моей, а нынче гонишь прочь? – вопрошала Анастасия.
– Назови имена убийц твоих, – требовал Иоанн.
– Не настал ещё час для того, – ответила царица.
– Хочешь погибели моей? – молвил владыка. – Ежели ты сокрываешь их, жаждешь, как подступятся ко мне али к детям нашим?
– Али ещё к кому? – вздохнула Анастасия.
– Назови имена, – повторил Иоанн.
– Нынче ты пред ними беспомощен, царе, – ответил тихий голос.
Иоанна пробрала дрожь, точно в стенах собора лютовала неистовая январская зима. Он не чувствовал пальцев, и те едва подёргивались, всё крепче сжимая чётки.
– Нет здесь тебя, – сквозь зубы процедил владыка.
– Я подле тебя, Иоанн, – вторил ответ гневному выдоху.
– Нет здесь тебя! – рыкнул царь, ударивши посохом оземь.
Гулкое эхо вознеслось к самому куполу собора. Иоанн силился обратиться всею душой ко святым образам, но они дрожали, точно объятые адским жаром. Владыка слышал отзвуки собственного удара, и то звучало безмерно далеко, ежели и вовсе звучало. В один миг всё стихло. Иоанн впервые смог перевести дух, узрев, что в окна проглядывает бледная заря, гоня прочь супостатных призраков и всю нечисть, что многие годы терзают душу Иоаннову.
* * *
Москва хмуро встретила опричников своих. Оттого ли, что запоздали они, оттого ли, что, напротив, раньше положенного явились, да всё одно – хмурое небо безмолвно супилось, сгущая к вечеру тучи свои. Когда уж ночь окутала столицу, в царских покоях раздался стук. Сердце владыки замерло. Он прикрыл веки, выдохнув с облегчением.
Он не давал ответа, но знал, что наконец его страшное одиночество будет нарушено. Фёдор дерзнул переступить порог, не дождавшись, покуда владыка изъявит волю свою. Одного взгляду хватило Басманову, чтоб уразуметь – нынче тяжкие думы въелись в разум и сердце владыки. Взгляд оставался точно стеклянным, едва-едва разумным.
Фёдор медленно подошёл к царю, заглядывая в его изнеможённое бессонницею да кошмарами лицо. Басманов вглядывался в царский лик, чуть наклонив голову вбок, вычитывая следы тяжёлых душевных терзаний. Недолгая разлука их – да можно ль одну нощь взаправду считать разлукою? – несла за собою разительные перемены. Иоанн медленно поднял руку, указывая на пустующее, или, по крайней мере, так казалось Фёдору, резное кресло подле стола.
– Ты можешь кого узреть, помимо нас с тобою? – полушёпотом вопрошал Иоанн.
От этого голоса у Фёдора прошёлся холодок по коже. Ему вдруг поистине боязно было взглянуть, ибо в самом воздухе стоял неистовый, но безмолвный ужас. Опричник совладал с собою, взглянул на кресло, огляделся по полумраку опочивальни царской. Наконец Фёдор, всё же веря своему рассудку, мотнул головою, воочию не узрев ничего. С уст владыки сорвался облегчённый вздох, и он, прикрыв глаза, вслепую принялся искать опору, когда тёплые руки Басманова взяли его под локоть да увлекли владыку ко второму креслу, что было приставлено ближе к окну. Иоанн опустился в него, давая Фёдору направить себя. Откинувши голову назад, царь вновь глубоко вздохнул.
– Как Варя? – всё так же тихо, но много более спокойно произнёс Иоанн.
Фёдор мягко улыбнулся, мотая головою.
– Она славная, – сухо ответил Басманов.
– Не любишь её – в том твоё счастье, – молвил царь. – Опосля уразумеешь словам моим.
Юноша глядел на владыку, стараясь уловить всё то, что гложет душу царскую.
– Женился я впервой, будучи в твоих летах, – протянул Иоанн, глядя куда-то в потолок.
Уста его озарились теплом, нежным и чистым, но вскоре лик сделался поистине скорбным. Фёдору припомнилось то полубезумное откровение, коего он исполнился в ночь на Ивана Купалу. Те раскаты, клочья и обрывки горя разверзлись пред младым сердцем опричника, и не ведал он, как поступить тогда. Нынче владыка иначе держал себя. Ежели в ту ночь буря застала Басманова врасплох и он сделался много больше нежели свидетелем тяжкого стенания, то нынче великий владыка говорил именно с ним, с Фёдором. То не был случай, то была царская воля, и Басманов трепетно внимал ей.
– Будучи юнцом наивным, уверовал – жениться надобно по любви, и токмо. Нынче же… – Иоанн усмехнулся, точно заслышал нелепую глупость, да рукою ухватился за сердце. – Нынче же доподлинно знаю, что всё как раз иначе. И не было другого пути познать мне то, как утративши всё.
Фёдор невольно кивнул, слушая это наставление. Чуждые младому сердцу горести охватывали душу его, слыша боль Иоаннову.
– Всё проходит, – молвил Басманов, не ведая боле, что и сказать в утешение владыки.
Иоанн коротко кивнул, отведя взор к окну. Помнил владыка ту бурю, помнил, как он в безрассудстве, в беспамятстве изливал душу свою пред слугой.
– Ты нужен мне, Басманов, – тихо молвил владыка, не обращаясь взором к опричнику.
– Царе, – Фёдор положил руку на сердце и склонился в поклоне.
Весь день опричник провёл подле государя. Басманову позволялось не токмо глядеть да прикасаться к посланиям, которые складывал государь. Нынче царь доверил складывать грамоты государственные. С большою отрадой и честью Фёдор запечатывал послания, кладя их стопкой чуть поодаль. Средь много писчего труда владыка занимал Фёдора думами своими. Царь не ждал от младого советника своего должного мудрого наставления. Боле походило, что владыке попросту стоило облечь мысль вострую да подлую во слова. Много разных бесед велось в тот день, али то была единая да разрозненная, никто не мог сказать. За сим советом и прошёл день. Засиделся опричник, как уж и бывало, допоздна, и не стал владыка будить верного слугу своего.
* * *
Робкий серый свет лился из окна царской опочивальни. Фёдор глубоко вздохнул, проснувшись в то тихое утро. Сквозь сон он чувствовал тяжёлое покрывало, наброшенное на его плечи. Басманов смежил сонные веки, точно пытался вновь предаться сладкому сну. Но дремота всё отступала и отступала. Фёдор вновь открыл глаза да огляделся, полулёжа в резном устланном кресле. Покои казались непривычными, залитые даже тем малым светом, что нынче был уготован небесами.
Вдруг взор опричника замер и сердце замерло. Сим утром Фёдор узрел, как пребывает в мирном сне великий царь. Редко видел он, чтобы Иоанн предавался столь крепкому сну. Зачастую, отверзнув очи свои, молодой опричник заставал владыку уже в трудах али вовсе не заставал его. Нынче же безмятежность окутала Иоанна благодатным сном. Его грудь мерно вздымалась, и глубокое дыхание едва отдавалось низким отзвуком.
Едва ли кто при дворе мог узреть царский лик, не скованный тревогами, яростью али неистовством, гневливостью али жестокостью. И в сей ранний час, покуда владыка не вырвался из мира грёз разумом, его лицо оставалось блаженно мирным.
Помнил Фёдор тревоги в царских очах накануне, а нынче всякая суета, всё рассеялось. В покоях уж воцарился холод, коего юноша не испытывал доселе. Басманову
