что с вами? Так никогда мы вас не поднимем, – строго сказал.
К вечеру Василию стало совсем плохо. Поднялась температура. Медсестра постоянно клала на лоб его резиновую грелку со льдом.
В больницу вошла Зоя Одинцова. Её тут знали, поэтому без вопросов выдали халат и сандалии. Она быстро поднялась на второй этаж. Её встретила медсестра. На вопрос: «как мой больной», сказала:
– Вы кстати, ему стало хуже, кризис, видимо.
Зоя Дмитриевна, страшно расстроенная известием, поспешила в его палату. Рязанцев лежал, раскинувшись, на шее его блестели капли пота. Она села рядом и поправила съехавшую со лба его грелку. Василий открыл глаза.
– Пожалуйста, пить подайте…– с трудом произнёс.
Зоя Дмитриевна поднесла стакан воды к губам его. До утра просидела она в палате. Он порой приходил в себя, но сразу же терял сознание. В короткие минуты просветления он упрашивал её отправляться домой, говорил, что ему хорошо, гладил руку ей. И снова начинал бредить. Она в этом бреду услышала многое и про себя – и то, как он её любит, и как бы хотел жениться на ней, только вряд ли согласиться она пойти замуж за моряка ещё раз. Он ловил её пальцы, а когда находил, то прижимал их к груди. Она сидела, не двигаясь, боясь неловким движением причинить ему боль. Только под утро, когда солнце осветило комнату, он уснул, и дыхание его стало ровным. В палату вошла медсестра; увидев клевавшую носом сидельцу, улыбнулась и сказала:
– Девушка, пробуждайтесь!
Зоя Дмитриевна встала и посмотрела сонно на неё, не понимая, в чём дело.
– Доброе утро! – поприветствовала её медсестра и добавила: – пусть поспит, ему это нужно, а вам ни к чему себя мучить.
Они прошлись по коридору, спустились к гардеробу, переговариваясь.
– Я ему скажу, когда он проснётся, что вы просидели рядом с ним всю ночь, – хитро улыбаясь, сказала медсестра. – Только на брата, как вы сказали, он не похож.
– Вы правы, он не брат, он жених, – смущённо ответила Зоя Дмитриевна.
– Ну, это больше, чем брат! – воскликнула шутливо медсестра.
Зоя Дмитриевна отправилась на работу. Она шла, дыша ароматом свежего утреннего воздуха, понимая всё ясней, что Василий ей дорог, недаром она так скучала по нему все эти дни, когда её отправили в командировку. И вспомнила, о чём он говорил в бреду, понимая, что это же скажет, когда поправится.
Вечером ей позвонила медсестра, передала "привет" от Василия и то, что он хочет её видеть. И добавила, что больному лучше. Зоя Дмитриевна поблагодарила медичку за добрую новость и направилась в больницу.
36
Весна брала своё: солнце разогрело булыжник на дорогах, у оград домов и бараков растопило остатки снега. Под окном, на завалинке, грел старые кости дед Рязанцев. Он глядел на покосившийся забор, на калитку, вздыхал, потирал ладони, тянул самосад и думал о своём.
– Деда! – нарушил его неземные мысли Сашка. – Глянь, папироса погасла.
Семён, покачав головой, раскурил цигарку. Из сарая вышел Вовка с дружком.
– Эй, бесенята! – позвал Семён. – Подойдите-ка!
Бесенята переглянулись.
– А зачем? – спросил Вовка.
– Идите, раз зову!
Дети опасливо подошли.
– А ну, покажь, отшельник! – прикрикнул дед, строго глядя на Вовкиного друга. – Покажь, что прячешь в рукаве!
– Нету ничего, – ответил мальчик, руку убрав за спину.
– Нету, говоришь? – вскричал дед и, спрыгнув по-молодецки с завалинки, поднял руку пацана вверх, из рукава мальчишки потянулась струя дыма.
– Отшельники, курили в сарае! – заорал дед.
– Деда! – взмолился Вовка. – Это не табак, это мох.
– Курильщики… Курят-то не мох, а табак. – ухмыляясь, сказал дед и смачно вдохнул в себя дым, потом поднёс к губам мальчишки цигарку. – На-ка, втяни!
