Ознакомительная версия.
Кутайсов усмехнулся и пожал плечами.
– Должно быть остановлюсь на командном пункте Кутузова. Люди же должны знать, где меня искать… – сказал он. – К тому же оттуда хороший обзор.
– Как твоя рана? – спросил Ермолов (Кутайсов ещё в Витебске был ранен в правое бедро). Кутайсов поморщился – от воспоминания о том, как лейб-медик Яков Виллие доставал пулю из ноги, его передёргивало до сих пор.
– Зажила, я уж и забыл.
– Были сейчас с Кутузовым на кургане перед корпусом Раевского, – начал Ермолов. – И представь, мы смотрим на французский берег, а с того берега Наполеон смотрит на нас! И я его разглядел немного в трубку!
Кутайсов с улыбкой посмотрел на товарища – ему давно была известна ревность Ермолова к Наполеону, к его успеху и славе.
– А что тебе Наполеон? – спросил Кутайсов с потаённой, только в глазах, усмешкой.
– За Наполеоном и меня не видно! – с горечью воскликнул Ермолов, и Кутайсов понял, что его товарищ сказал правду, давно точившую его сердце. – Без него и про меня писали бы в европейских газетах. А так – Наполеон занял в истории все места, а нам даже галерки не осталось.
– А без газет и истории никак? – спросил Кутайсов, удивляясь сам себе – никогда всерьёз не интересовали его эти вопросы, а сейчас вроде бы заинтересовался.
– А для чего ж тогда жить? – удивился Ермолов. – Я с 14 лет на войне, в 19 лет подполковник – и неужто ради того, чтобы на старости лет вернуться снова в отцовское имение и кормиться со 150 душ? Слава – вот ради чего я живу. И эту славу то и дело у меня кто-нибудь похищает! А Наполеон – больше всех…
Кутайсов усмехнулся – не так давно и его Ермолов считал похитителем своей славы, да потом объяснилось.
– Так ведь как раз Наполеон даёт нам настоящую славу, даже когда нас бьёт… – проговорил Кутайсов. – Без Наполеона воевала бы Россия с нами, с турками, как за сто лет до нас воевала и как ещё сотни лет потом будет воевать. Так в деревнях мужики-соседи дерутся по субботам, чтобы кулаки почесать. А Наполеон – такой неприятель, что и внукам не стыдно будет рассказывать.
Тут Кутайсов подумал, что до внуков надо ещё дожить и снова на душе стало смутно. Ермолов украдкой глянул на товарища – его вид не нравился ему сегодня. «И разговоров таких он никогда не затевал…» – подумал Ермолов.
– Когда я был в Европе, видел там в европейских музеях картины на библейские сюжеты… – задумчиво заговорил Кутайсов (как раз перед войной ездил он в Париж и в Вену учиться артиллерийскому делу). – Был в древние времена богатырь Голиаф, почти в два обычных роста, неимоверной силы, в доспехах из золота и серебра, один целого войска стоил. Никто не мог его победить. Но однажды вышел против него простой пастух, кинул камень из пращи, попал прямо в лоб и убил!
– Очень артиллерийская легенда! – вставил Ермолов, с интересом слушавший товарища (Библии, как и многие в русской армии, он не знал – русского перевода не было, а по-французски читать было тяжело). – Один верный выстрел решает всё!
Оба засмеялись, но потом посерьёзнели.
– Вот Наполеон – это Голиаф. А мы все – Давиды, мечтаем поразить его и этим прославиться… – сказал Кутайсов. – Раз уж в силе и числе подвигов нам его не догнать, то хотя бы навалиться толпой и задавить. Десять на одного – это разве геройство, подвиг?
– А кто ж его звал в Россию?! – возразил Ермолов, которому слова Кутайсова про десять на одного не понравились. – Ходил бы по Европе, мы бы смотрели на это из партера. Он сам ведь к нам пришёл. Это мы в Европе танцевали с ним менуэты, а тут, в России, мы в полном праве встретить его по-своему…
– Так не сам ли Наполеон себя победит? – усмехнувшись, спросил Кутайсов. – Он ведь делает всё, чтобы быть побеждённым. Вот к нам пришёл, хотя мог бы спокойно жить в Европе.
«Что ни говори, а не русский Сашка человек! – с неудовольствием подумал Ермолов, нередко вспоминавший про турецкое происхождение товарища. – Развёл философию»…
– В чем-то ты прав, но хоть Наполеон и сделал немало глупостей, а без нас его всё равно никто не победит! – твёрдо сказал Ермолов и почувствовал, что нашёл верную мысль. – Если мы все расступимся, так пройдёт Наполеон Россию насквозь и жив отстанется. А если каждый запустит ему в лоб камень из пращи, так тут и кончится его путь. Вот тот пастух, который убил великана – он сам был орудие судьбы. И мы все сейчас – орудие судьбы. Как Наполеон меняет наши судьбы, так и мы можем изменить его судьбу.
