„Мне нравится эта история, — сказал Он. — Расскажи Мне еще одну".
„Нет, Ты ненасытен, — сказала Она. — Ты не Фараон Рамсес, Ты Царь Саргон [58]".
„Расскажи Мне о Саргоне", — сказал Он.
Перед тем как решиться говорить, Она справилась у хвоста Мермер. „Саргон, — начала Маатхорнефрура, — был великим Царем шумеров и правил пятьдесят шесть лет. Он завоевал все земли. Ты — Мой Саргон".
„Слышали? — спросил Усермаатра. — Пятьдесят шесть лет".
„Ты — Мой Саргон и Мой Хаммурапи", — сказала Она.
„Почему Я — Твой Хаммурапи?"
„Потому, что Ты столь жесток и столь справедлив".
На Его лице отразилось острое удовольствие. Ему нравились звуки имени Хаммурапи. Входя в Его ухо, они наполняли Его жизнью.
По знаку Хекет я встал, и мы покинули Их покой, но, казалось, нас держали на длинной привязи, так как мы не дошли даже до конца соседнего покоя, как я ощутил, что сила Его воли приказывает нам ждать. Хоть мы не имели возможности присутствовать при том, что Они делали, но должны были все слышать.
„Хаммурапи, — сказала Она, когда Они остались таким образом одни, — отчего у ваших египетских женщин так много мужей?"
Он рассмеялся: „Ты неверно понимаешь. У них по одному мужу и много любовников".
„Тогда Я — не очень египтянка, — сказала Она. — У Меня один муж и нет любовников".
„Ты, — сказал Он и рассмеялся таким счастливым смехом, какого я в Его голосе никогда не слыхал, — Ты — не очень египтянка".
„Это верно, — сказала Она. — Мне говорили в Кадеше, что из всех народов египетские жены были первыми, кто занялся прелюбодеянием".
„Хоть один раз они в Кадеше знали, что говорят", — сказал Он. „Говорят также, — продолжала Она, — что именно Ты сделал всех этих жен такими неверными".
Его смех был подобен реву. Никогда я не слыхал, чтобы Он смеялся так громко. „Ты ревнуешь?"
„Нет, Мне приятно, что Я Тебе нравлюсь. Иди сюда, Мермер, — и я услышал, как Она ласкает кошку. — Тебе когда-нибудь бывает страшно, что Ты можешь причинить вред всему Египту, внушая женщинам столь устрашающие желания?"
„О нет, — ответил Он, — египтянки всегда были такими".
Теперь Он рассказал Ей историю о слепом Фараоне, попросившем Богов восстановить Его зрение. Это несложно, отвечали Они. Как только среди своих подданных Он найдет одну преданную жену, зрение вернется к Нему. „Что ж, — сказал Усермаатра, — тому Фараону не удалось найти жену, которая помогла бы Ему вылечиться. — Теперь я услышал Его вздох. — Ты всегда будешь верна Мне?" — спросил Он.
„Всегда, — ответила Она. — Но не оттого, что Я так сильно Тебя люблю, а просто потому, что Я не считаю Себя Богиней. Египтянки верят, что они Богини. Поэтому, разумеется, они не могут оставаться верными одному мужчине. Но Я-то знаю правду".
Сидя в соседней комнате рядом с Хекет (и чувствуя настоящую неловкость от того, как непринужденно она подвинулась ко мне), я ожидал в темноте этих облицованных пурпурной плиткой стен, слушая кошачьи крики в покое Маатхорнефруры. Этого благородного, маленького, очень сдержанного животного с такой гладкой шерсткой, что, казалось, касаешься самой нежной части собственного тела. Однако теперь Мермер яростно мяукала, словно телу ее хозяйки причиняли неудобства. Но все, что я мог слышать, — это хихиканье Маатхорнефруры и шорохи от нескончаемой щекотки и прикосновений.
Насколько я мог судить, а Они издавали множество негромких звуков, смотреть там было особо не на что. У меня было такое впечатление, что Усермаатра поглощен тем, что держит Ее за руку, и, когда мое любопытство стало таким острым, словно зубы вцепились в мои жизненные органы (ибо я представлял Их себе так отчетливо!), я наконец встал и украдкой заглянул в Их покой. Они пребывали именно в том положении, какое я видел в своих мыслях: бок о бок, и Ее царственные пальцы были в Его руке. Но я не ожидал увидеть судорогу страсти на Ее лице, быструю и болезненную. Я услышал, как Он бормочет: „Я — Могучий Бык, Возлюбленный Маат, Я — Его Величество Хор, Сильный Правдой и Избранник Ра".
Она издала нежный, но очень необычный звук — не стон и не всхлип, а некий протест Ее собственной плоти против испытываемого удовольствия, похожий на скрип дверной петли, и Она произнесла: „Да, — и сжала Его руку, и сказала: — Продолжай говорить со Мной". И Он проговорил низким голосом, ясным, как дрожание земли: „Я есть Трон Двух Земель. Моя сила известна во всех пределах. При звуке Моего имени из гор выступает золото".
