так и мне, сыну Перунову, тоски-кручины не видать!» Но остуды действовали слабо: ежедневное общение с Анастасией разрывало душу влюблённого.
Да и девочка чуралась его. Опускала глаза при встрече, лепетала в ответ что-то непонятное, перескакивая с греческого на русский и обратно. А хазарка-прислужница зорко наблюдала за ними.
Но однажды, когда до Киева оставался всего лишь день пути и когда Милонег, расстелив у кибитки рогожу, стал подкладывать под голову седло, готовясь ко сну, вдруг Анастасия чёрной тенью спрыгнула с повозки и склонилась к нему. Он привстал на локте, и лицо его оказалось рядом с лицом монашки. Юноша увидел в её глазах отблеск дальнего костра, на котором конники готовили ужин.
— Милонег... — прошептала девочка. — Суламифь есть храпеть... я хотеть объяснить... завтра будет Киев, а потом будет Ярополк... Господи! — всхлипнула она, перейдя на греческий. — Я сойду с ума, я не знаю, на что решиться. Я умом хочу сделаться примерной женой, чтобы княжич гордился мною... А душа... а моя душа... — Голос её прервался, но она нашла в себе силы вновь заговорить: — Не сердись, Милонег, ты, конечно, осуждаешь меня, если князь узнает, он меня убьёт, но держать в себе больше не могу... Я люблю тебя. Ты — единственный, кому я хочу подарить своё целомудрие... Выбор за тобой. Если хочешь — бежим!
Он провёл рукой по её щеке, ощутил бархатную кожу — тонкую и нежную, совсем детскую. Тихо-тихо поцеловал, непорочно, жалобно.
— Настя, милая... — Притянул монашку к себе, утопил нос в вортничке её платья. — Я бы с радостью... Но — нельзя, нельзя! Святослав — мой князь, муж моей покойной сестры, Ярополк — племянник... Существует долг... честь, приличие... Не могу предать — понимаешь?
Девочка заплакала:
— Значит, ты совсем не любишь меня...
— Глупая!.. Я тебя люблю. «Поллэ агапэ», — выговорил он по-гречески. — Мы с тобой «ои лиан филойнтес» — очень любящие, да?
— Как же, «филойнтес»! Отчего тогда не хочешь бежать?
— Я сказал тебе... Я и сам близок к помешательству... Думаю о тебе каждую минуту, ничего не могу поделать... Но такая, видно, наша судьба. Что по-русски значит «судь-ба»? Это «суд Божий». Боги всё решили за нас... Милая, прощай. Я готов за тебя умереть, но готов и умереть за верность слову, данному мною Святославу!..
— Значит, слово сильнее нашей любви? — Настя стала кусать ногти на руке.
— Настенька, любимая! — он схватил её, обнял, поцеловал — сильно-сильно, отстранил и вскочил: — Всё! Прощай! Больше мы с тобой никогда не увидимся! — и ушёл в сторону шатра Святослава, быстро скрывшись в непроглядной темноте летней ночи.
Бедная гречанка сидела убитая. Но потом услышала, как прислужница Суламифь кашляет во сне, перестав храпеть, ловко влезла опять в кибитку и легла на тюфяк.
— Где ты есть там ходить? — проворчала хазарка, недовольно ворочаясь под своим одеялом.
— Маленький нужда, — солгала монашка тоже по-русски.
— Маленький нужда и болшой лубов! — огрызнулась та, повернувшись к невесте Ярополка спиной.
Милонег же оказался у костра, близ которого, положив на колени руки, находился Добрыня. Он взглянул на юношу, улыбнулся и произнёс:
— Что, не спится?
— Да, не хочется, — ответил сын Жеривола.
— А Настасья-то не сбежит, пока ты гуляешь?
— Не сбежит. И куда бежать? Степь кругом.
— Ну, гляди, я предупредил. — Он подбросил в огонь пару толстых веток. — Что ж, садись. Правды нет в ногах. Покукуем вместе.
Ветки принялись гореть хорошо — с треском, щёлканьем, — осветив Добрыню оранжевым цветом. Милонег опустился рядом, на ковёр, расстеленный на траве.
— Хочешь ли вина? — посмотрел на него Добрыня. — Фряжское, хорошее.
— Что ж, не откажусь.
Брат Малуши достал кожаную флягу, вытащил пробку:
— На, отведай.
Тёплое вино было терпким. Милонег с удовольствием сделал три приличных глотка. Поблагодарил. И почувствовал, что немного расслабился.
— У меня в своё время тоже приключилась история, — будто угадав его мысли, отозвался Добрыня. — Первая любовь... Я тогда ещё был холопом, княжеским придверочником. И однажды на Купальскую ночь я случайно оказался в паре с Белянкой — дочкой боярина Ушаты. Было ей лет четырнадцать, мне — на два года больше. На Купалу нет бояр и холопов — все в одном хороводе ходят, вместе прыгают сквозь огонь, поливают друг друга из ведра и купаются... То была прекрасная ночь! Я влюбился в Белянку до потери сознания... — Он пошевелил веткой угли. — Но проходят праздники, наступают будни. Вскоре я узнал, что Мстислав Свенельдич, по прозвищу Лют, сватался к Белянке, и Ушата дал согласие на этот союз...
Милонег вздохнул:
— Ну а ты? Как себя повёл?
— Что мне было делать? Я — холоп, привратник, он же — сын самого Свенельда! Сразу после свадьбы Лют с Белянкой уехали в Овруч... Ты, наверное, знаешь: после убийства Мала, моего отца, наша исконная земля сделалась Свенельдовой вотчиной. А поскольку Искоростень был спален дотла, Овруч превратили в древлянскую столицу... У Белянки от Люта родилось двое детей... Но однажды, во время полюдья, мы увиделись. Я, уже вольный, сопровождал Святослава. А от Киева до Овруча — день пути... Наши чувства с Белянкой вспыхнули с новой силой, и на тайном свидании мы соединились... Ну об этом узнал Мстислав, чуть меня не зарезал, мне пришлось его ранить... В общем, от меня у Белянки родилась девочка Неждана.
— Но, насколько я знаю, ты женился на Несмеяне, дочке Претича из Чернигова? — произнёс Милонег.
— Да, пришлось. Так велел Святослав. Он хотел посредством нашего брака укрепить связи с Претичем. Ей тогда исполнилось тридцать. И у нас до сих пор не было детей...
— А Юдифь?
— О, Юдифь! Я привёз её умирающей из похода в Хазарию. Сладостная бестия... Поселил у себя во дворце, что построил в Вышгороде. От Юдифи у меня — близнецы, девочка Милена и парень Савинко. А потом пришло известие из Овруча о смерти Белянки. Я поехал и Неждану забрал к себе. В Вышгород отвёз, во дворец к Юдифи. Ничего, они подружились.
Затухал костёр. Догорала ночь.
— В общем, не грусти, — подытожил рассказ Добрыня. — Первая любовь — самая, конечно, прекрасная. Но бывают и вторая, и третья. Жизнь длинна. На её пути разное случается.
— Нет, — сказал Милонег, — кроме Анастасии, в жизни у
