Этот разрыв ослабил революционное движение и стал причиной глубоких конфликтов, потрясших страну. Участились бои, снова полилась кровь. Это было закономерно: у революционеров было мало общего, у них были разные представления о жизни и о мире. Мало что объединяло Вилью и Каррансу, Обрегона и Сапату, если говорить о лидерах.
Вскоре после разрыва с Каррансой Вилья, желая показать свою силу, привел войско в Агуаскальентес. Под предлогом поиска продовольствия генерал завладел городом, который в то время являлся политическим центром страны, поскольку именно там происходило соединение всех сил, именно там готовилась Конвенция. Случилось это второго ноября.
На рассвете третьего ноября, когда Вилья еще спал, его вагон обстреляли несколько неизвестных. Пули разбили стекла и повредили мебель, но никого не ранили и не убили. Гвардия Вильи немедленно поднялась в атаку, но нападавшие, пользуясь темнотой, — ночь была безлунная, — скрылись, не оставив никаких следов.
На следующий день началось расследование. В список подозреваемых могли войти тысячи человек: город был полон революционных групп всех цветов и оттенков. И далеко не все из явившихся в Агуаскальентес входили в число друзей Вильи. Было ясно, что найти нападавших не удастся. Однако Вилья должен был показать свой гнев и свою силу, а потому велел расстрелять двадцать человек, первыми попавшихся под руку.
Казнь была показательной, жестокой, страшной — это было предупреждение тем, кто посмеет еще раз вызвать гнев генерала.
Прошло несколько дней, и как-то одному из солдат попали в руки записки американца. Солдат отнес их полковнику Гонсалесу, и тот, изучив рукописи, понял, что они являют собой подробное описание всех, даже самых незначительных действий, совершаемых генералом Вильей: где генерал спал, что ел, с кем встречался, сколько денег тратил, что говорил… Гринго тут же заподозрили в участии в заговоре против Вильи. Ни у кого не было сомнений, что именно он разработал план покушения на генерала.
Узнав об этом, Вилья велел вздернуть негодяя прямо в театре Морелос — штаб-квартире Конвенции, но благоразумные советчики уговорили его казнить америкашку тайно, чтобы не вызвать международного скандала.
Северный Кентавр приказал арестовать гринго, и поздней ночью тридцать бойцов окружили маленькую палатку, где тот спал, и бесшумно схватили его. Американец не сопротивлялся. Его привели к Вилье, который был в такой ярости, что готов был лично расправиться с подозреваемым. Американец спросил его, что случилось, и Вилья чуть не прикончил его на месте — никто не смел требовать у него отчета. Полковник Гонсалес объяснил американцу, в чем его обвиняют: в покушении на убийство командира Северной дивизии и в сотрудничестве с зарубежными реакционерами. Гринго возразил, что никогда не думал предавать генерала Вилью и Мексиканскую революцию и уж тем более никогда не стал бы сотрудничать с реакционными силами у себя на родине. Но его никто даже не слушал. Американец был приговорен к смерти.
Мысль о том, что лучшим способом казни станет гильотина, пришла в голову полковнику Рохасу. Предложение было одобрено всеми.
Фелисиано заканчивал разделывать свинью, когда к нему явился посланец:
— Капрал Веласко, я послан уведомить вас, что через несколько минут сюда доставят арестованного, приговоренного к казни.
— Его расстреляют? — спросил Фелисиано, занятый своим делом.
— Нет, сеньор. Нужно использовать это. — И солдат указал на гильотину.
В глазах Фелисиано сверкнула радость.
Вскоре в сопровождении пары солдат появился и осужденный. Казнь должна была пройти без всякой торжественности, в присутствии всего лишь трех свидетелей. Дни, когда приговоры приводились в исполнение в присутствии тысяч зрителей, бесследно прошли. Однако Веласко это ничуть не огорчало: он был счастлив, что его гильотина сможет сделать что-то, ее достойное.
Гринго вежливо поздоровался:
— Добрый день.
Веласко удивился: прежде ему не случалось встречать осужденных, сохранявших перед казнью хорошие манеры. Но, будучи и сам человеком воспитанным, ответил на приветствие тем же:
— Добрый день.
Американец не подозревал о существовании в лагере вильистов гильотины — он никогда не бывал возле походной кухни, — и сейчас был очень удивлен:
— Гильотина?!
— Да, дружище, — подтвердил Веласко, не задумываясь над тем, что в данных обстоятельствах стоявший перед ним человек никак не мог бы называться его другом.
— Правда?
— Правда.
Фелисиано уловил чужой акцент и поинтересовался:
— Американец?
— Да.
— A-а, понятно.
Веласко подумал, что его изобретение еще не вышло за пределы страны и что американец будет первым иностранцем, которого он казнит. Осужденный, между тем, медленно обходил гильотину, разглядывая каждую деталь. Веласко, проследив за его взглядом, пояснил:
— Превосходное качество! Черное дерево, кованое железо и результат всегда отличный… Одним словом, вещь прекрасная.
— Это сразу видно. — Во взгляде гринго было неподдельное восхищение. — Меня собираются казнить с ее помощью?
— Именно так, — подтвердил один из солдат.
Гринго пожал плечами, сказал: «Ну что же…» — и еще несколько слов по-английски. Потом сжал кулак, с силой ударил по опоре и удовлетворенно заметил:
— Прочная.
— И к тому же легко разбирается и собирается.
— Работать надежно?
— Очень. Почти никогда не подводит.
За все это время творение Веласко едва ли не впервые удостоилось похвалы. Да и кто здесь был в состоянии оценить качество материалов и скрупулезный расчет каждой детали? Фелисиано сделалось грустно — ему не хотелось убивать гринго. Но приказ есть приказ, и, как говорят американцы, «the show must go on» [9].
Один из солдат поторопил Веласко:
— Генерал Вилья хочет, чтобы с американцем покончили как можно скорее.
— Уже иду, — ответил Фелисиано, сожалея в глубине души, что американец больше никогда не сможет похвалить дело его, Фелисиано, рук.
— Она не похожа на французские, — вдруг произнес осужденный. — Мне они знакомы, и я могу сказать, что эта — намного лучше.
Фелисиано обернулся к нему, пораженный: ему никогда не доводилось слышать такой высокой оценки. Если бы он мог, он расцеловал бы этого человека.
Веласко приблизился к гринго:
— Do you want to escape?
— No, thank you very much [10], — ответил ему американец, уверенный, что лучшей смерти и желать нельзя.
Алварес напомнил, что приговоренный имеет право на последнее желание. Гринго попросил у Веласко разрешения вырезать свое имя на одной из опор.
Капрал ответил, что для него это большая честь, и дал приговоренному собственный ножик.
Американец вырезал инициалы «А. В.», вернул Веласко нож и приготовился.
Крик петуха раздался вдалеке в ту минуту, когда Веласко потянул шнур.
Занимался рассвет. Капрал Веласко и солдат Алварес крепко спали. Одному снились великие изобретения, другому — последняя женщина генерала Вильи. Вдруг раздался грубый хриплый голос:
— Вставайте, мерзавцы!
Они не обратили на голос никакого внимания и продолжали смотреть свои сны: Веласко —
