приходилось ставить судно против волны и плыть на север, а потом опять брать курс к корвету. За час отчаянной борьбы проплыли всего с полверсты. Вскоре волны стали захлестывать баркас, поднимался ураган. Муравьев увидел, как забеспокоился лейтенант Юрьев. Подождав немного, он сказал Николаю Николаевичу, что, пожалуй, будет лучше, если они возвратятся назад, на берег. До этого Муравьев не испытывал страха, потому что целиком доверялся Юрьеву. Но сейчас и он ощутил, что им угрожает опасность, и быстро согласился с лейтенантом.
Ночевать пришлось прямо на берегу. С баркаса сняли на берег оба фальконета, коронаду оставили в судне. Прежде чем лечь спать, Муравьев выставил посты: вооруженных казаков. Они ходили по барханам, охраняя отдых других. Над берегом носилась песчаная буря, песок набивался в нос и уши, не давал уснуть. В свисте пустынного ветра прогремел выстрел и все вскочили на ноги, хватаясь за ружья. Скоро, однако, выяснилось, что это вернулся армянин-переводчик с двумя казаками. Они были утомлены до крайности. Муравьев отдал последнюю воду из своей баклаги Ивану Петровичу. Только после того, как прополоскал горло, армянин стал говорить:
— Ошибка, Николай Николаевич, — хрипел он. — Это не то место, где я был в тринадцатом. Если это Белый Бугор, то я был на Серебряном. Видимо, существуют два бугра...
Утром, после бешеной ночи, доели последние сухари и допили воду, которой оставалось по два глотка на брата. В полдень опять взяла свое жара. Солнце пекло нещадно, и люди то и дело пытались утолить жажду морской водой. От этого им еще больше хотелось пить. Положение создалось отчаянное. Ветер был не менее шести баллов. Волны сильным крупным росчерком налетали на берег и, шипя, как змеи, отходили назад. Стоявший на якоре в десяти саженях от берега баркас бросало из стороны в сторону, как поплавок. Неожиданный треск в баркасе привлек внимание Муравьева. Все, кто стоял у берега, тоже посмотрели на раскачивающееся судно и поняли: каронада! Не раздумывая, моряки и казаки бросились в волны, взялись за руки и пошли к баркасу. Туда же поспешили оба офицера. Каронада, перекатываясь с борта на борт, уже разбила одно сиденье и долбила стволом обшивку баркаса. Два моряка, рискуя поплатиться жизнью, ибо пушка могла сбить с ног и раздавить, вскочили в баркас и тщетно старались закрепить орудие. Муравьев понял, что это им вряд ли удастся, и крикнул:
— Бросай за борт! Пушку к чертовой матери, за борт!
— Бросай, кому говорят! — еще увереннее и громче заорал лейтенант Юрьев.
В баркас залезли еще двое. Вчетвером, казаки, стоя по бокам, выбирали момент, чтобы помочь каронаде вылететь за борт. Они подгадали этот момент. Когда баркас сильно накренился на нос, все четверо бросились вперед, и вытолкнули пушку в воду. Другие моряки нащупали веревку с якорем, подняли его и потащили судно на сушу. Было очень мелко. Пришлось подключиться в работу всем остальным. Баркас подняли на плечи и вытащили на берег.
Дышали трудно. Как выброшенные из воды рыбы. И не было ни капли, чтобы смочить потрескавшиеся губы. Еще с вечера Муравьев в трех местах выкопал колодцы. Достиг воды, но она была горько-соленой, такой же, как в море. Теперь оставалось одно: двинуться в глубь материка, где поблескивали синие пятна озер. Муравьев не сомневался, что это опять мираж, и все-таки ему хотелось проверить: вдруг вода.
Он взял с собой несколько казаков, и, спустившись с бархана, они побрели на восток. Разочарование пришло быстрее, чем предполагал Муравьев. Не прошли и полверсты, как наткнулись на зыбкую равнину. Это был взмокший и разбухший от последнего дождя такыр. Пришлось вернуться назад.
