про великие изобретения, Алварес — про женщину генерала.
— Не слышите, что ли? Поднимайтесь, вам говорят!
Фелисиано, с трудом открыв один глаз, различил силуэт толстяка Бонифасио, но только плотнее закутался в одеяло и, снова закрывая глаза, пробормотал:
— Еще и четырех нет…
Разгневанный Бонифасио сдернул с Алвареса и Веласко одеяла и опрокинул на каждого по полведра воды. Тут они оба вскочили на ноги.
— А ну, сукины дети, — проворчал Бонифасио, — собирайте свое барахло да поживее: мы движемся на Мехико.
Бонифасио вышел из палатки, где двое его подчиненных, мокрые насквозь, дрожали от холода — ветер дул с такой силой, что продувал палатку, словно она была из бумаги. Стуча зубами, Веласко поднялся и начал одеваться. И вдруг до него дошел смысл слов, сказанных толстяком: «Мы движемся на Мехико». Фелисиано подумал, что это может означать одно из двух: либо Вилья сошел с ума, либо Революция окончательно победила. А если Вилья возьмет Мехико (неважно, в здравом он уме или нет), это будет означать, что вся страна покорена. Переход столицы в руки двух революционных сил (сторонников Вильи и приверженцев Сапаты) равнозначен переходу в их руки всей политической власти в стране. Вместе эти две силы непобедимы.
«Что же дальше?» — подумал Веласко.
Он закончил одеваться. В бледном свете луны по лагерю сновали туда-сюда темные фигуры. Всюду была заметна суета сборов. Солдаты разбирали палатки и укладывали вещи командиров, женщины торопливо разогревали остатки кофе и пекли лепешки. Генерал Вилья объезжал на коне лагерь, громовым голосом раздавая приказания. Генерал Анхелес следил за сборами артиллеристов — от его глаза не ускользала ни одна мелочь. Родольфо Фьерро, привалившись к фургону, в котором еще витал аромат женщины и запах спиртного, просто стриг ногти.
Капрал Веласко и рядовой Алварес быстро сложили свою палатку, потом разобрали гильотину, смазали все ее части и погрузили в товарный вагон рядом с сотней мешков с фасолью, двадцатью козами и неизвестно откуда взявшимся китайцем.
Эшелоны отправлялись один за другим. «Ту-у-у… ту-у-у…» — натужно гудели локомотивы. Веласко пристроился как мог — заснул, положив голову на бок одной из коз. Холодный ночной ветер жег лицо, но Веласко был счастлив (счастье было бы полным, если бы рядом не было китайца). А счастлив он был оттого, что, после многих лет скитаний, возвращался, наконец, в давно покинутый любимый город. Скоро он снова сможет увидеться с друзьями. Отыскать кузена Ригоберто. Побывать на могиле родителей. Отстоять службу в Соборе. Мехико должен был помочь ему не только избавиться от ностальгии, но и вырваться из когтей Вильи. Это такой большой и так хорошо знакомый Веласко город, что ему не составит никакого труда скрыться в нем. А потом при первой возможности он переберется в Европу: будет строить там гильотины и продавать их по всему миру. Он откроет собственное дело: построит фабрику, которая будет называться: «Гильотины Веласко-и-Борбольи де ла Фуэнте». Его имя узнает вся планета. А пока нужно бежать из этой армии дикарей.
Вилья решил перебросить в столицу не менее двадцати тысяч своих людей. Для этого ему пришлось задействовать все восемнадцать железнодорожных составов, которыми располагала Северная дивизия. Понятно, что переброска таких сил — дело долгое и тяжелое, но Фелисиано эти трудности не смущали — он пребывал в столь прекрасном настроении, что целыми часами беседовал с китайцем, ни слова не понимавшим по-испански.
Поезд, в котором ехал Веласко, прибыл в Мехико последним. Время приближалось к полудню. На платформе ждала огромная толпа сторонников Вильи, которые громко приветствовали прибывающих. А те в ответ стреляли в воздух холостыми.
День был прохладный. Небо затянуто облаками, грозившими дождем. Но на вокзале Такуба погода никого не интересовала. Повсюду слышалась музыка, повсюду танцевали, устраивали петушиные бои, повсюду были женщины — иногда красивые, большей частью очень дешевые.
Веласко сошел с поезда и полной грудью вдохнул воздух в надежде уловить знакомые запахи (единственный запах, который он уловил, был запах пульке — водки из агавы, — которая лилась рекой). Вдали он разглядел знакомые контуры зданий в центре города на фоне двух знаменитых вулканов. Фелисиано испустил долгий крик радости и едва не задушил в объятиях китайца, который только и мог, что кивать головой. Товарищи по оружию увидели в поведении Веласко проявление истинного революционного энтузиазма и тоже принялись кричать и обнимать китайца. Некоторые его даже целовали.
Там же, на вокзале Такуба, Веласко вдохнул воздух свободы.
Веласко наблюдал за тем, чтобы выгрузка гильотины проводилась со всей осторожностью. Он не мог допустить, чтобы его и без того пострадавшее детище пострадало еще больше. Вместе с китайцем и Алваресом они выгружали деталь за деталью. Неожиданно явилась группа солдат, предложивших помощь. Все вместе они закончили работу очень быстро. Когда гильотину собрали, явился посланец генерала Вильи и объявил, что генерал срочно требует Веласко к себе.
Фелисиано направился к вагону, служившему Вилье и спальней, и рабочим кабинетом. После покушения в Агуаскальентес вагон тщательно охранялся, и без особого разрешения к нему нельзя было подойти ближе, чем на сто метров. Капитан Хулио Бельмонте, один из лучших офицеров Северной дивизии и начальник службы личной безопасности Северного Кентавра, отвечал за все охранные мероприятия и лично решал, кого из желающих можно пропустить к генералу.
Капрал Веласко тоже направился к Бельмонте, хотя и без особого желания — ему претило просить позволения у своего бывшего подчиненного (а если говорить честно — он все еще был зол на Бельмонте за то, что тот увел у него американскую журналистку).
— Хулио, — обратился Веласко к Бельмонте, — мне нужно увидеть генерала. Говорят, он искал меня. Ты не доложишь ему, что я пришел?
Капитан Бельмонте презрительно посмотрел на него:
— Во-первых, гусь вонючий, никто не давал тебе права мне тыкать. Во-вторых, капрал обязан стоять перед капитаном по стойке «смирно». А в-третьих, если ты еще раз позволишь себе такую неуважительную, дерзкую и антиреволюционную выходку, я подам жалобу в военный трибунал, и тебя поставят к стенке. И еще запомни: я не твой порученец.
У Фелисиано засосало под ложечкой: кто знает, какие у этого Бельмонте теперь полномочия, раз он такое заявляет. Фелисиано полагал, что никакое звание не может уравнять Бельмонте с ним, Веласко-и-Борболья де ла Фуэнте — аристократом, образованным и утонченным человеком. Да Бельмонте рядом с ним — просто оборванец. И, к тому же, неблагодарный. Но ему пришлось молча выслушать все оскорбления, которыми осыпал его бывший помощник: Вилья не прощал подчиненным ни малейших нарушений дисциплины. Всякого, кто не желал жить
