Ознакомительная версия.
– Ваше высокопревосходительство, – обратился Барклай к Кутузову, – мною только что получено донесение от полковника лейб-гвардии Егерского полка Бистрома о том, что противу деревни Бородино замечено движение неприятеля. Я предлагаю Бородино пока не поздно оставить – владение этим пунктом нам ничего не даёт, а защита может стоить потерь.
– А я считаю, Бородино должно защищать! – вдруг высказался принц Александр Вюртембергский, приходившийся императору Александру дядей и состоявший в свите Главной квартиры неизвестно для чего. (Родственник и похож был на государя – круглоголовый, лобастый). – Уже не до тонкостей и реверансов: кто где стоит, там и надо воевать!
Кутузов молчал. Барклай, подождав немного, понял, что и здесь Кутузов поступит как вчера на кургане в споре Беннигсена с Толем: помолчит, а потом поступит по-своему или вообще не поступит никак. «Зачем я приехал сюда вообще?!» – вдруг с отчаянием подумал Барклай, и сказал:
– Думаю, дело начнётся с минуты на минуту, а посему я должен быть со своей армией.
Тут же он поворотил коня и пустил его вскачь. Следом, так же резво, рванула за Барклаем его свита, из солидарности со своим начальником злобно сверкая на кутузовских штабных глазами.
Барклай не успел доехать до позиций своей армии, как в стороне Бородина раздался вдруг треск.
– Вот оно! – проскрипел зубами Барклай, и пришпорил коня. – Скорей! Скорей!
Его небольшая свита летела вперёд, словно в атаку. Оказавшись, наконец, на берегу Колочи, Барклай пытался рассмотреть, что делается в деревне.
– Левенштерн! – крикнул он своему адъютанту. – Скачите в деревню, скажите Бистрому – пусть он уходит из деревни и сожжёт за собой мост!
Левенштерн откозырял и пустил лошадь вскачь. Пули жужжали у него над головой, но того восторга, какой испытал он больше двадцати лет назад, когда двенадцатилетним мальчиком впервые услышал эти звуки (Левенштерн жил тогда недалеко от Ревеля и дядюшка взял юного племянника посмотреть морской бой между русскими и шведами, но зрители, сами того не желая, попали под обстрел) не было.
Левенштерн влетел в деревню. Увиденное обескуражило его – егеря метались по улицам в рубахах. «Они что же, спали?!» – со злостью подумал Левенштерн. За рубаху он поймал одного из егерей и закричал ему, наклонясь, прямо в ухо:
– Где полковой командир? Где твой полковой командир, болван?!
Егерь посмотрел на Левенштерна ошалелыми глазами и махнул рукой в сторону окраины. Левенштерн решил поверить ему и поехал туда – как ни странно, но Бистром и правда оказался здесь.
– Вам приказано оставить деревню и сжечь за собой мост! – проговорил Левенштерн.
– Поздно – они уже идут! – отвечал Бистром. – Вон, видите… Строиться, строиться, сукины дети! – прокричал он выбегавшим из изб сонным егерям.
– Вчера вечером разрешил я им устроить баню… – растерянно объяснил Бистром Левенштерну, хотя тот ни о чём его и не спрашивал. – Кто же знал, что после неё их так всех разморит. Как мухи, как мухи осенние!
Левенштерн не успел ещё ни о чём подумать, как из тумана выпрыгнули неприятельские солдаты.
– ААААААА! – закричал Бистром. – Огонь! Пали! В штыки!
Несколько выстрелов с русской стороны раздалось. Но французы уже врубились в русскую массу штыками. К тому же, увидел Левенштерн, в деревню вбежала ещё одна французская колонна. В деревне началась резня. Егеря бросились бежать. «Хорошо же начинается дело!» – подумал Левенштерн, пуская лошадь вскачь по деревенской улице. На выезде из деревни к мосту он увидел, как несколько офицеров хватают солдат и толкают в строй: «Куда, куда, собаки! Стоять, стоять!». Барабаны били «сбор». В конце концов в улице удалось собрать массу солдат – многие были в рубахах и босые.
– Вот вам банька! – кричал ходивший вдоль строя Бистром – он тоже оказался здесь. – Попарили вас французы и меня с вами! Как мне в глаза государю смотреть?! Вы ж гвардия – а побежали! Что делать-то будем, братцы?
Солдаты угрюмо смотрели на него.
– А я вам вот что скажу: помирать будем на этом месте! – закричал Бистром. – Слава Богу, после бани, чистые!
Командиры батальонов подошли к нему.
– Дети мои! – прокричал Бистром, забирая особенно высокую ноту. – Идём на прорыв, в штыки. Держаться вместе, не трусить.
