— Вот теперь, — заметив её перемены, сказала старуха, — я те поворожу.
Она поднялась и взяла с полки холщовый мешочек. Запустив туда руку, зашумела чем-то сухим. Как потом оказалось, это были бобы. Бросив горсть на стол, она стала всматриваться в их расклад. Потом заговорила:
— Сердешные дела устремились в дальню дороженьку. Тот, о ком ты думаешь, тоже в пути. Но они у вас разные. Не печалься, дочка, — бабка посмотрела на неё и улыбнулась, — он тоже о те думат.
И у Марфы на душе посветлело от таких слов. Но сколько дева ни смотрела на этот расклад, ничего понять не могла.
— А как ты, матушка... — она как-то нечаянно назвала так бабку и посмотрела на неё.
Глазки у той заискрились.
— Чё ты хошь? — спросила ласково старая Марфа.
— А... мы встретимся?
Бабка сгребла плоды, вновь перемешала их в мешочке.
— Нуть, — произнесла она, и бобы застучали но столу.
Долго вглядывалась старуха, потом, глядя на кучку бобов, заговорила:
— Вы встретитесь. Только... — бабка закусила губу и смахнула бобы в кучу. — Главное, вы встретитесь. А там как Бог даст. Вот чё ждёт тя, мила. Так чё, не печальси. Дай-ка я те постелю, отдохнёшь. У тя был трудный день.
— Бабушка, — на этот раз она назвала её так, — я хочу те всё рассказать.
И та поняла, что она стала считать её близким и дорогим человеком.
— Расскажи, милая, — ласковый взор её глаз устремился на девушку.
И Марфа начала своё повествование.
Павша Фоминич, знатный новгородский купец, вкушал со своим сыном Станилом в трапезной. Такой едальни не было у многих князей Окна с цветными стёклами выходили на Успенский собор. А Внутри от одной мебели захватывало дух. Длинный стол, заваленный русской едой и заморскими сладостями, покоился на тонких изогнутых ножках. Те, кто попадал сюда, диву дивились: и как они могли удерживать всё, что находилось на столе. Такие же ослопы. А в поставцах, инкрустированных золотом, за резными стёклами стояла такая же утончённая посуда. Да-а... Сразу видно, деньга у семьи водилась. И немалая. Как тут и боярам не задуматься. Редко бывает, чтобы отец и сын собрались вместе. Купеческое дело таково: если ты хочешь, чтобы в мошне звенело, надо больше искать и даже не искать, а рыскать, где ухватить подешевле, а продать подороже. На этом стоит всё купечество.
Сын радует отца. Такой же жадный до деньги, подвижен. Только вот ещё не обветрился, не заматерел. И отец старается вовсю, чтобы сын скорее миновал эту черту. Не всегда получается. Но вот счастье подвалило.
— Хороший купец, — учил отец, — должен знать: а за чем поехал его сусед? Вот, если ён накупит, чё и ты хотел, то чё будет? — сказав, он смотрит на сына, сдвинув мохнатые брови.
У сына они точно такие же. Да и весь его облик: светлые волосы, толстые щёки, борода, мясистые носы — один в один. Отец ждёт ответа. Сын, рыгнув, запил квасом только что оприходованный кусок свинины, обтёр усы.
— Чё будит? — машинально повторил сын, — да... неча будит считать.
— Во! — отец поднял указательный палец, — а чтобы с того не было, чё надоть делать? — и отец потянулся за корчажкой с квасом.
Сын склонил голову и уставился на отца. Тот, напившись, поднял край скатерти и обтёр губы. Сгрёб свою густую бороду и повертел ею.
— Етот вопрос... труден, — сознался сынок.
Отец оценивающе посмотрел на сына. Вроде хотел разгадать: можно или нет ему это сказать.
— Ну, жду, — сын пошарил по столу глазами в поисках, что бы ещё отправить в рот.
Хотел было взять варёную морковь, но почему-то раздумал.
— Знаешь, — заговорил наконец отец, — в нашем купецком деле деньгу можно зарабатывать и без... товару! — сказав, он хитро прищурил глаза.
Станил не без удивления посмотрел на отца.
— Думается мне, батяня, издалека заходишь.
Глазки отца стали ещё уже. В них появился непонятный блеск: не то от неразгаданной его хитрости, не то от своего торжества.
— Ты что-нибудь слыхивал об Осипе? — отец колыхнулся своим грузным телом.
— Это Захарович? Боярин?
— Ён, ён.
— Да... вроде в купетство не собирается, — произнёс сын и ногтем стал выковыривать из зубов остатки мяса.
Отец усмехнулся:
— Ты вишь, как мы живём! — сказав, облокотился о стол, поднялся, подошёл к венецианскому зеркалу.
За такое зеркало любая княгиня не пожалеет никаких денег.
— А вот Павша не стал его продавать. Пущай видють и завидують!
Взял чесалку, прошёлся несколько раз по волосам. Тряхнул шевелюрой и, положив чесак, пятерней, по привычке, пробежал по волосам. Потом, повернувшись к сыну, сказал:
— Вот и ён хочет жить, как мы.