– Эк ты замахнулся… – снова улыбнулся Кутайсов. – Ты вот его едва видел в трубку, а уже собираешься изменить судьбу.
– Да вот, собираюсь! – запальчиво сказал Ермолов. Он собирался добавить ещё что-нибудь, но глянул на Кутайсова и осёкся – Кутайсов вдруг как-то ушёл в себя, глаза его потухли. Ермолов понял, что товарищу не до него, да и не до Наполеона.
Они медленно ехали по полю, среди сумерек и густых запахов.
«Странно, почти не пахнет лесом и полем, – подумал Кутайсов. – Пахнет только армией и войной».
Вокруг и правда было так много костров и так много от них дыма, что лесных запахов не осталось совсем. Природа напоминала о себе лишь ветром, да берёзами, чьи ветки шевелились на сильном ветру, как волны. Да ещё и от осеннего холода не было запахов – выстыло всё.
Ермолов, хотя и не умел беспокоиться ни о ком, кроме себя, встревожился. Да, были времена, когда он на Кутайсова имел обиду, но уже давно Ермолов держался с Кутайсовым как наставник, а Кутайсов с ним – как восторженный ученик. Ермолов понимал, что Кутайсов ему просто подыгрывает, и Кутайсов понимал, что Ермолов это понимает. От этого взаимоотношения были ещё теплее.
«Вот ревновал меня Ермолов к моему Георгию третьей степени, – подумал Кутайсов. – А завтра прилетит кому-нибудь из нас пуля в лоб – и что мёртвому с того Георгия?»… Он даже в мыслях избегал думать, что пуля может прилететь ему.
Генералы доехали до кутайсовской избы, вошли, Кутайсов приказал собирать на стол. (Внутренности избы, вообще очень грязные, были украшены коврами и оружием в меру понимания о красоте кутайсовских слуг).
– Что это ты читаешь? – спросил Ермолов, увидел при свете свечи на постели Кутайсова какую-то книгу.
– Это «Фингал», – ответил Кутайсов. Ермолов быстро глянул на него и промолчал. «Фингал» была модная тогда трагедия Владислава Озерова, который, правда, как раз перед 12-м годом сошёл с ума, так что Ермолов относился к «Фингалу» и другим его пьесам с опаской – не заразно ли? Ермолов считал Фингала и отца его Оссиана такой же выдумкой, как гомеровский Одиссей, и потому не понимал, как люди могут воспринимать это всерьёз. К тому же, поэмы о Фингале, его многочисленных родственниках, друзьях и врагах, всегда кончались плохо – умирали все, кроме тех, кто требовался для продолжения. «Зачем он это читает, да ещё на войне – мало ему смерти вокруг?» – подумал Ермолов.
(Оссианические поэмы, впрочем, почитались по обе стороны войны – есть картина французского художника Луи Жироде «Оссиан приветствует наполеоновских воинов, погибших на поле брани», где Оссиан вместе с другими своими товарищами гостеприимно встречает наполеоновских солдат в загробном мире. Картина давала понять, что и после смерти у тех, кто погиб за императора, всё будет хорошо – для того и писалась. Бога и священников из французской армии изгнали ещё во времена Республики, а вот надежду на загробную жизнь даже Наполеон отнять у человека не посмел).
– Насколько я знаю, в этой книжке все умирают? – сказал Ермолов, стараясь, чтобы это звучало весело. – Надо ли читать такое на войне – здесь смерти и так достаточно…
– Да я просто занимаю себя… – отвечал Кутайсов. Ему вдруг пришла в голову мысль. Он загадал «Тридцатая страница, десятая строка», взял книжку, открыл, отсчитал и прочитал, холодея: «Неволею грущу и слёзы проливаю. Предчувство ль томное мне некия беды»… Он быстро дочитал до конца колонки, но нет – про смерть не было ничего. Кутайсов с облегчением перевёл дыхание.
Ермолов с тревогой наблюдал за товарищем.
– Желал бы я знать, кто из нас завтра останется в живых… – медленно сказал Кутайсов. Мороз прошёл у Ермолова по коже.
– Что с тобой? – спросил он наконец.
– Ты знаешь… – отвечал, помолчав, Кутайсов. – Смешно.
Вернее, совсем не смешно – мне кажется, что меня завтра убьют.
– Брось, – тут же сказал Ермолов, и обрадовался, что сумел сказать это сразу, без страшной в этом случае паузы. – Брось. Всем кажется. Но мы вот были с тобой при Прейсиш-Эйлау, а живы. А ведь помнишь, какой это был бой! И не мы одни живы – тысячи людей. Не всех убивают.
– Но ведь кого-то убивают? – промолвил Кутайсов, взглядывая вдруг на Ермолова в упор своими тёмными глазами. Наступила долгая тишина. У Ермолова вдруг пересохло в горле. Оба понимали, что надо заговорить о чём-то другом.
– Вот что, мы завтра будем держаться вместе. Ты меня будешь удерживать от глупостей, а я тебя! – кашлянув, сказал Ермолов.
Ознакомительная версия.
