— Ну что ж, советы грамотные. Посмотрим, как Джексон сумеет воспользоваться ими, — сказал Руденко. — Со своей стороны, я думаю, нам надо подготовить для Геринга и других несколько сюрпризов. Таких сюрпризов, к которым они будут не готовы — ни умственно, ни морально. И такие сюрпризы у нас для них есть.
Руденко довольно потер руки.
Постскриптум«Еще 15–18 декабря 1943 года в Харькове, только освобожденном от оккупации, открылся судебный процесс над немецко-фашистскими преступниками. Невелики были чины этих рядовых палачей Третьего рейха, и совершенные ими злодеяния были лишь частью той чудовищной цепи преступлений, о которых впоследствии узнало человечество. Но это был первый суд над фашизмом, ставший историческим прецедентом, — впервые в мировой практике судили за преступления против человечности…
Процесс освещали советские и зарубежные СМИ, в том числе лондонская "Таймс" и "Нью-Йорк таймс", "Санди экспресс" и "Дейли экспресс", радиовещательная компания "Колумбия". Советскую прессу на процессе представляли Алексей Толстой, Константин Симонов, Илья Эренбург, Елена Кононенко и Леонид Леонов.
Еще далека была Победа, еще долгих 705 дней оставалось до открытия Нюрнбергского процесса, когда в Харькове, пережившем 22 месяца оккупации, прозвучали суровые слова о неотвратимости расплаты за чудовищные преступления. Слова, которые с нетерпением и надеждой ждал весь мир: "Встать, суд идет!"»
Из материалов о первом в истории процессе над нацистскими преступниками в харьковском Музее ХолокостаГлава XVI
Без глупостей, полковник!
Чернявый и смуглый сержант Гросман, один из охранников Руденко, был совсем молод, расторопен и, судя по ухваткам, большой хитрован. Он сидел рядом с водителем Руденко и постоянно вертел головой, морщил нос, хмыкал, и явно хотел поговорить с Ребровым, который по-начальственному устроился на заднем сиденье, но не решался.
— Тебе сколько лет, сержант? — спросил Ребров.
— Двадцать два, товарищ… Простите, не знаю вашего звания…
— Денис Григорьевич меня зовут. И откуда ты?
— С под Одессы.
— С под Одессы, — улыбнулся Ребров. — Давно воюешь?
— С сорок второго года.
— Ого! Да ты ветеран.
— Я с 1943-го в полковой разведке, командовал взводом. До Берлина дошел, даже на Рейхстаге расписался.
— А как сюда, в Нюрнберг попал?
— Да очень просто. Вызывает меня как-то начальник политотдела дивизии и говорит: от нашей дивизии на Нюрнбергский процесс, где будут судить главных гитлеровских преступников, решили направить для охраны советской делегации тебя, товарищ Гросман. Я и растерялся… Говорю, а почему я? Может, кого другого? А мне полковник в ответ: я бы на твоем месте туда рядовым поехал. И вообще, это приказ. Так что иди к портному, сошьют тебе новую форму, чтобы ты соответствующим образом выглядел.
— Видать, лихим ты разведчиком был, сержант, раз тебя одного из целой дивизии выбрали.
— Командиры не жаловались.
— А стреляешь ты как?
— Подходяще. Если в мишень, то девятка, редко восьмерка…
— И пистолет у тебя всегда с собой?
— А как же? Я же товарища генерала охраняю.
— Ну, это все знают… А пистолет ты, сержант, не доставай, потому что стрелять нам ни в коем случае нельзя… Там все свои будут. Ну, вот вроде и приехали…
Они вошли в большой четырехэтажный дом, поднялись на второй этаж, остановились перед дверью нужной квартиры.
— Значит так, сержант, объясняю задачу, — проинструктировал Ребров буквально бившего копытами от нетерпения Гросмана. — Нам надо забрать больную девушку и отвезти ее сразу на аэродром, чтобы отправить в Берлин… Дело простое, но рядом с ней наш офицер, которому поручено никого к ней не пускать. Еще раз повторяю — наш с тобой товарищ. Так что действовать надо спокойно и деликатно.
— А если он?
— Постараемся убедить его.
— А если не получится?
— Тогда аккуратно нейтрализуем. Только очень нежно, по-семейному… Это я беру на себя. Ты страхуешь, понял? Главное не дать ему сдуру стрелять…
Ребров позвонил. Через какое-то время из-за двери раздается суровый голос.
— Кто там?
— Свои, командир, — спокойно Ребров. — Мы прибыли по приказу генерала Руденко. Знаешь такого?
— А чем подтвердите?
— Со мной его охранник сержант Гросман.
