За юностью, проведенной в скорбных размышлениях, наступили годы зрелости, когда Сибин, молодой военачальник, исполненный надежд и восторга, участвовал в победных сражениях великого и несчастного Калояна. Затем — очень скоро — пришли разочарование, одиночество и отчужденность, возраставшая вместе с числом прочитанных книг и размышлениями над семейной летописью. Пожелтевший пергамент, испещренный руками прадедов греческими и славянскими письменами, больше говорил о гибели, обреченности, смерти, нежели о жизни и будущем. И князь ныне искал ответа и у Бога и у Сатанаила. Наверно, не он первый и не он последний. Византийские вельможи, сыновья богатых, отстраненных от власти правителей, тоже читают еретические книги, равно как и французы и венецианцы, теперешние господари и властители империи, такие, как Эсташ де Колини. Но и те и другие обладают секретом душевного равновесия. Для них не столь уж безотлагательно и трагично искать утешения там, где, быть может, и нет никакого утешения. Они читают халдейские и вавилонские мифы Симеона Волхва, Карпократа, Маркиона или Пселоса ради забавы или упражнения ума. Их народы покоряли, вбирали в себя чужие племена. Одним давал оружие и силу византийский Иисус, другим — католический. Тогда как разум Сибина блуждал между небесами и землею, ища объяснения злу, а себе утешения…
Подавленный, томимый ожиданием, князь каждый день подкрадывался к селению и наблюдал за тем, что там происходило. Еретики рубили лес, чтобы строить жилье новым беженцам, женщины хлопотали возле дымных костров, дети играли на поляне перед большим бревенчатым строением. В этом капище они собирались по вечерам на молитву, и сквозь шепот леса до князя доносился нестройный хриплый хор мужских и женских голосов, произносивших слова покаяния. «Предстали мы пред Богом, пред тобою, пастырь наш, и пред братьями своими… дабы исповедаться во всех прегрешениях своих… дабы отринуть всякое желание плоти и грязные помыслы души… О владыко, пресвятой и премилостивый, грехи свои пред милостью божьей слагаем…»
В богомильском селении было всего десятка два хибарок и землянок, но отныне их будет всё больше и больше. Ни Сильвестра, ни Каломелы князь не увидел ни разу. Лишь черная ряса Тихика порой мелькала вдали.
На девятый день князь услыхал удары палкой по стволам дубов. Он только что ощипал себе на ужин глухаря. Спрятав птицу, поспешно оседлал он коня и поскакал. По дороге шла Каломела, стуча палкой по деревьям. Её русые косы тяжелыми золотыми цепями спадали на грудь.
Оттого ли, что день был напоен нежным светом, или оттого, что велика была его тоска по ней, но её ветхая ряса уже не казалась ему столь безобразной. Грациозность, с какой покачивался её стан, робость, с какой она озиралась по сторонам, наполнили его любовным восторгом и раскаянием за всё дурное, что он думал о ней в эти дни томительного ожидания…
Каломела смущенно улыбнулась, и улыбка яснее всего сказала ему, что в этой святой, этой притязательнице на ангельский престол таится женщина. Нетерпеливо и стремительно — что свидетельствовало о её долгих раздумьях — осыпала она его вопросами. Являлся ли ему дьявол, каков он на вид, чем искушал его и как оборонялся князь от его искушений.
— Минувшей ночью он привиделся мне, княже, и походил на тебя. Дотоле никогда не приводилось мне видеть его во сне. Я видела ангелов, но они были совсем маленькие и беленькие, как малые дети. И досадно мне было, потому что коль ангелы так малы, каковы же престолы их? Смогу ли я воссесть на такой престол и не казаться смешной?
Она говорила без умолку, виновато оглядывалась и волочила за собой палку, забыв бросить ее. Веснушки, высыпавшие у неё на носу, умилили князя.
— Я хотела спросить о том отца Сильвестра, но подумала, что глупо обращать к нему такие вопросы. Кто знает, ведомо ли ему самому, как велики ангелы, ибо божественное являет себя и в невообразимо большом, и в очень малом естестве. И потом, отец Сильвестр очень занят в последнее время. В духовном озарении заперся у себя и никого не впускает. — Она нахмурилась, осуждая поведение своего наставника.
