Ознакомительная версия.
– Но ведь кого-то убивают? – промолвил Кутайсов, взглядывая вдруг на Ермолова в упор своими тёмными глазами. Наступила долгая тишина. У Ермолова вдруг пересохло в горле. Оба понимали, что надо заговорить о чём-то другом.
– Вот что, мы завтра будем держаться вместе. Ты меня будешь удерживать от глупостей, а я тебя! – кашлянув, сказал Ермолов.
– Но как же тогда мы совершим наши подвиги? – улыбнувшись, важно сказал Кутайсов и засмеялся. Секундой позже с облегчением засмеялся и Ермолов…
Наполеон плохо спал эту ночь. Около полуночи он заставил себя лечь, но через какое-то время в «передней» (шатёр Наполеона всегда делился на три части, одна из которых была спальней, другая – кабинетом, а третья предназначалась для адъютантов и дежурных офицеров) он услышал приглушённые голоса, обсуждавшие то, что костров в русском лагере вроде бы стало меньше и даже слышны барабаны.
Наполеон вскочил и выбежал в «переднюю».
– Говорите, говорите, что вы шепчетесь! – прокричал он. Один из адъютантов рассказал: кажется, русские уходят.
– Это невозможно! – закричал Наполеон. Камердинер Констан понял, что сейчас его господин неминуемо побежит наружу, в ночные осенние холод и сырость.
– Сир, оденьтесь… – жалобно загнусил Констан, но Наполеон как был, в ночной рубахе, только завернувшись в плащ, выбежал из палатки. Следом выбежал и Констан, прихватив ещё пару плащей: один он бросил на землю и за руку перетянул на него императора, другой попытался набросить ему на плечи.
Наполеон неотрывно смотрел в сторону русского лагеря. «Будто и правда огней стало меньше? – спрашивал он себя. – Или мне кажется?».
– Констан, скажи ты, огней стало меньше? – прокричал он.
– Думаю, их столько же, сир, – отвечал Констан.
– Но если они и правда решили уйти, то где же кончится эта война?! – простонал Наполеон. Он потоптался ещё немного и внезапно его пробрал озноб.
– Сир, вы замёрзли… – проговорил Констан. – Пойдёмте в шатёр, вам нужно согреться и спать.
Наполеон размышлял – не броситься ли на русских прямо сейчас, как он бросился на австрийцев при Риволи? Впрочем, ведь и при Риволи он победил лишь потому, что утром пришли со своими отрядами Массена и Мюрат. И главное, в чём он не хотел признаваться даже самому себе – тогда он был на шестнадцать лет моложе. Сейчас он не чувствовал в себе тех сил, которые заставляли его тогда командовать: «Вперёд!».
– Всю правду мы узнаем только утром… – сказал угрюмо Наполеон. После этого он вернулся в шатёр, и улегся на свою узкую железную койку.
Ещё накануне вечером были розданы все распоряжения и написаны основные приказы.
Основную массу войск Наполеон решил сосредоточить против русского центра и левого фланга. Чтобы избежать каких-нибудь неожиданностей от русских со стороны Бородина, Наполеон приказал деревню с рассветом захватить, и хорошо бы вместе с ней завладеть переправой через Колочу на русский берег – тогда русские весь день будут бояться атаки отсюда. А нет – так нет: Наполеон полагал, что Колоча защищает его от неприятностей не меньше, чем русских, если не больше (так оно и было – линии русских в начале боя были растянуты больше чем на восемь километров, и до самого конца сражения Кутузов держал на своем крайнем правом фланге войска, Наполеон же сконцентрировал силы в промежутке между Бородиным и Шевардиным).
Следом за Бородином надлежало атаковать Семёновское: с захватом этой позиции французы выходили неприятелю во фланг и могли простреливать всю русскую линию вдоль из пушек с господствующих высот. (Маневр этот был обычным в те времена). Далее, после обстрела русских линий, предполагалось атаковать центр. Так как после захвата Бородина сюрпризы от противника могли поступать только с его левого фланга, то корпусу Понятовского было приказано занять Старую Смоленскую дорогу и идти по ней вперёд. Наполеон рассудил, что если русские готовят обход, то Понятовский наткнётся на них, если же Кутузов на обход не решился, то Понятовский сам обойдёт русских и выйдет им во фланг и тыл. Даву предлагал пустить вместе с Понятовским ещё и 1-й корпус, однако Наполеон, считавший, что русская армия превосходит французов числом, от этой идеи отказался. Обходы в условиях незнакомства с местностью были большой авантюрой, и отдавать для неё два корпуса казалось Наполеону неразумным.
