экономикой, что я не осмелился перебивать.
– Да, уговаривала. И ему действительно пора завязывать. А куда он делся?
Амит обвел гостиную взглядом и заметил Дипанкара в компании Каколи и ее шайки-лейки. Дипанкар, несмотря на возвышенные эзотерические и религиозные интересы, питал слабость к женскому полу, даже к самым недалеким его представительницам.
– Вернуть его? – спросил Амит.
– О нет, – ответила доктор Ила Чаттопадхьяй. – Что толку с ним спорить – одно расстройство. Все равно что сражаться с бланманже… Эти сопли и разглагольствования про духовные корни Индии, бенгальский гений… Будь он истинным бенгальцем, давно вернул бы себе фамилию Чаттопадхьяй – и вы все тоже, вместо того чтобы потакать слабым мозгам и языкам англичан… Где вы учитесь?
Лата, слегка оробевшая от такого напора, выдавила:
– В Брахмпуре.
– О, Брахмпур! – воскликнула доктор Ила Чаттопадхьяй. – Совершенно невозможный город. Я однажды была… нет-нет, не буду рассказывать, слишком это жестоко по отношению к милой девушке.
– Говори уж, раз начала, Ила-каки, – сказал Амит. – Обожаю жестокость, да и Лата, я уверен, не робкого десятка.
Уговаривать доктора Илу Чаттопадхьяй не пришлось.
– Что ж, ладно, Брахмпур так Брахмпур! – сказала она. – Десять лет назад мне довелось побывать там на конференции по английской литературе. Я так много слышала про город и Барсат-Махал, что решила остаться на пару дней, – и потом чуть не слегла от пережитого. Столько ненужных почестей и лести – «Да, хузур», «Нет, хузур», – а толку чуть. «Как вы поживаете?» – «Да ничего, – говорю, – жива вроде». Кошмар! «Не соблаговолите ли подать мне два рисовых зернышка и капельку дала, будьте любезны». Сплошные манеры, жеманство, поклоны, газели и катхак. О, катхак! Эти толстухи вертелись на месте как волчки, а у меня чуть не вырвалось: «Бегите! Бегите прочь! Не танцуйте – бегите!»
– Хорошо, что не вырвалось, Ила-каки, не то тебя придушили бы.
– Зато это положило бы долгожданный конец моим мучениям. На следующий вечер было запланировано очередное знакомство с брахмпурской культурой – концерт какой-то знаменитой певицы газелей. Ужас, просто ужас! Никогда не забуду. Эту одухотворенную певичку, Саиду Как-бишь-ее, было просто не видно под драгоценностями. Она так сверкала, что я чуть не ослепла. Нет, больше ни за какие коврижки туда не поеду… и эти безмозглые мужики-северяне в паджамах, будто только что из кровати вылезли, бьются на подушках в экстазе – или агонии – и стонут «Вах! Вах!» от каждой замшелой слезливой строчки. Друзья мне переводили эту «поэзию» – сплошная серость и банальщина!.. А вам нравится такая музыка?
– Мне больше по душе классическая индийская, – осторожно ответила Лата, сознавая, что доктор Ила Чаттопадхьяй тут же поднимет ее на смех за дурной вкус. – Раги в исполнении устада Маджида Хана – «Дарбари», например…
Амит, не дав Лате закончить, грудью бросился на ее защиту:
– И мне, и мне тоже! Всегда считал, что рага сродни роману – по крайней мере, такому роману, который я мечтаю написать. Вот это неспешное изучение каждой ноты, – продолжал он экспромтом, – раскрытие всех ее граней и возможностей, затем, возможно, переход к доминанте – и пауза… Фразы постепенно обретают форму, вступает табла… И тут открывается такое поле для экспериментов и полета мысли, такие возможности для импровизации! Время от времени музыканты возвращаются к главной теме, они играют все быстрее, быстрее, напряжение нарастает, музыка доводит слушателя буквально до исступления…
Доктор Ила Чаттопадхьяй вытаращила глаза на Амита.
