Опустив голову, Петруха прошёл мимо хозяина.
—
Оружие принесёшь прямо сейчас.
—
Понятно.
Вскоре Петруха принёс винтовки и положил их на крыльцо. Родион отнёс оружие в сарай и направился домой.
—
Как это они сами тебе винтовки сдали? — спросил Маркел.
—
Попросил, и принесли. — Родион ничего не стал объяснять. — Завтра они уедут.
—
Ты их попросил? Интересно, как ты их просил, — недоумевал Маркел.
—
Я пойду, у меня там Лиза испугалась — утром увидимся. Мясо раздай всем, пока не замёрзло, мужиков попроси: пусть помогут.
Лиза сидела в комнате и беззвучно плакала.
—
Лизонька, всё закончилось, можно уже не бояться, — успокаивал муж.
—
А слёзы сами бегут, — сказала она, размазывая их по щекам.
Родион взял полотенце и стал вытирать жене лицо.
—
Ты его знаешь?
—
Потом расскажу, давай успокаиваться. У нас, случайно, чаю нету?
—
Там чайник на загнетке стоит, я сейчас налью.
Они сидели напротив друг друга и пили чай. Лиза перестала плакать, но страх ещё совсем не прошёл.
В доме Сани Полякова, где ночевали солдаты, все сидели хмурые. Самогон давно закончился, из еды остались только огурцы и картошка, но идти промышлять солдаты боялись. Особенно после того, как Петька Мамаев собрал все винтовки и снёс неведомо куда.
—
Ты никак свихнулся? — спросили его сослуживцы.
—
Свихнулся, как есть свихнулся. С винтовками пришлось бы расстаться всё равно, а так Родион обещал, что завтра мы уедем живыми. Винтовки ещё найдутся.
—
Кто он такой, твой Родион?
—
Помните, на фронте долго по окопам пересказывали, как десять человек остановили наступление немцев? В пятнадцатом году это было. Так вот, один из них был Родион. И геройствовать не надо: здесь, в этой деревушке, все мужики — охотники, так что давайте тихо ночевать, а завтра будем уносить ноги.
В дом вошёл ещё один вояка, заглянувший в хлев к Маркелу. На его лбу красовалась огромная шишка. Он осоловелыми глазами осмотрел остальных.
—
Ты где был?
—
За курами ходил.
—
Где куры?
—
Хозяин не вовремя вернулся, лбом меня об косяк стукнул. А когда я очухался, отправил сюда и сказал, чтобы сидели тихо до утра.
—
Ни хрена себе, куда это нас занесло? — раздался голос с печки.
—
Это тебе не старух обирать. Здесь и лбом об косяк могут, а то и пристрелят — мужики крутые.
—
Как же так случилось, мужики, или мы не русские? — спросил Петруха. — Родион-то прав, мы на неметчине такого не свершали, а здесь будто с ума посходили?
—
Дурак ты, Петруха, будешь много думать — умом тронешься. Ты не думай. День прожил — а там как придётся.
—
А Божьего суда не боишься?
—
На мне грехов — что на собаке блох: одной меньше, одной больше — невелика разница. А если и пристрелят где, так ещё и лучше: я не цепляюсь за жизню такую.
Петруха не спал всю ночь. Он вспоминал, как было на фронте; тяжело, но понятно — а здесь чего? Теперь и на нём, Петрухе, грехов хватает, никогда он уже не сможет отмолить свои грехи. Самое страшное в жизни, оказалось, глядеть в глаза бывшему другу, к которому ты пришёл с подлостью. Как посмотрел Родион — лучше бы убил на месте.
Петруха сел у окна, закурил и стал вглядываться в звёзды, словно пытался там найти зацепочку, хоть небольшое оправдание своей жизни за последнее время. Только ни одна звёздочка не подмигнула ему и не подарила надежду.
Утром, едва стало светать, к дому Полякова подогнали три солдатские повозки. Деревенские мужики встали немного в стороне от них и ждали, когда незваные гости выйдут. Братья Никитины, Еремей Трухин, Кирьян Лисицын стояли вместе, Маркел — чуть поодаль, Родион пристроился возле своих ворот, прислонившись к столбу. Солдаты медленно выходили из избы, собирались возле саней. Когда последний, Петруха, вышел, Маркел сказал:
—
Садитесь и уезжайте — никто вас не тронет, но забудьте дорогу в нашу деревню.