Сбившись в колонну, егеря, отстреливаясь, пошли по деревне к мосту под огнём французов, стрелявших по ним из-за домов и деревьев. Хуже всего стало после того, как колонна выбралась из деревни: надо было быстро дойти до моста, а потом пройти по нему. Как только русские вступили на мост, французы выстроились от него по обеим сторонам и открыли частую стрельбу. Мост в считанные мгновения завалило трупами. Левенштерн, также оказавшийся на мосту, в давке, видел, что почти каждая французская пуля находит цель. Ужас охватил солдат, почти все снова бросились бежать, торопясь покинуть проклятое место. (Левенштерн, не слезавший с лошади, не мог понять, как остался жив – ведь казалось, что по нему, сидящему на белой лошади, как по отличной мишени, должно целить большинство стрелков, и, наверное, целило). Спасло лейб-егерей только то, что тут же на выручку подоспел 1-й егерский полк, а с соседней высоты по французам начали палить русские пушки.
Во всей этой суматохе сжигать мост было некому и некогда. Французы бросились вперёд и перешли на русский берег. Потеря Бородина грозила обернуться большой бедой, но тут егеря бригады Вуича ударили в штыки и выгнали французов назад, за реку. После этого мост, наконец, был подожжён.
Барклай наблюдал за всем этим, подъехав почти вплотную.
– Зачем на этом месте поставили один из лучших полков?! – с горечью сказал он вернувшемуся Левенштерну. – Я был против, но Ермолов предложил Кутузову и Беннигсену, и вот полк погиб безо всякой пользы!
Левенштерн промолчал и отвернулся. Барклай нахмурился, выпрямился и медленно поехал вдоль линии своих войск. Артиллерия французов, начавшая стрелять по всей линии ещё во время боя за Бородино, засыпала русские войска чугуном. Барклай между тем ехал едва ли не шагом, словно испытывая судьбу. Первый же полк, до которого доехал Барклай, вдруг закричал ему «Ура!». Барклай вздрогнул – в последние дни полки встречали его угрюмым молчанием. Выходит – прощён? Мысль эта немного обрадовала его, как может обрадовать приговорённого к смерти известие о том, что в день казни будет солнце.
Ещё в то время, пока в Бородине шёл бой, французы открыли огонь по флешам, а потом пошли в атаку. Флеши в это время занимала сводно-гренадерская дивизия Воронцова. Первая атака была ею отбита, после чего французы решили хорошенько проучить русских и собрали для обстрела флешей около 300 орудий.
– Смотри, как стоят! – прокричал Багратион Маевскому, указывая на стоящие под огнём войска. – Как на смотру. Вот русский солдат – не трус. А впрочем, здесь места трусу и не было бы.
– Я вот что думаю, ваше сиятельство, не нас ли выбрал Наполеон для главного удара? – прокричал в ответ Маевский. – Или думаете, что всё же к Раевскому пойдет?
– А ты поезжай-ка к нему, посмотри, что у него делается! – ответил Багратион, наклоняясь уже почти к самому уху своего дежурного генерала. – И если у него полегче, то моим именем попроси его прислать нам сикурс.
Маевский пустил лошадь вскачь. «Руки мёрзнут, а голова в огне»… – подумал он. Руки и впрямь мёрзли от холодного ветра, а голова горела от возбуждения, в который намешались и страх, и восторг, и какое-то опьянение. «А избушки-то моей уже наверно нет», – подумал Маевский. Перед глазами у него мелькали картины, при виде которых нормальный человек должен бы сойти с ума: солдат с вытекающими на землю внутренностями корчился на земле, несколько человек без голов лежали в один ряд, поражённые, видимо, одним ядром, вороная лошадь отличных мастей билась, не в силах встать – одна нога была напрочь отбита ядром – но Маевский думал о своей избушке, сам того не понимая, что и в этот момент он пытается спрятаться в неё.
Раевского он нашёл в рядах 7-го корпуса. Маевскому показалось, что он въехал в ад. В ушах гудело – невозможно было различить орудийный выстрел от ружейного. Раненые разевали рты и кричали, но их за грохотом пальбы не слышал никто. Люди пытались объясняться жестами. Раевский что-то прокричал ему раз, другой, но Маевский так и не понял слов, и тогда генерал просто махнул ему рукой, показывая направление на курган и трогая с места свою лошадь. «Да уж понятно всё…» – подумал было Маевский, который видел, что центр русской позиции обстреливается французами едва ли не сильнее, чем левый фланг, но отказываться было постыдно, и он поехал.
По пути проехали мимо батареи, которая стреляла по французам, в тот самый момент, когда французское ядро попало в зарядный ящик. Маевский увидел, как полыхнул огонь, разлетелись в стороны люди, щепой и мясом забросало всё вокруг на десяток шагов – но он не слышал при этом ни взрыва, ни криков – всё вокруг было один гигантский взрыв и один гигантский крик.
Ознакомительная версия.