– Полная чушь! – заявила автор «Метафизической каузальности». – Не слушай его, Лата. У него размягчение мозгов, как у Дипанкара. Он всего лишь писатель и ничего не смыслит в литературе. Знаете, у меня от такой ахинеи всегда зверский аппетит просыпается. Пойду что-нибудь съем. Ладно хоть здесь всегда кормят вовремя. «Не соблаговолите ли подать мне два рисовых зернышка» – ха!
Бойко тряхнув короткими седыми кудрями, она направилась к шведскому столу.
Амит спросил деда, не принести ли ему еды, и тот согласился. Он сел в удобное кресло, а Амит и Лата вместе пошли к столам с угощениями. Тут от хихикающей стайки сплетниц вокруг Каколи отделилась одна хорошенькая девушка и подошла к Амиту.
– Помнишь меня? – спросила она. – Мы познакомились у Саркара.
Амит, пытаясь вспомнить, когда и у какого именно Саркара видел эту девицу, нахмурился и улыбнулся одновременно.
Она поглядела на него с укоризной:
– Мы с тобой долго беседовали, между прочим.
– Вот как?..
– Про отношение Банкима-бабу́ [275] к британцам и как оно повлияло на форму – но не содержание – его письма.
Амит подумал: «О боже!» – а вслух сказал:
– Да… да!..
Лата, хоть ей было и жаль обоих, не смогла сдержать улыбку. Все-таки не зря она пришла на этот прием.
Девушка не унималась:
– Ну, вспомнил?
Амит вдруг ударился в многословие:
– Я так забывчив… и меня самого так легко забыть, – поспешно добавил он, – что я порой гадаю: а существую ли я? Такое чувство, что никаких моих поступков и дел вовсе не было…
Девушка кивнула:
– Прекрасно тебя понимаю.
Впрочем, через минуту она с грустью удалилась.
Амит помрачнел.
Лата увидела, что ему искренне совестно, и решила его подбодрить:
– Смотрю, твои обязанности написанием книг не ограничиваются.
– Что? – переспросил Амит, как будто только что ее заметил. – Ах да, да, ты права, конечно. Вот, Лата, держи тарелку.
7.10
Хотя Амит не слишком часто вспоминал о своем хозяйском долге перед гостями, следовало отдать ему должное: за весь вечер Лате ни разу не пришлось скучать в одиночестве. Варун (который мог бы составить ей компанию) идти на прием не пожелал и предпочел распивать шамшу с друзьями. Минакши (которая полюбила Лату и всюду таскала ее за собой) ушла болтать с родителями, когда у тех выдалась свободная от гостей минутка: рассказала им о вчерашних событиях на кухне и вечернем визите Коксов. Она пригласила Бэзила и Патрисию и на сегодняшний прием, поскольку это могло помочь карьере Аруна.
– Но она такая серая мышь! – сказала Минакши. – Вся одежда как будто с барахолки.
– Правда? А сегодня она выглядела вполне эффектно, когда подошла познакомиться, – заметил ее отец.
Минакши как бы невзначай окинула взглядом гостей и невольно вздрогнула, увидев Патрисию Кокс: на ней было красивое шелковое зеленое платье и жемчужное ожерелье. Золотисто-каштановые волосы сияли в свете люстры. М-да, это уже совсем не вчерашняя мышка, безрадостно подумала Минакши.
– Надеюсь, у тебя все хорошо, дорогая, – сказала госпожа Чаттерджи, переходя на бенгальский.
– Просто чудесно, маго! [276] – ответила Минакши по-английски. – Я до сих пор так влюблена!
Эти слова заставили госпожу Чаттерджи озабоченно нахмуриться.
– Мы волнуемся за Каколи.
– Мы? – переспросил достопочтенный
