не матросиком из крестьян и не машинистом из мастеровых; лоцману Феде Панафидину капитан Нерехтин мог всё сказать честно.
— На левом колесе у нас пожаром половину плиц объело. При косом руле мы уравняемся по скорости с «Гордым»… Я знаю этот буксир. Не «Гордый» он никакой, а «Григорий» Добрянского завода. Делает шестнадцать вёрст в час, как и мы теперь, если только руль удержать сумеем…
— Сумеем! — ответил Федя.
Иван Диодорыч зло усмехнулся:
— У Горецкого пушка. Он от нас не отстанет, пока мазут не закончится, и всю дорогу будет бить… Не утопит, так в плен возьмёт, а плен — та же смерть. Спасайся, Федюня, с борта, я капитанским словом тебе дозволяю.
Федя обшаривал взглядом простое лицо Ивана Диодорыча:
— Может, на «Лёвшино» мазута больше, дядя Ваня? Бог нас не выдаст!
Иван Диодорыч печально покачал головой:
— Благое дело — вера, но расчёт против нас. Бог не спорит с механикой.
А Федя вдруг понял, что дядя Ваня Нерехтин, такой земной и обыденный, с вечным своим самоедством и приступами слабости на полпути, на самом деле — могучий патриарх. Праотец Ной. А буксир дяди Вани — обожжённый, избитый, простреленный — это ковчег. Дядя Ваня собрал на нём самых разных людей: Катю Якутову — дочь пароходчика, чекиста Сеньку Рябухина, шулера Яшку Перчаткина, арфистку Стешу… На ковчеге у дяди Вани хватило места даже врагам, ведь сам он, Федя, был лоцманом вражеского судна, а Федосьев был вражеским капитаном. Все они в своём несовершенстве и есть дольний мир, несправедливый и страдающий; конечно, бог может погубить человека, но мир он не погубит. И не важно, что даже небо подчиняется механике!
— Ежели расчёт был бы за нас, так зачем тогда бог? — ответил Федя. — В том божья тайна и состоит, что нету ей причин, кроме вышнего замысла! Она всегда как наперёд — так невозможна, а обернёшься — так неизбежна!
Иван Диодорыч лишь махнул рукой — о чём говорить с блаженным?
В рубку ввалился Дудкин, из носа у него текла кровь — его контузило.
— Не нашёл я храпцов! — плачуще сообщил он. — Каптёрка-то сгорела и всё снарядом порушено!.. Серёга велел мне с ним вручную штуртрос тянуть, и нам твоя команда нужна, дядя Ваня!
Иван Диодорыч мгновенно понял замысел Серёги Зерова.
— Идём! — заторопился он.
«Гордый» уже догонял «Лёвшино», мелкие фигуры людей на пароходе Нерехтина Роман различал теперь и без бинокля. Напрягая свои машины, два буксира мчались по реке: искалеченный — убегал, и его колёса выбрасывали пену из дырявых кожухов, а бронированный буксир настигал беглеца и бил из пушки. Мотовилихинский завод на левом берегу закончился крутой горой, гора оборвалась в глубокий лог, над логом выскочила колокольня, вдоль реки выстроились пристани с пришвартованными судами, а над ними вдоль по гребню откоса покатилась бесконечная улица с торжественными фасадами. Казалось, что перед лицом губернского города убийство — дело немыслимое, но гражданская война давно отменила все приличия.
— Они безумцы… — с досадой заметил мичман Знаменский.
— Безумцы, — согласился Роман.
Он видел, что на кормовой палубе «Лёвшина» распахнули крышку трюма и вытащили наружу правую цепь штуртроса. Старпом Зеров и штурвальный Дудкин руками натягивают эту цепь, удерживая лопасть руля под нужным углом. На лопасть давит мощный поток воды из-под правого колеса, и держать цепь — адское напряжение, точно подъём якоря без брашпиля. «Лёвшино» спасался бешено — уже силой живых людей, а не бесчувственной машины. У Романа мурашки поползли по спине: это всё было чудовищно, как древняя казнь четвертованием. В упрямстве команды Нерехтина для Романа словно очнулось каторжное прошлое русских рек, когда бурлацкие артели, хрипя, волокли против течения огромные барки с неимоверным грузом. И сам Нерехтин стоял на краю надстройки с рупором — следил за рулём и направлением буксира. А рядом с капитаном топтался и крестился глупенький лоцман Федя: конечно, дикари всегда взывают к богам. Свою дурацкую икону Федя прислонил к дефлектору: может, хотел, чтобы святой посмотрел на муки человеческие, а может, надеялся, что на «Гордом» оробеют от намалёванного Николы Якорника.
Роман подумал, что уничтожение «Лёвшина» подобно искоренению какого-то жестокого и бессмысленного обычая. Там, где властвуют «Шелль» и «Стандарт ойль», где синдикаты и концерны, где дизеля и динамо, где прогресс и конкуренция, — там нет места косным суевериям вроде почитания Якорника. Выбросить его на свалку истории — и долг, и подвиг.
— Господин мичман, — окликнул Роман, — бейте из пулемётов!
«Лёвшино» шёл мимо товарных причалов Заимки, впереди поперёк реки на синеве небес обрисовался железнодорожный мост. Пулемётного треска никто на буксире не услышал, но грохот вдруг пробежал по стене надстройки. Иван Диодорыч пошатнулся от удара в бок, однако ему нельзя было падать — на палубе Серёга Зеров и Дудкин тянули цепь штуртроса, упираясь ногами в стойки фальшборта: они усмиряли пароход, как свирепого быка.
— Стра… страви немного!.. — еле крикнул в рупор Иван Диодорыч. Он нацеливал буксир в широкий пролёт моста.
По «Лёвшину» снова хлестнула очередь, и Серёга с Дудкиным разом как подрубленные повалились — Дудкин на Серёгу. Звякнула освобождённая цепь. Закидываясь на старпома, Дудкин странно ворочался, дрожал и елозил ногами, будто устраивался в смерти как в постели — поудобнее, а потом ослабел и затих. Серёга сдвинул с себя тело Дудкина, приподнялся, схватился за цепь и опять беспомощно распластался на обгорелых досках настила.
— Не могу!.. — выдохнул он.
Федя дёрнулся было к трапу, но Иван Диодорыч цапнул его за плечо:
— Нет! Лучше бога моли, Федюня!
От надстройки к штуртросу на четвереньках ползли Сенька Рябухин и Яшка Перчаткин. Яшка тихо причитал, точно приговорённый:
— Господи всемилостивый, не попусти аспидам, не губи, господи, не губи, не губи неповинного, не губи, пресветлый, душу чистую!..
Серёга повернул голову.
— Лёжа тяните… — прохрипел он. — Мной прикройтесь…
Перчаткин и Рябухин послушно легли на палубу рядом с Дудкиным и старпомом, упёрлись ногами во что получилось и натянули цепь. Поневоле они глядели в небо, где плыли облака, и Яшка продолжал беззвучно шептать.
— За меня тоже замолви, Яша, — сдавленно попросил Сенька. — Я Катерину Митревну обездолил, дак искупить надоть, а для того живым быть потребно…
Раненый Иван Диодорыч кривился, зажимая бок, и смотрел то на мост перед буксиром, то на Сеньку с Яшкой. Федя подпёр капитана плечом.
— Выбирай на аршин… — просипел Иван Диодорыч.
— Выбирай на аршин! — крикнул Федя, повторяя команду.
«Лёвшино» неторопливо приближался к мосту. Машина его работала, в дырявых кожухах крутились колёса, бурун клокотал под форштевнем, но пароход шёл вперёд
