«Вэйрун».
Он резко обернулся и обнаружил за своей спиной Патрисию Кокс в воздушном белом хлопковом платье, с белым зонтиком над головой, защищавшим ее и от солнца, и от дождя. Она совсем не походила на мышь, скорее – на кошку.
Как выяснилось, Патрисия тоже поставила на Усладу Сердца.
Варун стоял перед ней растрепанный, краснолицый и нервно мял в руках программу скачек. Рубашка его насквозь пропиталась дождем и потом. Джейсон и Саджид только что получили свой выигрыш и прыгали от радости. При этом сигарета Саджида каким-то чудом не падала и, точно приклеенная, висела на губе без всякой поддержки.
– Хе-хе, – робко посмеялся Варун, не зная, куда спрятать глаза.
– Как я рада вас видеть! – с нескрываемым удовольствием воскликнула Патрисия Кокс.
– Э-э… хе-хе… хе, – сказал Варун. – Хм. Э-э?.. – Он никак не мог припомнить ее фамилию. Бокс? Фокс? Вид у него был растерянный.
– Патрисия Кокс, – охотно подсказала она. – Мы недавно были у вас в гостях. Вероятно, вы не помните…
– А-а! Нет, э-э, нет, хе-хе! – засмеялся Варун, лихорадочно ища пути к отступлению.
– Это, полагаю, ваши друзья-шамшисты, – благожелательно продолжала она.
Джейсон и Саджид от потрясения разинули рты и воззрились сперва на Патрисию, а потом – с недоумением и легкой угрозой во взгляде – на друга.
– Хе-хе-е, – горестно проблеял Варун.
– Посоветуете, на кого поставить в следующем заезде? – спросила Патрисия Кокс. – Ваш старший брат тоже здесь, мы его пригласили. Хотите присоеди…
– Нет-нет! Нам пора, – наконец обрел дар речи Варун. Еще чуть-чуть – и он сбежал бы домой, даже не сделав ставку.
Патрисия Кокс вернулась на трибуну для членов клуба и жизнерадостно сообщила Аруну:
– Вы не говорили, что ваш брат тоже здесь! Если б мы знали, что он интересуется скачками, мы пригласили бы и его.
Арун нахмурился:
– Он здесь? Ах да, точно. Ходит иногда. Смотрите-ка, дождь закончился.
– Кажется, я ему не нравлюсь, – с грустью продолжала Патрисия Кокс.
– Скорее, он вас боится, – проницательно заметила Минакши.
– Меня?! – не поверила своим ушам Патрисия Кокс.
Во время следующего заезда Арун почти не смотрел на лошадей. Пока все вокруг сдержанно и негромко подбадривали участников скачек, его взгляд то и дело сам собой уползал вниз. За дорожкой, что вела к выгулу, находился эксклюзивный (и эксклюзивно европейский) клуб «Толлигандж», несколько членов которого, увидев, что дождь закончился, вышли попить чаю на лужайке. Арун же сидел на трибунах, в элитной секции для членов клуба, куда его пригласили Коксы.
А между клубом и трибунами, в секции с самыми дешевыми местами, стоял брат Аруна, зажатый с двух сторон своими гнусными дружками. Он был так взбудоражен, что начисто забыл о недавней травмирующей встрече с Патрисией Кокс. Мокрый и красный, Варун прыгал вверх-вниз и что-то орал во всю глотку – слов на таком расстоянии было не разобрать, но почти наверняка он выкрикивал кличку лошади, на которую возлагал все свои если не финансовые, то, по крайней мере, сентиментальные надежды. Отсюда его было практически не узнать.
Арун слегка раздул ноздри и отвернулся. Пожалуй, пора взять воспитание братца в свои руки, а то как бы этот зверь не вырвался из клетки и своими выходками не нарушил равновесие вселенной.
7.26
Тем временем Лата и ее мать продолжали разговор. Обсудив Варуна и ИАС, они переключились на Савиту и малыша. Госпожа Рупа Мера уже воображала его профессором или судьей, – само собой, это должен быть мальчик.
– От моей дочери уже неделю ни слуху ни духу, – сетовала госпожа Рупа Мера. В присутствии Латы она называла Савиту исключительно «моей дочерью» – и наоборот. – Я вся извелась!
– Да все у нее хорошо, – заверила ее Лата. – Иначе нас давно известили бы.
– Ох, носить ребенка в такую жару! – с некоторой укоризной проговорила госпожа Рупа Мера, подразумевая, видимо, что Савита могла бы зачать и в более подходящее время. – Кстати, ты тоже родилась в сезон дождей. Роды были очень тяжелые, – добавила она, расчувствовавшись. В ее глазах уже стояли слезы.
Историю о своем непростом появлении на свет Лата слышала уже раз сто. Порой, рассердившись не на шутку, мать даже попрекала ее этим или, наоборот, упоминала родовые муки как причину своей особой любви к младшей. Еще Лате не раз говорили, что в младенчестве она имела удивительно крепкую хватку.
– Бедный Пран! Я слышала, в Брахмпуре даже дожди не начались, – продолжала госпожа Рупа Мера.
– Уже начались, ма.
– Да разве это дождь? Так, моросит понемногу. В воздухе до сих пор стоит пыль, а для астматиков это ужасно вредно!
– Ма, не волнуйся за него, о нем прекрасно заботятся Савита и мать.
Конечно, Лата знала, что от ее заверений нет никакого проку: маму хлебом не корми, дай поволноваться. Замужество Савиты предоставило ей новую благодатную почву для волнений.
– Но мать Прана тоже больна! – ликующе заявила госпожа Рупа Мера. – Кстати, мне и самой давно пора наведаться к гомеопату.
Если бы Арун присутствовал при этом разговоре, он не преминул бы напомнить маме, что все гомеопаты – шарлатаны. Лата лишь спросила:
– Ма, эти белые шарики действительно помогают? Мне кажется, ты просто веришь в их эффективность, поэтому тебе легчает.
– Даже если верю, что в этом плохого? – спросила госпожа Рупа Мера. – Главное – мне легче! Это твое поколение ни во что не верит.
Лата решила на сей раз не вставать на защиту своего поколения.
– Вам лишь бы веселиться и танцевать до четырех утра, – добавила ее мать.
Тут Лата – к собственному удивлению – рассмеялась.
– Что такое?! – вопросила ее мать. – Над чем ты смеешься?
– Ни над чем, ма, просто так. Уж и посмеяться нельзя! – Впрочем, она быстро умолкла, почему-то вспомнив про Кабира.
Госпожа Рупа Мера решила забыть о главном и придраться к мелочи:
– Люди просто так не смеются, должна быть причина! Должна быть! Матери-то расскажи.
– Ма, я не ребенок и имею право на собственные мысли.
– Для меня ты всегда будешь ребенком.
– Даже в шестьдесят?
Госпожа Рупа Мера удивленно посмотрела на дочь. Хотя она уже успела вообразить малыша Савиты судьей, представить пожилой женщиной собственную дочь она не могла. То была слишком пугающая мысль. К счастью, в голове немедленно возникла другая.
– К тому времени Господь меня уже заберет, – вздохнула она. – Вот умру, увидите вы мое опустевшее кресло – и поймете, как много потеряли. А пока у тебя одни секреты от родной матери, ты мне совсем не доверяешь!
В самом деле, Лата не могла доверить матери свои чувства, та все равно их не поняла бы. Лата