Сани понемногу заполнились, повозки медленно тронулись. Только один Петруха шёл пешком. Дойдя до Родиона, он кивнул своим:
—
Езжайте, я догоню.
Остановившись, посмотрел в глаза бывшему сослуживцу и сказал:
—
Прости меня, Родион Митрофанович.
Родион не отвёл взгляда, но и ничего не ответил.
—
Что ты всё молчишь? Тебе легко молчать, ты всегда молчишь, даже когда нас на войне убивали, все орали, а ты молчал! Да пристрели ты меня, только не молчи! — Петруха опять упал на колени. — Прости меня ради всего святого! Слышишь, прости!
—
Бог простит, — холодно сказал Родион.
—
Ну, хоть так.
Петруха поднялся с колен, отряхнулся, посмотрел на всходящее солнце.
—
Я рад, что у меня в жизни был такой друг, — сказал он, повернулся и поднёс руку к виску.
Раздался хлопок. Петруха упал лицом вниз, раскинув руки, из ладони выскочил маленький дамский пистолетик, которым только и можно было, что пугать. Петруха носил его, привязывая к ноге, чтобы можно было доставать через карман. Родион подошёл к бывшему другу, перевернул его лицом вверх. В открытых глазах была только тоска. Подошли мужики узнать, что же произошло. Родион прикрыл глаза Петрухе и попросил братьев Никитиных:
—
Соберите ему гроб, негоже так закапывать.
—
Твой знакомый? — спросил Маркел.
—
Воевали вместе.
—
Вот оно что. Теперь всё понятно. Я помогу могилу выкопать. Где будем рыть?
Родион подумал, а потом указал место на бугре подальше от деревни. Копали яму вчетвером, постоянно меняясь: земля поддавалась только кирке, и та отскакивала, отбивая небольшие куски. К вечеру могила была готова, пусть не совсем нужной глубины, но достаточно, чтобы достойно закопать гроб. Из деревни показалась лошадь, которую вели в поводу, на санях стоял свежевыстроганный гроб с забитой крышкой.
Братья, Иван с Семёном, вдвоём подняли его и поднесли к краю могилы.
—
Обскажи, кого хоть хороним? — попросил Маркел.
—
О нынешних подвигах не знаю, но довелось мне воевать с ним. Пулям не кланялся, спина к спине в рукопашной стоял, надёжный был друг. Только видишь, как жизнь сломала его, не посмотрела на былые заслуги. И я отдаю почести тому, которого знал тогда, на войне, его хороню. Вот моё слово.
Закапывали без Родиона, он сидел и смотрел на куски земли, летевшие в яму, и думал, что, может, стоило забрать этот маленький пистолетик, и не давать случая осудить себя. Только всё больше при
ходил к мысли, что если бы ему, Родиону, оставили такой шанс, он был бы благодарен за это.
Домой Родион пришёл в сумерках, долго отскабливал землю с валенок, потом вошёл в дверь, разделся.
—
Лиза, мне бы умыться, — устало попросил он.
—
Я сейчас. — Она поставила на табуретку таз и набрала в ковш тёплой воды из чугуна, стоявшего на печи.
Она поливала ему на руки, на шею, потом подала полотенце.
—
Родя, садись, я приготовила ужин. — Она сняла полотенце со стола.
Вместе со снедью на столе стояла бутылка с водкой. Родион налил себе полный стакан и выпил, едва закусив капустой. Потом долго сидел и молчал.
—
Он сам себя убил? — спросила Лиза.
Родион долго молчал, словно не слышал вопроса, а потом повернулся к жене и сказал:
—
Это совесть его убила. Постели мне, Лиза, что-то притомился я.
Неделю Родион валялся в жару, впадал в забытьё, «воевал» в беспамятстве, кричал кому-то что-то несвязное, вспоминал и Петруху Мамаева. Через неделю ему стало легче, и вскоре он стал выходить на улицу. Через месяц Родион оправился, занялся своими обычными делами. Только Лиза заметила, что седых волос на висках у мужа изрядно прибавилось.
