– Ну, кто-нибудь да слышал, если говорят!
– Какой голос?
– Женский голос. Громко так сказал, на всех кораблях там слышали: «Трусы! Доколе вы будете грести назад?» И призрак был. Женщина.
– Это Афина. Афина помогла нам!
– Но без Фемистокла нам и Афина не помогла бы!
Всю ночь на Саламине горели костры. Жрецы приносили благодарственные жертвы. Воины отмывали в море пот и кровь, перевязывали раны, готовили погребальные костры убитым.
Эпикрат, даже не сбросив окровавленных доспехов, поспешил к Фемистоклу.
– Ты великий человек, Фемистокл! – сказал он, обнимая его.
– Почему, Эпикрат, ты можешь хвалить Фемистокла, – усмехнулся Фемистокл, – а мне это делать ты всегда запрещаешь?
– Потому что это может погубить тебя.
Фемистокл внимательно посмотрел на него:
– Ты что-нибудь слышал, Эпикрат, чего я не знаю?
– Нет. Я просто советую тебе еще раз: не требуй для себя славы, отнесись спокойно к тому, что не все оценят тебя, как подобает. Но знай: имя твое навеки связано с этой славной победой. Знай это и молчи, если даже теперь этого многие не захотят признать.
Эпикрат ушел. Фемистокл задумался над его словами, в душе остался неприятный осадок. «Не все оценят, как подобает». Вот как? Но кто же будет оспаривать, что это именно он, Фемистокл, подготовил победу?
Фемистокл махнул рукой. А, этот Эпикрат всегда что-то предвидит, и всегда плохое. Но кто же будет восставать против очевидности?!
Ночью к нему явился Сикинн. Фемистокл от всего сердца обрадовался:
– Ты жив, Сикинн! Ты сослужил Элладе прекрасную службу тем, что помог мне!..
Сикинн рассказал, как он пробрался к персам и как царь благодарил Фемистокла за предупреждение. Но царь так и не понял, что Фемистокл действовал не в его пользу, а в пользу Эллады.
– А как гневался он, когда его корабли побежали! Все время вскакивал с трона от досады. Финикийцы пришли жаловаться, что персы не помогли им в сражении, так он велел всем финикийским военачальникам отрубить головы, чтобы они не клеветали на персов. А ты видел, господин, как Артемизия, убегая, потопила корабль своих союзников? Ксерксу сказали: видишь, как храбро сражается галикарнасская царица – потопила вражеский корабль и никто не спасся! Ну, а раз никто с того корабля не спасся, то и некому обличить ее. Ксеркс поверил, что Артемизия так отличилась в бою, и сказал: «Мужчины у меня превратились в женщин, а женщины стали мужчинами!» С гневом сказал. И с печалью.
Ксеркс в угрюмой задумчивости вернулся в свой лагерь, стоявший на берегу Фалерской бухты. Он молчал, насупив густые траурные брови, и никто не смел обратиться к нему и нарушить его грозное молчание.
Войдя в свой обширный, полный прохлады и благовоний шатер, он пожелал остаться один. Странное чувство тревоги не давало ему успокоиться.
«Боюсь я, что ли? Боюсь! Смешно. Разве когда-нибудь я допускал такую мысль – бояться кого-нибудь?»
Ксеркс сердито пожал плечами. Сбросив тяжелое от драгоценных украшений одеяние, он ходил взад и вперед, стараясь разобраться в своих мыслях и чувствах. Что же произошло? Он не победил Эллады. Погибло множество его тяжелых, хорошо снаряженных кораблей, погибло множество его воинов в море, а с ними и его старший брат Ариаман – Артемизия привезла Ариамана на своем корабле и положила к ногам царя мертвое тело. Много погибло воинов и на островке Спитталии: эллинский полководец Аристид переправился с берега со своим отрядом афинских коплитов и перебил там персов всех до одного…
Ксеркс не победил Эллады. Значит, эллины победили его? Нет, это непостижимо. Битва проиграна. Ну, пусть проиграна. Однако что же еще пугает его?
Мосты! Мосты через Геллеспонт – вот откуда грозит ему опасность. Эллины могут разрушить их, и тогда Ксеркс будет отрезан от Азии!
А ему надо спешить в Азию. Приходят вести, что в его восточных сатрапиях восстание. Надо немедленно подавить восстание и наказать непокорных.
И опять – зачем он здесь? Погубить столько войска и хороших кораблей, все море устлано их обломками! И ради чего? Ради захвата этой ничтожной страны. Мардоний, конечно, скажет – ради славы персидского войска. Но Ксеркс сжег афинский Акрополь, разве этого не довольно для славы?
