господин Чаттерджи. – Кхм, ну… допустим.
– Твой отец не принимает всерьез моих опасений. Сначала у нее был этот мальчик из Университета Калькутты, потом…
– Коммунист, – подсказал достопочтенный господин Чаттерджи.
– И еще парень с кривой рукой и странным чувством юмора, как его звали?
– Тапан.
– Да, досадное совпадение. – Госпожа Чаттерджи взглянула на своего ненаглядного Тапана, который по-прежнему трудился за барной стойкой. Бедный малыш! Надо поскорее отпустить его спать. Он поесть-то хотя бы успел?..
– А сейчас? – спросила Минакши, глядя в тот угол, где Каколи болтала с подружками.
– А сейчас она спуталась с каким-то иностранцем, – ответила мать. – Ладно, так и быть, расскажу: он немец!
– И весьма хорош собой, – заметила Минакши, которая привыкла сперва обращать внимание на самое важное. – Почему Каколи ничего про него не рассказывала?
– Она стала такой скрытной! – посетовала мать.
– Ничего подобного, она жуткая болтушка, – возразил достопочтенный господин Чаттерджи.
– Одно другому не мешает. Мы столько слышим про ее подружек и «друзей», а про одного-единственного, действительно важного человека в ее жизни ничего не знаем. Если такой вообще есть.
– Милая, ну перестань, – сказал достопочтенный господин Чаттерджи жене. – Ты столько волновалась из-за коммуниста – как видишь, напрасно. Потом волновалась из-за калеки – тоже зря. Так зачем вообще волноваться? Взгляни на маму Аруна, она всегда улыбается и ни о чем не волнуется.
– А вот это неправда, баба́, – возразила Минакши. – Я таких беспокойных женщин еще не встречала. Она волнуется обо всем на свете – буквально!
– Вот как? – заинтересовался ее отец.
– И вообще, – продолжала Минакши, – с чего вы взяли, что их связывают романтические отношения?
– С того, что он приглашает ее на все дипломатические приемы. Он – второй секретарь Генерального консульства Германии. И даже делает вид, что полюбил «Рабиндрасангит»! Это уже перебор.
– Дорогая, ты несправедлива, – сказал достопочтенный господин Чаттерджи. – Каколи тоже стала проявлять необычайный интерес к Шуберту и даже пытается исполнять его произведения. Как знать, возможно, сегодня нас ждет небольшой музыкальный экспромт.
– Она говорит, что у него чудесный баритон, от которого голова идет кругом! Ох, что-то будет с ее репутацией… – сокрушалась госпожа Чаттерджи.
– Как его зовут?
– Ганс.
– Просто Ганс?
– Какой-то там Ганс, не помню фамилию. Правда, Минакши, я так расстроена! Если его намерения несерьезны, это разобьет ей сердце. А если они поженятся, она уедет из Индии, и больше мы ее не увидим.
– Ганс Зибер, – вставил отец. – Кстати, если ты представишься не Минакши Чаттерджи, а госпожой Мерой, он наверняка расцелует твою руку. Вроде бы его семья из Австрии. Они там все такие учтивые – прямо повальная болезнь какая-то.
– В самом деле? – Минакши была заинтригована.
– Ну да. Даже Илу смог очаровать. А вот твою маму этим не проймешь, она считает Ганса эдаким бледнолицым Раваной, задумавшим похитить ее дочь и унести в далекие дали.
Сравнение получилось чересчур цветистым, но достопочтенный господин Чаттерджи в нерабочее время старался не утомлять окружающих логичностью и сухостью рассуждений.
– Думаешь, он может поцеловать мне руку?
– Не может, а поцелует, вот увидишь! Но это ерунда по сравнению с тем, что он сделал с моей…
– Что же, баба́? – Минакши распахнула огромные глаза и уставилась на отца.
– Чуть в порошок ее не стер! – Отец раскрыл правую ладонь и несколько секунд ее разглядывал.