Дверь приоткрылась. За ней стоял старлей с круглым мальчишеским лицом сурово нахмуренным. Руку он держал на расстегнутой кобуре. Что Реброву совсем не понравилось. Парень выглядел усталым, явно нервничал и на взводе мог натворить дел.
— В чем дело?
— Ты нас узнал старлей? Вот сержант Гросман из охраны генерала Руденко, — Ребров кивнул в сторону Гросмана, который грамотно занял позицию не за спиной Реброва, а на шаг в стороне, что давало ему возможность быстро действовать самому, если дело дойдет до столкновения. — Узнал?
— Узнал, — кивнул сбитый с толку несчастный старлей.
— У нас приказ генерала Руденко немедленно отвезти больную Лидию Корзун в больницу. Как она?
— Бредит. Жалко девчонку. Но у меня приказ полковника Косачева: никого к Корзун не пускать… Никого.
— Даже от генерала Руденко?
— Про товарища генерала мне ничего не говорили, — насупился старлей.
— Ну и что делать будем, командир?
— Без личного приказа товарища полковника не имею права никого к ней допускать.
— А у нас приказ генерала, — развел руки Ребров.
Старлей яростно мотнул головой.
— Ищите товарища полковника. Без него не могу. У меня приказ — стрелять на поражение, если кто…
Ребров вдруг ткнул пальцем в спину старлея.
— Она встала!
Офицер обернулся. Ребров стремительно одной рукой закрыл ему рот, а большим пальцем другой нажал на шею чуть пониже уха. Старлей все-таки попытался выхватить пистолет из кобуры, но Гросман, одним кошачьим движением бросившись вперед, перехватил его руку. Вдвоем они внесли обмякшего офицера в коридор, аккуратно посадили на стул.
— Ловко вы его, — сказал Гросман с горящими глазами. — Надолго он вырубился?
— Минут через десять придет в себя, поднимет шум… Времени у нас в обрез.
Они вошли в небольшую комнату, где на кровати лежала худенькая девушка с запекшимися губами. Глаза ее были закрыты. Ребров легко поднял ее на руки и быстро направился к выходу. Гросман схватил висящее на деревянной вешалке пальто и помчался следом.
Самолет уже взмыл в воздух, когда прямо на взлетную полосу вылетели два автомобиля. На ходу из них выскочили полковник Косачев и три офицера Смерша. Косачев бросил взгляд на пропадающий уже в небе самолет, потом в бешенстве повернулся к стоящим чуть в стороне Филину и Реброву. Некоторое время они стояли друг против друга молча, а потом рука Косачева потянулась к кобуре…
— Держите себя в руках, полковник, — спокойно сказал Филин. — Давайте без глупостей. Какой пример вы подаете своим офицерам?
В этот момент из машины Руденко, стоявшей тут же, выскочили Гросман и водитель и рванули в их сторону. Подбежав, встали рядом с Филиным и Ребровым.
Косачев, не сказав ни слова, развернулся и сел в машину. За ним отправились его офицеры. Проводив взглядом отъехавших, Филин спокойно сказал:
— Ну, вот и все.
С улыбкой посмотрев на разгоряченного Гросмана, одобрительно сказал:
— А вы, сержант, молодец! В самый нужный момент появились.
— Мы же фронтовики, товарищ генерал, нас не проведешь, — довольно шмыгнул носом Гросман. — Свое дело знаем.
— Вижу. Скажу генералу Руденко, что охрана у него подходящая.
Филин повернулся к Реброву.
— Да, а мы с тобой завтра летим в Берлин, оттуда в Москву.
ПостскриптумНачальник 2-го отдела ГУКР «Смерш» С. П. Карташов после возвращения в Москву из Нюрнберга доложил, что он установил контакты с американской оккупационной администрацией, ознакомился с порядком содержания военных преступников в городских тюрьмах. Им были высказаны замечания о слабом наблюдении за арестованными во время нахождения их в камерах. Американцы заверили, что режим будет усилен. Однако последующие события показали, что заверения не были полностью выполнены.
Из документов ГУКР «Смерш»Глава XVII
Вы очень переменились…
В доме Ольги Чеховой за время, что Ребров тут не был, ничего не изменилось.
И сама она была все та же — элегантная, невозмутимая, знающая себе цену.
— Мне кажется, что мы не виделись очень давно, — вдруг вырвалось у Реброва. — Хотя с последней нашей встречи прошло не так много времени.
— Это потому, что вы очень переменились за этот срок, — внимательно глядя на него, сказала Чехова. — Я это чувствую. Вы пережили какое-то очень серьезное потрясение. Не знаю, личное это или служебное, но вам хорошо досталось… Я права?