Царь бросился на ложе. Возникли воспоминания о его недавнем шествии по Элладе. Широким фронтом идут его войска по аттической земле, не зная препятствий. И он сам едет в колеснице, предвкушая, как вступит в древний город Афины. Афиняне, конечно, приготовились сопротивляться – Ксеркс сломит их сопротивление. Афины богаты, богаты их храмы. Ксеркс захватит большую добычу и будет вознагражден за то, что не позволил разграбить Дельфы. Правда, о том, что это он сам, царь персидский, запретил разорять Дельфы, не знает никто, кроме тех, кому он отдал этот тайный приказ. Знают другое.
Когда персы вошли в город Аполлона, прорицатель Акерат вдруг увидел, что лук и стрелы светлого бога вынесены из храма. Кто же мог это сделать, если ни один человек не смел касаться священного оружия? А оно вынесено и лежит на земле перед храмом. Акерат ходил по всему городу и кричал:
– Чудо! Чудо!
А когда персы приблизились к храму Афины Пронеи, опять случилось чудо. С неба вдруг упали огненные стрелы, а с вершины Парнаса скатились две огромные каменные глыбы. В это же время из храма послышались грозные голоса, призывавшие к битве. И персы бежали в ужасе. Тогда Ксеркс, слушая рассказы об этих чудесах, тихонько смеялся:
– Вот вам и объяснение, почему Дельфы остались нетронутыми. Не говорил ли я вам, что жрецы умеют создавать легенды? Иначе за что бы они получали мое золото?
Да. Надо уходить. Но уйти надо так, чтобы никто не догадался, что он отступает. Он – отступает! Он, персидский царь, потомок Кира, Ахеменид, – он отступает. Позор, позор, позор… И во всем виноват Мардоний! Зачем надо было идти сюда? Что он нашел в этих прославленных Афинах? Камни да пустые жилища!..
Безлюдный, опустевший город встретил персов жутким молчанием. Персы сразу побежали толпами по всем афинским улицам, врывались в дома, в храмы. Это было нетрудно – и дома стояли с распахнутыми дверями, в кладовых гулял ветер, ни хлеба, ни вина, ни масла… Разъяренные персы бросились в Акрополь и неожиданно увидели, что в Акрополе есть люди. Вход в Акрополь был прегражден бревнами и досками. Персы разметали их и, размахивая оружием, ворвались в опустевшее обиталище афинских богов.
Навстречу им выступили защитники Акрополя. Это были те самые старики, которые остались здесь из-за своей немощи и из-за своей веры оракулу: их защитят деревянные стены. Жалкие, еле держа в руках копья, они еще пытались сражаться с разъяренными персидскими воинами. Почти все тут же и погибли под их мечами и акинаками. А те, что смогли вырваться из рук врага, сами бросились в пропасть с высокой скалы… После этого по всему Акрополю забушевал пожар. Горело все, что могло гореть, проваливались черепичные крыши, валились ярко разукрашенные статуи лицом вниз, гибли в пламени священные оливы…
«И все таки не они, а я потерпел поражение! – думал Ксеркс с гневом. – Потерпеть поражение от ничтожной кучки эллинов! Позор!»
А все Мардоний! Что за человек, которому нет на свете покоя! Ведь он уже терпел тяжелые неудачи, его флот разбило у горы Акте, его сухопутное войско разметали фракийцы. Вернулся в Азию с позором. Отец Ксеркса, царь Дарий, когда собрался снова идти на Элладу, отстранил Мардония от командования, а он, Ксеркс, снова поддался этому неуемному человеку. И вот плоды.
Ксеркс застонал, ярость душила его. Теперь он сам, как Мардоний, вернется в Азию с таким же позором…
А ведь надо было послушать не Мардония и не полководцев своих, но царицу Артемизию. Храбрая, умная, хладнокровная. Только она противилась морской битве!
Это был роковой день, когда Ксеркс решил спросить совета у своих военачальников. Пышный был Совет, как и все у персидских царей. Ксеркс сидел на возвышении, на высоком троне, за спущенной занавесью, – не так просто было смертным лицезреть своего царя. Военачальники кораблей, властители племен и городов сидели перед ним, заняв места по чину и по указанию царя. Первым – царь Сидона. Рядом – царь Тира. И дальше – другие вельможи в зависимости от их богатства и влияния.
– Мардоний, спроси каждого, – сказал царь, – давать ли морскую битву у Саламина.
Мардоний начал обходить ряды. Царь Сидона заявил, что битву надо дать немедля. То же сказал и царь Тира. Те же слова повторили и остальные военачальники. Но царица Артемизия, сатрап большого приморского города Галикарнасса, не согласилась с ними. Мардоний молча слушал, глядя в ее бесстрастное, надменное лицо, будто высеченное из мрамора, с приподнятыми у висков глазами холодного зеленого цвета, с твердым подбородком и жестокой линией рта. Он чувствовал, что Артемизия будет возражать, и боялся этого. Он знал, что царь уважает и почитает царицу, и поэтому еще больше ненавидел ее.