– Зачем, не понимаю? – звонко рассмеялась Минакши.
– Наверное, хотел меня подбодрить, – ответил достопочтенный господин Чаттерджи. – А спустя несколько минут и твоего мужа постигла та же участь. Я заметил, что он слегка приоткрыл рот, когда ему жали руку.
– Ах, бедный Арун, – равнодушно сказала Минакши.
Она покосилась на Ганса, который полным обожания взглядом смотрел на Каколи в окружении шумной свиты. Затем, к изрядному недовольству матери, она повторила:
– Очень привлекателен! И какой рост! А что с ним не так? Мы, брахмо, – люди широких взглядов, разве нет? Почему бы не выдать Куку за иностранца? Это престижно!
– Да, что плохого? – подхватил ее отец. – Руки-ноги у парня вроде целы.
– Пожалуйста, образумь сестру, – сказала дочери госпожа Чаттерджи, – пусть не принимает опрометчивых решений… Ах, зачем я только позволила ей учить этот кошмарный язык с этой ужасной мисс Гебель!
– Вряд ли она меня послушает, – сказала Минакши. – Разве не с твоей подачи Куку пару лет назад пыталась отговорить меня выходить за Аруна?
– Это же совсем другое, – ответила госпожа Чаттерджи. – И потом, к Аруну мы уже привыкли, – не слишком убедительно добавила она. – Он нам теперь как родной.
Беседу внезапно прервал господин Кохли, пухлый учитель физики и большой любитель спиртного. Чтобы не столкнуться с женой, которая не одобряла его частых походов к барной стойке, он отправился туда окольным путем и решил по дороге поболтать с судьей.
– Здравствуйте, ваша честь, – сказал он. – Что думаете о решении суда по делу разбоя на Бандел-роуд?
– О, вы же знаете, я не имею права давать комментарии, – откликнулся достопочтенный господин Чаттерджи. – Возможно, я еще буду слушать это дело, когда подсудимые обжалуют существующее решение. Да я и не слежу за процессом так пристально, как мои знакомые.
Госпожу Чаттерджи, в отличие от мужа, ничто не обязывало держать язык за зубами. Ход судебного процесса подробно освещался в газетах, и у каждого было свое мнение на этот счет.
– Я в шоке, – сказала она. – Не понимаю, какое право имеет простой мировой судья…
– Не простой мировой, дорогая, а сессионный, – вмешался достопочтенный господин Чаттерджи.
– В общем, не понимаю, какое он имеет право отменять приговор, вынесенный присяжными. Разве это правосудие? «Двенадцать честных и верных» [277] – так ведь их называют? Кем он себя возомнил?
– Девять, дорогая. В Калькутте девять присяжных заседателей. Что касается их честности и верности…
– Ну да, ну да. И он заявил, что их вердикт «ошибочен»… или как он там сказал?..
– «Ошибочен, необоснован, в корне несправедлив и вынесен вопреки имеющимся свидетельствам», – процитировал лысый господин Кохли с нескрываемым удовольствием, будто смакуя виски. Его маленький рот был слегка приоткрыт, как у задумчивой рыбы.
– Ошибочен, несправедлив и так далее, разве он имеет право такое говорить? Это… это же недемократично! – продолжала госпожа Чаттерджи. – Нравится нам это или нет, мы живем в эпоху демократии. Впрочем, демократия – только полбеды. Вот откуда все беспорядки и кровопролития, да еще этот суд присяжных – зачем в Калькутте их оставили, ума не приложу, во всей Индии уже давно от них избавились! Коллегию подкупают, запугивают, вот они и выносят бредовые вердикты. Что бы мы делали без наших доблестных судей, которые эти вердикты отменяют, да, дорогой? – негодовала госпожа Чаттерджи.
– Да-да, милая, конечно, – ответил ей муж. – Вот вам