Тот опасливо посмотрел на старика и вдохнул дым: «крепкий!»
– Не так, – подсказал Семён. – Тяни пошибче.
Мальчишка, затянувшись, закашлялся, из распахнутых глаз его брызнули слёзы; закрыв рукой рот, он убежал за сарай. Семён пощипал бородёнку и, улыбаясь, подал цигарку Вовке. Тот поднёс её к губам и тоже глотнул дым глубоко в себя. И тоже закашлялся, и поскакал за другом. Семён затрясся от смеха, вытирая слезившиеся глаза. Пока он смеялся, Сашка подобрал кинутый Вовкой окурок и, присев на корточки, начал разглядывать его.
– Чего смотришь? – усмехнувшись, сказал дед. – Давай, затянись.
– И я за ними побегу? – спросил Сашка.
– Погляжу, крепкий ты, али нет.
Сашка набрал в рот дым и, морщась, выдохнул его.
– Не так, – подсказал Семён. Он взял окурок и стал показывать, как надо делать правильно.
Сашка снова наполнил рот дымом, посматривая на сарай, за которым слышался кашель, и глубоко вдохнул его. У него сразу перехватило дыхание, он застучал себя по груди кулачком и закашлялся. А Семён покатился со смеху, глядя, как трёт ладонью глаза и кашляет внук.
– Ну, как? – спросил он, прижав к себе Сашку, который снизу смотрел пьяными глазами.
Малый поднял вверх палец и, заикаясь, проговорил:
– Во-о как накурился!
Снова сел на завалинку Семён глядеть в одну точку и думать о своём.
– Старый пёс, отравил мальчишку! – послышался голос Агафьи Кирилловны через приоткрытую дверь.
У порога над ведром склонился Сашка, в рот толкая пальчики.
– Дальше суй, дальше, – учила бабка. – Вырвешь, сразу полегчает. Хотела тебя к Польке взять, а теперь брата возьму.
– Вовка тоже курил, почему его?
– Ты зелёный весь.
– Не зелёный, возьми.
– Ладно, иди, одевайся, пойдём, – сказала бабка, улыбаясь.
Сашка, сорвавшись с места, побежал переодеваться. Спрыгнув с крыльца, он догнал бабку и, оглянувшись, помахал деду Семёну рукой.
– Баба, а скоро листки появятся? – Сашка решил поговорить…
– Скоро, весна на носу, – ответила Агафья Кирилловна.
– На носу? – спросил внук.
– На носу, – ответила, засмеявшись, бабушка.
Сашка с удивлением потрогал нос:
– Нет ничего.
– Зато под носом есть.
Сашка шмыгнул носом и обогнал её. Так и топал он впереди бабки до пекарни. Когда подходили к ней, из двери выбежала, с радостным криком, Зина.
37
Весна устлала ещё недавно заснеженные равнины зеленью. В городском парке по вечерам заиграл оркестр. Правда, парней на танцплощадке не было, одни подростки.
– Согласись, стало легче трудиться, – обратилась к подруге Анна Рязанцева.
Сидя на лавке, расположенной внутри танцплощадки, они разговаривали.
– Да, как немцев погнали, и у меня такое же настроение, – сказала Неля.
– Только утром подниматься трудно, – сказала, вздохнув, Анна. – Кто разбудит меня завтра? Мама и Сашка у Польки, а батьку самого не добудишься, разве проснётся Вовка. Может, у меня переночуешь?
– Меня дома потеряют, – пощипывая косу, ответила Неля. – Хотя давай раньше с танцев уйдём, я предупрежу.
Они поднялись: оркестр заиграл вальс Дунайские волны. Покружившись, подруги решили уйти. Контролёр спросила:
– Собрались погулять? Контрамарки возьмите.
– Мы не вернёмся, – пояснила Анна.
Это услышали толпящиеся у танцплощадки подростки. Один из них возмутился: «А чего не взяли контрамарки? Нам бы отдали». «Отдадим в другой раз, мальчик», – смеясь, ответила Анна.
Напевая и переговариваясь, они пошли по ярко освещённой улице, ступая легко, как будто паря над землёй. В смехе, во взглядах несли они минуты чудного возраста. Пожилой прохожий, увидевший их, покачал головой, подумав, что в стране трудное время, столько горя, а
