— Это потому, что вы очень переменились за этот срок, — внимательно глядя на него, сказала Чехова. — Я это чувствую. Вы пережили какое-то очень серьезное потрясение. Не знаю, личное это или служебное, но вам хорошо досталось… Я права?
— Пожалуй, — не стал скрывать Ребров. — А как вы тут?
— Благодарю. Что касается моей нынешней жизни в Берлине… Русские со мной очень добры. Солдаты просят у меня фотографии с автографом и дают взамен водку, сахар, крупу. Многие об этом могут только мечтать.
— А немцы?
— О, эти немцы!.. По-прежнему шлют мне письма с проклятиями. Причем в огромных количествах.
— Но до эксцессов больше не доходит?
— Вы имеете в виду ту девушку, что плюнула в меня как в предательницу? Нет, такого больше не было. Кстати, я тут прочла в газете, что большинство немцев, которым Гитлер принес столько страданий, и сегодня не одобряют полковника фон Штауфенберга, организовавшего на него покушение. Они считают, что фон Штауфенберг нарушил присягу. А для немца присяга — это святое. Не важно, кому она принесена.
— Марлен Дитрих многие немцы тоже считают предательницей. Но ей наплевать на это. Я, кстати, встретил ее в Нюрнберге на процессе. Она считает себя врагом Гитлера и фашизма и гордится этим.
— Ну, Марлен никто в Германии уже не считает немкой. Она для немцев — американка.
— Понятно.
Чехова вдруг насмешливо спросила:
— Вы не влюбились в нее случаем?
— Нет. Но она внушает уважение.
— Я так понимаю, в отличие от меня.
— Я этого не говорил.
— Мы просто разные с Марлен. Как она выражается, из разных конюшен. К тому же я не люблю наряжаться мужчиной. Впрочем, бог с ней! Не Марлен же привела вас ко мне? Вас интересует что-то другое… Или кто-то другой. Кто?
— Мне надо спросить вас о Геринге. Скажите, как он будет вести себя во время суда? Как лучше вести себя с ним — давить на него, унижать, оскорблять?
— Многое зависит от того, в каком состоянии он сейчас пребывает, — задумчиво сказала Чехова.
— Знаете, тюрьма пошла ему на пользу. Он похудел, его потихоньку отучают от наркотиков… В общем, он поздоровел, порой выглядит даже чрезмерно бодрым и активным. Хотя время от времени мрачнеет и погружается в депрессию.
— Я уже говорила вам — Геринг большой актер. Он может разыграть из себя кого угодно — простака, весельчака, скромнягу… Но любимая его роль — герой, вождь, рыцарь. Геринг — летчик, а в Германии летчики были особой кастой. Их все любили, им поклонялись…
— Особенно женщины.
— Вы намекаете на Эрнста Удета? — спокойно уточнила Чехова. — Да, я любила его. Знаете, в детстве про него говорили, что у него «солнечный темперамент»… А потом он стал знаменитым асом, заместителем Геринга в Люфтваффе…
— Ольга Константиновна, но ведь Удет, как я слышал, на самом деле был пьяницей и наркоманом, — грубовато перебил ее Ребров.
— Довольно жестоко напоминать мне об этом. Ведь он застрелился.
— Хотя объявили, что он погиб, испытывая новый самолет?
— На самом деле он застрелился будучи совершенно подавлен происходящим с ним. Он был замечательным летчиком и никаким начальником. Но германскому народу предъявили героическую версию. Геринг пролил на его похоронах реки слез. Правда, потом говорил, что это Удет развалил Люфтваффе, а он, Геринг, тут ни при чем… Вот таков он, Геринг. Если он впадает в пафос, удержу ему нет. А в неформальных разговорах с ним лучше всего проявлять некоторую общительность и даже видимость откровенности. В разумных дозах, естественно. Он может посчитать, что на самом деле это он своим неотразимым обаянием расположил вас к себе и распетушится еще больше.
— Понятно.
Ребров помолчал, понимая, что Чеховой надо справиться с нахлынувшими воспоминаниями о страстном и долгом романе с Удетом.
— Еще я хотел поговорить с вами о фельдмаршале Паулюсе, — выдержав паузу сказал он.
— Вот уже герой не моего романа! Типичный пруссак. Этому, в отличие от бедняги Штауфенберга, никогда не пришло бы в голову попытаться убрать Гитлера, пусть Германия и валилась с ним в преисподнюю.
— У него есть слабые места?
— Жена. Елена-Констанция фон Паулюс, урожденная румынская графиня Розетти-Золеску. Это женщина совсем иного духа. Такой, знаете, средиземноморский темперамент!