Если бы я даже не видел содроганий Ее тела, то знал бы по негромким быстрым вскрикам, что Она исходит — на том самом месте, полностью одетая, сидя рядом с Ним, — и лишь Их пальцы переплетены. В тот же миг я ощутил властное воздействие сокровенной силы Их чувств, и мне пришлось сесть обратно рядом с Хекет, и эта принцесса, исполнившись страсти, была готова с радостью отдать мне все, что могла предложить.
Медовый-Шарик научила мое тело, как пользоваться болотом (откуда я и узнал, что самые пьянящие ласки, подобно духам, рождаются из худшей гнили), и я познал эту половину любви, точнее говоря, ее низменную половину, но Медовый-Шарик могла также предложить изобильную щедрость плоти, тогда как Хекет, по этим болотным меркам, представлялась даже не животным, но (из-за ее благословенных глаз) ящерицей или змеей. Теперь я понял, отчего Усермаатра посещал ее раз в году. Ибо я ощутил внутри себя всех восьмерых отцов и матерей слизи и волнение всего, что движется в темной земле под самыми черными из вод. Я содрогался рядом с Хекет, борясь с искушением насладиться каждым злым духом, которым она могла повелевать, будто этим я немедленно и навсегда свяжу себя с ней брачными узами (и не только из-за отсутствия собственной воли, но скорее из-за того, что теперь ей была подвластна часть силы Усермаатра). Тогда я встал, ощутив — не спрашивайте меня как, — что если не уйду от Хекет, то Нефертари будет потеряна для меня навсегда. Это движение дорого обошлось мне. Мои чресла познали такой поворот подземных ключей, что я почувствовал себя выпотрошенным — так резко я погасил эти внезапные огни, нет, лучше сказать — от моей нижней части остался лишь дым.
И в этот момент я услышал, что Усермаатра издает необычные звуки, не то чтобы Он, поперхнувшись, судорожно глотал воздух, но в Его голосе слышалось крайнее напряжение. Такие придушенные стоны более всего напоминали хрип быка, шею которого сдавила веревка! Я снова осмелился заглянуть в дверь, и что же — перед моими глазами был Он, мой Царь, и Его голова была между Ее ног. Никогда не видел я рот Усермаатра на женщине, в пылу каких бы то ни было развлечений с любым числом маленьких цариц, нет, и зрелище это поразило меня, подобно ударившему в глаза потоку яркого света. Он пировал, как дикий кабан, пожирающий особо вкусный корень во влажном лесу. И всего-то — Ее маленькое светлое гнездышко. Он с рычанием извергся, выкрикнув что-то о сердце хеттов, о солнечном свете на морской глади — нечто бессвязное! Я едва разобрал Его слова, пораженный тем, что Она оставалась спокойной. Да, разумеется, как только Он закончил, Она снова взяла Его руку и заговорила о Его царских пальцах и о том, что надеется, они не устали.
Я отошел от двери и сел, уязвленный горестными мыслями, в то время как Хекет на другом конце покоя осталась предоставленной кипению своих страстей. Я же был вынужден слушать ясный голос Маатхорнефруры, которая говорила Ему, что обожает Его пальцы, когда Они касаются Ее руки. Она сказала это. Она даже сказала: Я люблю Твою руку!" И конечно же, я подумал: „Именно так Египет входит в Нее!", но в своем сердце стал меньше надсмехаться над Ней, вспомнив то дивное чувство, которое испытал я, когда рука Усермаатра схватила мою, и как много она сказала мне о Его радостях.
Однако нельзя было ничего узнать о Маатхорнефруре, забыв, что Она — самая практичная женщина на свете. Они еще не закончили обмениваться признаниями, еще не умолкли Их вздохи и не угасло Их временное удовлетворение, как Она уже начала задавать Ему такие вопросы, которые вызвали во мне крайнюю неловкость. Никто из тех, кого я знал в Двух Землях, никогда не стал бы расспрашивать Фараона о подобных вещах, но Она вела себя столь же целеустремленно, сколь серебристым был весь Ее облик — вот, нашел! Я понял, что Она мне напоминает: ни много ни мало — те серебряные таблички, на которых Хаттусил Третий начертал свой самый разумный на свете мирный договор.
Теперь Она хотела узнать, как Он, Ее муж, Ее могущественный муж, стал Фараоном. Оттого ли, что Он был старшим сыном, спросила Она. Насколько Ей известно, здесь нет такого обычая, сказала Она, и никто из Ее приближенных не мог Ей ничего объяснить. „Нет, ты ошибаешься, и Я могу Тебе это объяснить, — сказал Он. — Все произошло не так, но путем женитьбы на Его наполовину сестре, ибо Нефертари по Ее материнской линии принадлежит к самой царской семье".
