юноша провожал негу, окутавшую его нежным теплом. Басманов несколько раз потянулся, покуда Варвара оставалась во власти крепкого сна – лежала юная жена на боку, поджав одеяло плотно к груди своей, и едва-едва слышно было её дыхание.
Генрих тихо присвистнул, расправляя Варькину сорочку да поднося её к слабому свету ранней зари, что лился из окна – уж сложно было не приметить красных пятен. То было верным сведеньем к тому, что невеста была взаправду чиста, что являлось предметом для гордости.
Басманов приложил палец к губам, вставая с постели, и то с явною неохотой. Он потёр глаза, сгоняя всякий сон, да бросил взор к изножию кровати, откуда свисали рубаха да кафтан. Фёдор прихватил одеяние своё, малость поискавши пояс – тот ниспал на пол, и в ранних сумерках едва приметен был, да наспех вышел со Штаденом, оставив Варвару в опочивальне.
Басманов зевнул да вновь потянулся, едва они в коридор вышли, а затем оглядел немца привычным прищуром своим, почёсывая затылок. Генрих усмехнулся, потрепав друга по голове, и, право, зазря – и так Фёдор растреплен был немало спросонья. Басманов недовольно шикнул да отвёл голову, кивнув на коридор к лестнице.
Проходя мимо одной из опочивален, Фёдор хмуро свёл брови. Будто не веривши очам своим, он стал на месте, пущай, что Генрих ушёл вперёд. Одна из дверей была приотворена. То были светлые покои с богатым убранством – резною мебелью да расшитыми покрывалами. Белые занавесы подрагивали от дыхания ветра. Окна не затворялись – верно, крестьянские всё не заходили сюда со вчерашнего дня. Постель была не тронута – узорное покрывало лежало ровно, без единой складки.
Тревожные мысли, сомнения вольны быстро выдворять всякую дремоту али сонность с уму-разуму. Оттого нынче Басманов и пробудился окончательно – взгляд его наполнился трезвенной ясностью, покуда оглядывал опочивальню, стараясь приметить хоть робкое знамение людского присутствия. Убедился же Фёдор, что тщетны чаяния его, поджал губы и обернулся в коридор, где уж немец приметил смятение друга своего.
– Где царе? – вопрошал Басманов, опираясь на дверной косяк.
– Ещё нощью воротился в столицу со Скуратовым, – молвил Генрих.
Фёдор поджал губу да потёр затылок. Белые пальцы юноши принялись барабанить о дверной косяк.
– И притом, – добавил немец, поглядывая, не подслушивают ли их лишние уши, – верно, великий князь не в духе пребывал накануне. И велел передать тебе, мол, не даст он тебе отпуску со службы, свадьбу доигрывать да на медовый месяц.
Фёдор закатил глаза да всплеснул руками, недовольно цокнув.
– Да больно надо! – вздохнул Басманов, и пущай на устах его теплилась светлая улыбка, глаза не утратили смятения.
Фёдор вновь оглядел покои, уготованные для самого государя, точно тот взгляд мог что-то переменить. Мгновение, и Фёдор точно вновь собрался с мыслями.
– Что ж… – молвил он, веля Генриху жестом следовать за собой.
Немец повиновался – уж больно много удали предалось Фёдору, едва дверь была затворена.
* * *
Небо прикрылось серыми облаками, пряча где-то в глубине своей летнюю ясную лазурь. Над поместьем раскинулась холодная тень, когда Генрих и Фёдор шли мимо скотного двора. С реки веяли ветра, уж дышавшие ранней осенью. Отсюда видны были редкие пожелтевшие листья, что опали с лип на водную гладь. Мерное течение плавно несло их вдоль берега, где безо всякой привязи али присмотру гуляли лошади молодых опричников.
– Фёдор Алексеич! – донеслось со стороны скотного двора.
Басманов оживился, заслышав знакомый голос своей няньки Фроси. Он обернулся да помахал тотчас же рослой женщине в пёстрой косынке. Её цветастая юбка малость притемнилась с самого краю, покуда свежая роса цеплялась за подол. Фёдор добро улыбнулся да пошёл навстречу к кормилице, покуда Генрих оставался в стороне.
Крестьянка вела на привязи чёрного козла, который ступал неумело, будто бы вчера родился, несмотря на то что скотинка была упитанна. Не иначе как лет шесть ему али ещё больше. Фёдор улыбнулся, будучи премного рад увидеть крестьянку, да затем покосился на козла.
– Эйто вам, Алексеич, – кивнула Фрося, читая негласный вопрос юноши. – Подарок по женитьбе твоей.
– И кто ж лишь на второй день подоспел? – спросил Басманов, подавшись вперёд да уперев руки в колени.
Принялся Басманов оглядывать дарёного козла. Добротный был тот – неча сказать. Шерсть чёрная лоснилась, не было в ней впутано никакого сору. Глаза, точно густого мёду преисполнены, прехитро глядели, подёрнутые влажным блеском. Фёдор плавно опустил руку промеж рогов, поглаживая козлиную башку.
– От этого не ведаю, Фёдор Алексеич, – ответила Фрося. – Видать, мужик какой, с деревни пришёл. Велел вам передать, да притом не представился, молвил, дескать, милости он вашей, боярин, не запямятовал, а посему он чё дарует. Молвил вдобавок, всяко ещё свидитесь.
Басманов свёл брови, слушая, что сказывает Фрося, и всё боле насторожился.
– В сарай сведи его, – молвил Басманов, глубоко вздохнув.
Фрося кивнула, потянув козла на себя.
* * *
Каменные стены Вознесенского собора, что находится близ Московского Кремля, укрывали в ранних сумерках прихожан. Пред святыми образами теплились лампады. Сквозь красное стекло пробивались огоньки, что горели внутри, отбрасывая рассеянный тёпло-янтарный свет на иконы.
Среди прихожан возвышалась и мрачная фигура царя. Владыка глядел на расписной иконостас, утопающий в полумраке. В охладевшей руке перебирал деревянные чётки, вновь и вновь, бусина за бусиной, и покой всё никак не настигал царёву душу, никак лукавые образы не отставали от него в этот предрассветный час. Второй рукой владыка опирался о посох свой, точно немощный странник. Затаив дыхание, он краем глаза оглядывался, замечая юных девиц, укрывших плечи лёгкими платками. Девушки едва-едва покинули годы нежного отрочества. Их белые сарафаны ниспадали до самого пола. Лиц Иоанн не видел, не мог видеть. Он вновь обращал взор ко Спасителю, что взвёл руку над прихожанами.
– Отчего ты воротишь взор от них? – раздался тихий голос царицы Анастасии.
Иоанн сжал чётки в кулаке, и те скрипнули друг о друга.
– Неужто не милы тебе дочери наши? – вновь прошептала покойная царица.
Сей образ явился ему накануне – на женитьбе Фёдора. Заместо Варвары подле царя сидела жена его в белом облачении. И то было вовсе не подвенечное платье, но саван погребальный. То видение и заставило царя немедля покинуть торжество. Не ведал Иоанн, от чего бегство его, не ведал, обретёт ли он покой, покровительство и заступничество небесное здесь, в Москве, в городе отцов его, но бежал тотчас же. Доныне его не покидало видение и нынче уж заговорило.
– Оставь меня, – прошептал Иоанн, не смея отверзнуть очей своих, ибо чуял нутром – призрак не отступил.
– Как сокрушался ты, как горевал в день кончины