— Когда он оказался в плену, она отказалась сменить фамилию и отречься от мужа.
— Да-да, предпочла тюрьму. Не знаю, заслуживал ли Паулюс такого героизма. Но ради нее он пойдет на многое.
— Ясно. Да, и помните вас шантажировал некий господин Фрейзер? Да-да, тот самый, что чуть не проломил мне голову… Он больше не возникал здесь? Не беспокоил вас?
— Нет, к счастью.
— Ну что ж, мне пора.
Ребров встал. Чехова протянула ему руку и довольно сильно сжала пальцы.
— Все-таки вы чем-то сильно потрясены.
— Неужели так заметно?
— Да.
— Ничего. Все уже позади. Все закончилось.
Чехова недоверчиво покачала головой.
ПостскриптумНа первой странице штуттгартской газеты «Вохенпост» появилась фотография из старого фильма с участием Ольги Чеховой. Вместо статуэтки в ее руке советский орден. Подпись гласила: «Ольга Чехова с орденом Ленина. За верную шпионскую службу». Газета обещала также раскрыть «пикантные подробности о знаменитой актрисе».
А пока там можно было прочесть следующее: «Гитлер так и не сумел раскусить прекрасную Олли и, как видную представительницу немецкой культуры, приглашал на все балы, во время войны на дипломатические приемы, потчуя ею иностранцев. Лишь Геббельс с его юридическим чутьем всегда высказывал предостережения. Но Гитлер полагал, что маленький доктор потерпел с ней фиаско и желает отомстить. Фрау Чехова оспаривает получение ордена Ленина. Что же, ей лучше знать!
К сожалению, мы не просматривали наградные бумаги в кремлевской канцелярии! Фрау Чехова также оспаривает, что она занималась шпионажем среди окружения Гитлера. И это мы не можем опровергнуть, так как не вращались в среде Гитлера в отличие от выдающихся деятелей культуры тысячелетнего рейха…»
Глава XVIII
Как он мог сдаться?
Машина катила по подмосковным дорогам, заваленным большими, настоящими русскими снегами. Крещенские морозы взяли свое, в застывшем воздухе словно треск стоял. Все вокруг казалось застывшим и занемевшим, будто на картине. Ребров, сидевший на переднем сиденье рядом с шофером, смотрел на белое безмолвие, столь отличное от теплой и мокрой нюрнбергской зимы, и ни о чем не думал. Просто повторял про себя одно и то же: «Мороз и солнце… Мороз и солнце…»
Расположившиеся на заднем сиденье генералы Гресь и Филин тоже молчали.
Проехав дорожный указатель с надписью «Лунево» шофер привычно свернул и через несколько минут они подъехали к воротам обнесенного забором дачного поселка. У ворот топтались часовые в белых тулупах и валенках с автоматами за спиной. Въехали во двор по аккуратно расчищенной дорожке и сразу наткнулись на группу немецких офицеров в шинелях без погон, которые торопливо шли по каким-то делам без всякой охраны.
Возле штабного корпуса их встретил предупрежденный часовыми командир этой необычной войсковой части в звании полковника. Он дождался пока генералы с удовольствием, покряхтывая, разомнут затекшие после дальней дороги ноги, и почтительно спросил:
— Доставить его прямо сейчас, товарищ генерал?
— Чуть позже, — распорядился Гресь. — А пока пусть сделают нам чаю.
В кабинете командира части генералы устроились на просторном кожаном диване, а Ребров скромно отошел к окну и принялся рассматривать заваленный ослепительным снегом двор.
Между высоченных, с человеческий рост, сугробов по дорожке шли два немецких офицера. Один был в пенсне. Они о чем-то оживленно говорили.
— Ну, я думаю, вы уже сообразили, где находитесь? — усмехнулся за его спиной Гресь. — Этакий лагерь с удобствами для высших военнопленных, которые согласились сотрудничать с нами. Кстати, с их помощью удалось подготовить немало документов для наших обвинителей в Нюрнберге.
— И Паулюс, я так понимаю, тут? — уточнил Филин.
— Здесь.
Гресь встал и с видимым удовольствием поводя плечами, прошелся по просторному кабинету.
— Итак, что мы имеем… Господин фельдмаршал после долгой работы с ним написал свои показания, которые будут оглашены на процессе в Нюрнберге.
— И что в них? — поинтересовался Филин.
— Все, что нам нужно. Это показания человека, который лично принимал участие в разработке плана нападения на Советский Союз в качестве заместителя начальника германского Генштаба. Это уже, сам понимаешь, серьезно. После этих показаний разговоры о превентивном ударе, угрозе с нашей стороны, о которых кукуют обвиняемые и их адвокаты, становятся просто болтовней…