Когда маршалы и генералы ушли, Наполеон приказал вызвать к себе секретаря Меневаля – Наполеон диктовал быстро, тут же забывая только что продиктованное, и только Меневаль поспевал за скоростью императорской мысли. Надо было сочинить воззвание к армии.
– «Короли, генералы и солдаты!» – начал Наполеон, не замечая комичности этой фразы. Да впрочем, у Наполеона и король был не титул, а должность. – Вот сражение, которого вы так желали! Победа зависит от вас».
Тут Наполеон хотел было напомнить о геройских победах, но подумал, что рано – в его нынешней армии было много тех, кто не был с ним ни при Аустерлице, ни при Фридланде, ни при Ваграме. Много – он иногда думал, что слишком много, – было тех, кто не был вообще нигде. Наполеон знал, зачем эти люди пошли за ним: только меньшую их часть влекло за собой желание славы, большинство же считало военный поход едва ли не коммерческим предприятием. То и дело в походе Наполеону попадались на глаза телеги с награбленным добром. Он видел даже, что мародёры, не скрываясь, устраивают свои колонны и свои обозы. А были ещё и дезертиры – в испанских полках их оказалось так много, что ещё в июле пойманных беглецов для урока расстреливали через одного. Наполеон даже наедине с собой боялся думать о том, можно ли с такой армией победить. Но ни о чём другом думать не мог. Многодневные его стоянки в Вильно, а потом в Витебске были вызваны именно этим – сомнениями, и боязнью признаться самому себе в причинах сомнений.
Он вспомнил фразу из своего воззвания, написанного перед началом похода: «Рок влечёт за собой Россию, её судьбы должны свершиться!». Ещё тогда его укололо – а не его ли влечёт за собой рок и не его ли судьба должна свершиться на этих бескрайних полях? Тогда он отогнал эти мысли от себя.
Он вдруг увидел, что Меневаль удивлённо на него смотрит – император прервал диктовку и задумался, такое было едва ли не впервые, обычно формулировки выскакивали из него с такой скоростью, что удивлялся и сам Наполеон – когда же он это придумал? Наполеон спохватился:
– Что там у нас? «Победа зависит от вас». Так… Пишите, Меневаль: «Она необходима для нас – она доставит нам всё нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество!» – проговорил Наполеон, с удовольствием думая, что, кажется, нашёл нужные мысли и слова. Да, именно так – квартиры и возвращение одним, а слава – другим.
– «Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридлянде, Витебске, Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспоминает о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвой!»
На последних словах голос императора гремел так, что его слышал караул, стоявший неподалеку.
Меневаль дописал.
– Немедленно отдайте переписчикам, но без моего приказа по войскам не читать… – распорядился Наполеон. Он думал, что русские ещё могу уйти, и тогда воззвание без сражения будет выглядеть смешно.
Он снова лёг, через какое-то время задремал, а может даже и уснул. Но в четыре часа утра он проснулся и понял, что болен. Он и в предыдущие дни был нездоров от осени – сырость и холод давали себя знать. Но тут его колотил озноб, а слабость была такова, что не хотелось вставать. «И это в день такой битвы! – подумал он. – Вот в каком состоянии вершатся судьбы мира»…
– Констан… – позвал он и удивился голосу – это был хрип, сипение, некоторые звуки не получились вовсе.
Констан вбежал. Оба подумали, что не стоило выходить ночью на холод и дождь в одном плаще. Но оба не сказали ничего.
– Констан… – Наполеон всё боролся с голосом, откашливался, пытаясь как-то настроить его на обычный звук. – Приготовь-ка мне пунш по солдатскому рецепту. Мне надо согреться. Только не крепкий – иначе как же я буду командовать…
Констан с тревогой смотрел на своего повелителя, которого любил и который был смыслом всей его жизни. Он служил сначала у Евгения Богарнэ, который передал его своей матери Жозефине. Констан хоть и называл потом свою службу «полнейшим рабством», но всё же понимал, что о таком рабстве другие могут только мечтать. В 1800 году Наполеон взял его с собой в военный поход, закончившийся битвой при Маренго и вступлением Наполеона в Милан. Это был первый из множества исторических спектаклей, виденных Констаном из первого ряда. Нынешний спектакль уже давно утомил Констана, но при этом, видел Констан, он изрядно утомил и его хозяина. Констан, готовя пунш, всё же налил чуть больше рома, чем обычно, и чуть больше лимонного сока, чем всегда – он видел, что Наполеон простужен всерьёз.
Ознакомительная версия.