— Пущай торгует. Места всем хватит!
— Э-э, сынок, — Павша подошёл к нему, облокотился одной рукой о спинку ослопа, — ты чем торгуешь?
— Батяня! — сын укоризненно посмотрел на отца.
— Ладноть! — махнул тот рукой, выпрямляясь, — ён послал за шкурами, мёдом, воском... — сказав, стал в упор смотреть на сына.
Станил заворочался.
— Пущай скупат. Всё не скупит.
— Пущай, пущай, — занервничал Павша. — Да не скупать ён будет. А менять! На рожь. Понял? Тут у нас кадь ржи сколь стоит?
Сын пожат плечами.
— Три гривны. Ех, ты, купчина! — отец осуждающе посмотрел на сына. — Видать, рановато я тя пустил сам по себе.
— Ты чё, батяня? — поднялся сын, почуяв, что отец может взъерепениться, тогда всё... опять посадит на привязь.
— Че, чё, — опять передразнил он, — там счёт пойдёт на шесть ать семь гривен, понял?
Сын кивнул.
— Ты куды хотел путь держать? — не отстаёт отец.
— Ну... до Литвы аль немчуры, те у меня прошлый раз просили...
— Просили... — не унимается отец, — а если Осип тя опередить?
Сын чешет затылок. Он что-то стал понимать.
— Чё делать-то, батяня?
Отец взял ослоп и сел рядом со Станилом.
— Ты должон добраться до Гедимина.
— Самого?! — почти воскликнул сын.
— Ты кто?.. Купец! Вот и предложь ему что-то особливое. Сходи к золотникам. У них быват... чудо из чудес. Понял?
Сын кивает головой.
— После такого подарка, — отец продолжил, — он тя начнёт расспрашивать. А ты как бы невзначай и скажи, мол так и так, Осипка послал свой люд на Печору. Добра привезут... Вертаться будут, когда... — тута ты прервись. Понял?
— Ён же спросить.
— А ты... вертись, чтоб ён догадался и деньгу те дал. Понял?
Сын с улыбкой кивает. А потом спросил:
— А если Гедимина не будить?
— Аты ж... к немцем поедешь?
Сын в подтверждение кивнул.
— Ну... те тожить пачки на ето дело. Понял, дубина? — отец шутливо толкнул сына. — Ступай, готовь обоз!
Уже взявшись за дверную ручку, сын оглянулся:
— К осени, в окурат, поспею.
К Гедимину, как Станил звал Великого литовского и русского князя, он не попал. Хотя подарок для него приготовил отменный. Новгородские мастера постарались. С таким — хоть к самому римскому императору не стыдно идти. Правда, золотники цену заломили. Но купчина прежде всего должен уметь прикидывать: выгодно аль нет. Таким соображением Павша наградил его не хило. Станил быстро прикинул и, крякнув, высыпал деньгу на стол. Дома он долго любовался вещицей. Она изображала битву грифона с чудовищем. В глазах сверкали изумруды, кровь горела прожилками рубина. Глядишь на это творение и не наглядишься. Руки так и чесались положить вещицу в поставец, да холодный разум приказал другое. «Всё оправдается!» — успокаивал он себя.
А не попал Станил к Великому литовскому князю потому, что Гедимин сдержал слово, данное Дивону, и павшему на пепелище Пунэ смертью героя князю Маргеру и посетил того, кто протянул руку помощи литовскому князю.
Князь и его сыновья горели огромным желанием отомстить тевтонцам. Гедимин с войском старался подобраться к врагу скрытно. Отличный полководец, князь понимал, что внезапность — это уже половина победы! Каково же было его удивление, когда он вдруг увидел перед собой готовое к бою тевтонское воинство.
— Душепродавцы! — слетело с его губ.
Он понял, что кто-то выдал его тайну. Но князь не струсил и не бросился назад. Быстро оценив обстановку, он подозвал к себе одного из самых даровитых сыновей.
— Олгерд, — сказал он ему, — скрытно зайдёшь с тылу.
Сын, поглядев на тевтонцев, понял задумку отца, кивнул головой и поскакал к своим воинам. Студас и Драйнас при виде тевтонцев переглянулись взглядами, ибо это было дело их рук. Они торжествовали: теперь-то великий князь наконец-то получит по заслугам и будет зализывать свои раны, а Литва никогда не станет православной!
Гедимин решил атаковать врага, выставив по флангам Любарта и Кейстута. Сыновья великого князя так и рвались в бой. Но чего-то выжидал их отец. Его удлинённое лицо спокойно. Он только изредка поправлял длинные, заходящие за скулы, усы. Твёрдый взгляд говорил, что в его груди бьётся по-прежнему боевое сердце. Видя широко расправленные плечи великого князя, Студас и Драйнас перестали улыбаться. В них всё больше и больше прошло желание рубануть сзади своего тайного врага. Но страх сковывал их желание. Рука князя разила насмерть.