«Быть может, она любит его, — размышлял князь. — Для неё он — путь к небу. Впрочем, она так любит себя и ангельские престолы, что едва ли способна полюбить мужчину». И поскольку она ждала от него ответа, как выглядит Сатанаил, он заколебался, открыть ли ей правду о себе самом. Поймет ли она его терзания, не разочаруется ли? Потому что она желает услышать подтверждение собственным своим представлениям о Сатанаиле и едва ли постигнет его жажду искупления и то, что он ищет Бога через земную любовь. С разочарованием и болью принужден был князь снова лгать. Дьявол якобы явился ему в первую же ночь и начал хулить отца Сильвестра и паству его. Называл их глупцами и безумцами за то, что они не замечают земных даров, коими он наградил их, отказываются от них, убивают силу плоти и красоту тела, лишают себя наслаждений, мнят, что тем открывают себе путь на седьмое небо. Будучи смертными, алкают бессмертия и нарекают грехом то, благодаря чему явились на свет и без чего не было бы жизни; страшатся крови, без пролития которой не рождались бы и не находили пропитания. Стремление к вечности не приносит им ничего, кроме страданий; они превратили землю в ад, при этом измыслив какую-то несусветную преисподнюю. Смешней всего, что, вопреки своей вере в бессмертие души, люди не хотят расставаться с жизнью. Так что, дескать, ему делать? Смеяться! Ибо что иное остается ему? И вот он, создатель земного рая, стал ненавистен людям, потому что указывает им на глупость их и заблуждения, а они, мол, не любят наставлений и видят в его лице не благодетеля, а врага…
Рассказывая, князь украдкой взглядывал на Каломелу. Он видел, как покрылось бледностью её лицо, как расширились её зрачки, как вспыхнули возмущением глаза. Она затаила дыхание, готовая вступить в отчаянную схватку с Сатанаилом.
— О, сколь умные речи держал он пред тобой, княже! Как хитер он и лукав! Хулитель божий, удивительно ли, что он возводит такую хулу на Бога и род человеческий. От зависти это и бессилия. Но скажи мне, каков он собой? — почти выкрикнула она, сломленная неспособная найти слова достаточно сильные, чтобы опровергнуть дьявольскую хулу.
— Он скорее весел, нежели страшен, — отвечал князь. — Всё видит и во всём открывает смысл и радость. Всегда улыбается, ибо убежден, что дольний мир не может стать совершенным и что он сделал всё возможное, дабы этот мир был невыразимо привлекателен и забавен. Говорит, что не существует ни добра, ни зла, так как и величайшее добро в конце концов оборачивается злом. Он уверял меня также, что сам Господь с удовольствием взирает на то, что происходит на грешной земле, и радуется, когда люди веселятся на гульбищах и гипподромах. Секрет счастья, говорит он, состоит в том, чтобы всё в этом мире принимать как неизбежное и необходимое…
Она пристально смотрела на князя. Его слова породили в ней подозрение.
— Впрямь ли являлся он тебе? Впрямь ли говорил с тобой, либо ты говоришь его словами, потому что он в душе твоей?
— Клянусь тебе! Здесь он явился мне лишь единожды, но прежде, в Преславе, искушал меня много раз. Он отрицает силу божью, и я знаю, как велико и нестерпимо страдание человека, у которого нет бога. Душа его иссыхает, разум мнимо оттачивается. Нзчестие и богохульные мысли убивают душу и леденят сердце, как леденит стужа землю и всякую жизнь на ней.
Теперь она смотрела на него с затаенным ужасом, уловив в его голосе искренность.
— Сколь несчастен ты, княже! Услышит ли тебя Господь и смилуется ли над тобой? Во время молебствий наших семижды днем и четырежды ночью я буду молить Бога и за тебя. Долго придется тебе поститься, прежде чем ты окажешься достоин нашей общины… Но где он предстал пред тобой? И не походил ли на тебя видом?
Ещё один шаг, и князь открыл бы ей душу, ибо ничего так сильно не желал он, как истинно исповедаться перед любимой, но её вопрос вызвал у него улыбку, хотя он и не мог бы сказать, чему улыбнулся — вопросу или её полусогнутому указательному пальцу, которым она трясла нетерпеливо, как дитя, желающее поскорей удовлетворить своё любопытство. Почему ей хотелось знать, каков из себя Сатанаил, и зачем уподобляла ему князя?
— Я же сказал тебе, что он весел, молод, жизнерадостен. Явился мне третьего дня, когда я сидел у костра и уже почти засыпал. Вышел неожиданно из-за дерева, — печально проговорил князь.
— Ты построил себе хижину?
— Нет. Остался в пещере. Там тепло.
Она замерла, выронив из рук палку.
— Он владеет тобой, ты нарочно поселился в его пристанище… О несчастный, ты не жаждешь спасения! — в гневе воскликнула она.
— Пойдем со мной, и ты убедишься, что нет в пещере никакого дьявола. Неужто ты, столь светлая и чистая, побоишься вступить туда? Даже коли существует он, ты прогонишь его святостью своей и молитвами. Ты божий воитель, и не должно тебе избегать единоборства с ним, не то лишишься ты божественной силы.
