Что, красиво? — спросил возничий.
Девочка сказала:
— Очень красивый, да!
Вскоре стало видно, что по гребням стен бегают люди и машут руками, шапками и платками. Русское войско, а с ним и кибитка, прекратили движение. Киевляне опустили подъёмный мост, распахнули ворота. Князь выехал вперёд один. А ему навстречу вышли: Ольга Бардовна, Жеривол, княжичи и Претич, Лют, бояре — кланялись приветливо, хлеб и соль вручили на вышитом полотенце.
— Ярополка-то видишь, нет? — обернулся возничий к Настеньке. — Тот, который повыше. Худенький такой.
Юная гречанка всматривалась в фигурку. Но лицо различить на таком расстоянии было очень трудно.
Вышли из ворот музыканты — с бубнами, гудками со смыками и волынками. Стали петь, играть и приплясывать. Повалил народ. Неожиданно князь поднял руку, и по длинным рядам прокатилось, как по морю волны: «Анастасия!.. Анастасия!..»
Милонег, сидевший на коне сбоку от кибитки, приказал возничему:
— Ну, вперёд! — и поехал расчищать дорогу впереди себя: — Посторонись! Едет невеста Ярополкова! Путь невесте! Не зевай!..
Девочка, осенив себя крестным знамением, сжала от волнения руки.
Все смотрели на неё: с любопытством, удивлением, радостью. Расступались конники. Милонег делил ряды надвое. Наконец колёса загремели по брёвнам подъёмного моста. Ближе, ближе ворота... У монашки задрожал подбородок...
Святослав подошёл к кибитке. Посмотрел на Анастасию. Длинные его усы весело топорщились. Улыбались глаза. Протянул руку:
— Милости прошу в стольный град. Выходи, невестушка.
Девочка, смущаясь, приняла его руку, спрыгнула на землю. Рядом с князем пошла, глаз не смея поднять. Но потом подняла и увидела Ольгу Бардовну. У великой княгини — в мантии парчовой, с драгоценными подвесками и височными кольцами — на лице написано было лёгкое презрение.
— Да, красива, — сказала она ровным голосом. — Греческая кровь — сразу видно... Только не надейся, княже, что Никифор Фока будет после их союза лучше к нам относиться. Дочка-то внебрачная... Если б сам Цимисхий к власти у них пришёл — вот тогда больше вероятности.
— Поживём — увидим, — отвечал Святослав. — Познакомься, Анастасия: это твой жених — Ярополк.
К ней шагнул худощавый юноша — серые глаза, как у князя, неширокий лоб, скошенный чуть-чуть подбородок; бледное лицо, под глазами круги; в лобном обруче горели бриллианты.
— 3-здравия желаю, — княжич заикался слегка. — Очень рад з-знакомству. Понимаешь ли ты по-русски?
— Да, немножко есть понимать, — покраснела девочка.
— Это мой второй сын — Олег, — продолжал вести её Святослав. — Это третий — Владимир.
Мальчик посмотрел на неё снизу вверх: шаловливый, насмешливый, круглый нос — в мелких конопушках.
— Ух, какая красивая у меня невестка-то будет! — восхитился он. — Был бы я постарше, сам бы на ней женился!
Все кругом рассмеялись. Грянула музыка, и в толпе закричали: «Слава князю! Слава Киеву! Слава великим русичам!» Жеривол обнял Милонега, а Добрыня — Владимира. И процессия вошла в Градские ворота.
Повернули налево и пошли между стен: дело в том, что сквозного пути в город не было; в целях военной безопасности после внешних укреплений делали вторые, внутренние, с небольшим просветом между ними, и попасть из внешних ворот во внутренние можно было, двигаясь по периметру. С гребней стен сыпались цветы и горсти пшеницы: киевляне приветствовали князя и его семью, веселились счастливому избавлению от захватчиков.
Ярополк приблизился к Насте и сказал, волнуясь:
— Как п-прошло твоё путешествие? Ты устала, наверное?
— Да, немножко мы есть устали, — согласилась она. — Пить хотели. Мы идти очень далеко?
— Нет, не очень. Как придём во дворец, я в-велю принести питьё.
— Да, спасибо. Я хотеть спросить, Ярополче.
— Слушаю, пожалуйста.
— Ты не очень меня казнить, если я ходить церковь Святой Софий? Я христианский вер: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой.
Княжич помотал головой:
— Н-ничего, я не стану против. Бабушка моя, Ольга Бардовна, тоже ведь крещёная. Но венчаться мне и тебе предстоит всё равно по славянскому обычаю, а не в церкви.
— Понимать. Это я терпеть.
А когда процессия прошла вторые ворота, сотни голубей взмыли в небо. Это было очень красивое зрелище: стаи белых птиц между облаков. Голубятню держал каждый уважающий себя киевлянин. И не ради писем — голубиной почтой на Руси почти что не пользовались, — только для забавы, для красоты. В пищу голубей не употребляли.
Мостовые в Киеве были деревянные. Их мели постоянно, чистотой заведовал княжеский тиун и его подручные; на того горожанина, возле дома которого находили грязь, налагали штраф.
— Вот детинец, — сказал Ярополк Анастасии. — Это княжьи хоромы, капище к-кумиров и торговая площадь — Бабин Торжок.
— Что есть «капище кумиров»?
— Это одно из наших святилищ. Туч приносят жертвы русским богам. А когда з-закладывали город, в жертву принесли человеческого младенца. И отсюда происходит имя «детинец».
— Маленький ребёнок убить? — поразилась гречанка.
— Не убить, а отдать на небо. Приобщить к богам. Он теперь с небес з-защищает нас.
Девочка от страха перекрестилась. Знала бы она, что сейчас Жеривол говорил князю Святославу! Для христианского уха наставления волхва были бы, по крайней мере, дикарскими.
* * *
— Завтра надо устроить праздник, — поучал ведун. — Соберём киевлян, всю твою дружину, отдадим на заклание юношу, быка и двенадцать петухов. Сварим мёду...
— Да, я сам брошу жребий, кто пойдёт на святую жертву. Подбери шестерых — лет пятнадцати-шестнадцати.
— Подобрал уже. Юноши пригожие, все один к одному. Боги останутся довольны киевским посланником.
— Хорошо. Есть ли среди них христиане? Я бы не хотел портить отношения из-за этого с матерью.
— Всё учёл. Пятеро из них нашей веры, а один иудей — хазарин.
— Значит, порешили.
Подойдя к воротам княжеских хором, Святослав повернулся к народу и сказал громогласно:
— Люди добрые! Я прогнал поганых с Киевской земли. Станем жить отныне, как прежде! Возблагодарим за это богов. Завтра будет праздник. Милости прошу — стар и млад, все, кто хочет, все, кто может, — сесть за общие столы, разделить с нами жертвенную трапезу. И отпраздновать бракосочетание сына моего Ярополка с греческой царевной. А теперь по домам — в баньке мыться, очищаться перед завтрашним священнодействием. Слава Перуну и отцу его Роду!
— Слава! Слава! — громыхнула толпа.
А позднее, когда Святослав, вымытый, душистый, несколько хмельной от выпитой браги, розовый от банного пара, сладко размышлял, кого вызвать из своих холопок на ночь к
